В лесной чаще - Тана Френч

— Существует вероятность, что любой настырный репортер…

— Нет! — перебил я. Разумеется, я все это уже обдумал много раз. Даже в деле не были указаны мое новое имя и новая школа, а после переезда отец назвал полиции адрес бабушки. Она умерла, когда мне было двадцать лет, и мы продали ее дом. — Моих родителей вообще нет в справочниках, а я числюсь по адресу…

— И в то время тебя звали Роб. Значит, все в порядке.

«Все в порядке» и рассудительный тон Кэсси, словно мы решили еще одну мелкую проблему вроде сбежавшего подозреваемого или упертого свидетеля, согрели мне душу.

— Если что-нибудь пойдет не так, поможешь мне избавиться от папарацци, — произнес я.

— Хорошо. Я изучу карате.

Хроника по телевизору закончилась, и блондинка перешла к завершению репортажа:

— