240. Примерно двести сорок с чем-то рассказов. Часть 1 - А. Гасанов

И вставал в полный рост, и нож медленно парил вдоль полки с книгами, красиво огибал торшер, чуть-чуть не задевая мамино кружево, а потом мне приходилось проходить коленями по застеленной кровати, так как нож, ни на миг не останавливаясь, плавно и неизбежно парил, делая большую дугу вокруг телевизора, и, вернувшись в середину комнаты, и натужно пыхтя, набирал высоту, почти касаясь люстры, и вновь зависал там, играя между лампочек прозрачными разноцветными полосками рукоятки (моё любимое!), и, набирая массу, медленно разворачивался и стремился остриём вниз, и я опять ложился на спину, не сводя с ножа глаз: «В-в-в-в-в-в-фффффф…», и нож медленно и плавно терял скорость, заканчивая полёт, когда я держал его уже двумя пальцами за самый конец рукоятки, и вдруг уронил.

…В двух сантиметрах ниже моего правого глаза тяжёлый нож равнодушно тукнул, воткнувшись в кость, и остановился на секунду в таком положении, пока я замер, не дыша. Постояв вертикально секунду, нож подковырнул со скрипом, и щипнул и дёрнул кожу, гулко свалившись на ковёр возле моего уха. Машинально прижав ладонь к глазу, я встал, и на заплетающихся ногах побежал в ванную. Там самый яркий свет и зеркало.

…Под глазом ярко горит пунцовая опухлость, а в маленьком проколе ниже глаза судорожно застыла капелька крови. Очень сильно тошнило, и я чуть не упал, с трудом отгоняя из головы явную картинку с проткнутым насквозь глазом…

Несколько минут я сидел на диване, поглаживая с опаской всё пухнущий и пухнущий прокол, в сотый раз вспоминая происшедшее, стараясь не смотреть на нож. Звук втыкаемого в кость острия дурнил и подташнивал.

…Я положил нож на место, и больше не играл с ним, а вечером мама ругалась за ужином:

– Ты где подрался опять? Чё у тебя с глазом-то?.. Опять в снежки играли? Ну-ка, дай посмотрю…

А я пил остывший кисель, и помалкивал в тряпочку.

****

Мужики

… – Это что!.. Вот у нас тоже хохма была!, – дождавшись, когда хохот в теплушке более-менее стихнет, огромный Самат чинно кивает, приглашая послушать, а Андрюха тут же пытается его перебить со своей очередной байкой, но Самат уже начал, – … Служил у нас, короче, сержант один. Муратик. Нормальный чувак. Киргиз. Хороший пацан. Зёма мой, из под Маката откуда-то. И вот заступил Муратик на дальний пост, старшим наряда. А вагончик их чёрти-где, за сопками. На сутки уходят, и сидят там втроём, вагончик охраняют. «Тропосфера». И вот, короче, назначили тот раз к нам начальника штаба одного. Новенький офицер, молодой.

Тридцать лет пацану, а уже майор! Из Алматы прибыл. Понтуется, фурор наводит. Чуть что – в крик. И заступил этот майор дежурным по штабу. Ночью по всем постам каждые два часа названивает, пистон вставляет по телефону, чтобы не спали. Вредный чувачок!.. И вот, звонит он к Муратику на пост, короче, проверяет. А у Муратика в вагончике холод собачий! На улице – минус сорок, в вагончике минус тридцать. Сидят втроём в тулупах, следят друг за другом, чтобы кто не уснул. А-то ей-богу замёрзнешь, копыта откинешь. А этот звонит среди ночи: «Как обстановка?». Муратик ему спросонья: «Всё нормально у нас. Мол, «без происшествий». А тот давай его по уставу гонять: «Как фамилия?, – кричит, – Вы с кем разговариваете!, – орёт, – Вы в армии находитесь или где!?» Муратик ему по-доброму: «А вы, извините, кто?» А майор давай на визги переходить! Привык там в Алмате орать на солдат. Кричит: «Я начальник штаба части, майор Каракулаков*! Вы что себе позволяете, мол? Представьтесь по форме!» Ну, Муратик ему опять же, по-доброму: «А я сержант Аккулаков*. Старший наряда этого долбанного вагончика…»

Взрыв хохота заставляет Самата прищуриться:

– Такая вот хрень. Этот Аккулаков, а тот Каракулаков… Нашли друг друга, ё-моё…

– И чё?.. Ха-ха-ха!.., – Петрович утирает слёзы, смеясь до красноты, – Чё было-то?…

– Да чё было?… Ни чё не было… Майор этот шумел страшно, говорят. Командиру части названивал, жаловался, требовал под трибунал Муратика отдать. Думал – издевается над ним салабон…

Мужики ржут с удовольствием.

… – Командир у нас был нормальный мужик. По телефону ему объясняет, мол, чё ты орёшь? Ты Каракулаков, а он Аккулаков… Чё тут такого?.. А майор упёртый… Долго не верил… Обижался…

…У нас законный «обед», и нам греться в теплушке ещё полчаса.

… – А у нас тоже…, – Валера-крановщик досмеялся, сигарету прикуривает вкусно, – Молдованин служил один. Фамилия смешная – Чобля. (мужики тут же ржут заранее). Подожди!.. Хороший парняга. К концу службы до старшины дослужился. И всю дорогу у него с фамилией проблема!.. Он в узле связи был. Кто не позвонит на их пост – недоразумение. Представь – звонит какой-нибудь полкан* из управления, а ему в трубку: «Чобля!» Тут у их серьёзная контора – Московский военный округ, генералитет всю дорогу названивает, а тут каждому второму надо объяснять – мол, это не пьяный салага хулиганит, это старшина Чобля трубку поднял…

Мы смеёмся, и каждый невольно примеряет фамилию, словно пробуя на вкус:

– Чобля!… Надо же… Ё-моё… Чобля… Бывает же… Ха-ха-ха…

… – Много историй… Мно-ого… У нас вот тоже…, – Петрович закашлялся надолго, подавившись своей «Примой», шумно прочистил горло и высморкался, – Тфу, блин… Ну так вот, – продолжает он осипшим голосом. Петрович у нас самый старший. Дед уже. Мужик взрослый, – Работал я в одной конторе… Угу…, – дым выпускает через ржавые от никотина усы, и опять кашляет, – Ды шшто тты… И вот короче наше СМУ* закинули в самую степь как-то. Нефтеперерабатывающий завод под Актау мы строили. Только котлован вырыли, блоки завезли, «стаканы» ставим. Тоже вот так вот – забор под небом и пять вагончиков… В одном вагончике – управа, в другом – столовая… А бухгалтером у нас была одна… Наташка Ивановна… Девка смирная и скромная, а муж всё её гонял, говорят, по-чёрному. Ни про что гонял. Ревнючий, говорили, как зараза… Она и повода никогда не даёт, а всё с синяками ходит… И вот я как-то к ним в вагончик за нарядом захожу, смарю, а там – никого. Начальник всех баб к себе на планёрку созвал. А я смарю – телефон на столе у Наташки разрывается. Поднимаю – мужик мне строго: «Алё!», – Петрович с трудом сдерживает смех, утирая слезу рукавицей, – Я грю, мол, и кого вам?… А тот орёт, мол, позовите Нетребко! Это Наташку-то… Ну, я смарю – рядом ни кого, и в трубку ему (прыскает смехом, не удержавшись): «А… Это вам шалаву эту что ли?», – и Петрович смеётся в голос, – «Щас говорю, позову, где эта патаскуха шаландается опять…», – Петрович смеётся и закашливается, сквозь кашель взвизгивая: «Так и сказал… Шалаву… Ха-ха-ха-ха!… Для смеху!..»

Растянув наготове рожи для хохота, мы с мужиками неловко лыбимся, глядя как старик судорожно кашляет сквозь смех:

– Говорили – ушёл он от неё. Муж-то… Ха-ха-ха!… Неделю вся синяя ходила… Ха-ха-ха…

Тут в теплушку заглядывает наш бугор Николай Николаевич:

– Чё сидим, мужики?, – кричит он обиженно, – Я же просил – в два ровно быть на площадке! Битум стынет!.. Чё сидим, бля?!

И мы шумно собираемся и гуртом выходим на мороз.

Самат вышагивал впереди, хмуро скрепя кирзачами по снегу, бормоча под нос:

– Во, мудак… Ц-ц-ц…

Каракулаков, Аккулаков* – с казахского языка буквально – «Черноухов, Белоухов».

полкан* – полковник.

СМУ* – строительно-монтажное управление.

****

Кудесник Коля

Жил да был в нашем селе один мужичок. Мужик, не мужик, а паренёк один. Лет тридцать ему было, или чуть за полтинник, не помню точно, но пацан уже отслуживший, короче говоря. И звали его Колей. То есть не звали его никто никуда, а имя у него было такое – Николай. Я слышал, что мужик он был хороший, и его то Коляном, то Мыколой пытались, а он всегда скромненько так, но твёрдо: «Нет, ребята, зовите меня просто – Николай.»

И было у Николая как в песне – ни кола, ни двора. В общаге он нашей комнату занимал, короче говоря. А общага наша была на самом краю посёлка, как пройдёшь овражком, и чуток повернёшь мимо дома бабы Тани, так сразу спускайся вдоль реки (там, кстати источник святой у нас!), и иди повдоль коровника, и почти возле самого кладбища – резкий поворот на шоссейную дорогу. Видите? Вот так если прямо по прямой пойдёте, то через 1294 км вы будете уже в Тольятти, а чтобы к общаге подойти, то это вам надо совсем в другую сторону. Вон там, прямо на краю улицы белёный дом без крыши за заборчиком. Видите? Вот это она и есть.

А леса тут, мужики… Нигде таких лесов я не видал больше. Нет, всяк кулик, конечно, свои Хельсинки нахваливает, а таких лесов, как на Кубани-матушке нет ни где на свете. Вы когда-нибудь видели дуб высотой в полста метров? И тот дуб у комля вдесятером разве что обхватишь! А кора такая глубокая-корявая, что по ней, как по ступеням ходить можно. А вишню с яйцо вы видели? Сами вы «тополь»! Я вам про дуб, а вы мне… Тополя тут такие, что их самолёты облетают. Между веток. Клянусь! Вот вы возьмите сейчас яблоко средних размеров и ножик. Возьмите-возьмите! Осторожно яблоко разрежьте пополам. Теперь одну половинку положите жопкой кверху на ладонь. Положили? Вот хотите верьте, а хотите нет – а на Кубани у нас такие божьи коровки. Вы не смейтесь, вы вторую половинку кушайте на здоровье, а эту на руке взвесьте. Представляете? Божья коровенция таких габаритов. У нас и мотоциклистов нету по-этому. Не дай бог такая коровяка в харю… На бреющем полёте. А червей дождевых вы у нас видели? Да-да, червей. Для рыбалки. Угу, посмотрел бы я на вас… Тут у нас черви, как… Вы ветчину кушаете? Колбаса такая. В магазине видели? Здоровенная такая колбасища, на ногу уронишь, хромать будешь, ей-богу. Такой колбасенцией если хорошенько размахнуться, можно от бандитов обиваться! А-то! Вот так вот двумя руками взяться, и по морде ветчиной с размаху. Попробуйте. Ну, так вот, врать я не буду – черви тут у нас чуть-чуть поменьше, конечно, но длинные-е-е… Сколько раз помню, на рыбалке начнёшь червя из баночки доставать, тянешь его, тянешь, тянешь его, тянешь… А он не кончается! Уже наматываешь его, падлу, наматываешь, а он всё тянется и тянется… А вы чё думали? Да тут черви, как сволочи огромные! Рыба из воды выскакивает от испуга! К реке подходишь – отовсюду рыбьи рожи из воды выглядывают, боятся, что ты червей припёр опять! Были бы руки у рыбей, они бы ими крестились бы, ей-богу! У рыбов, я имею ввиду. Ну, у них, короче.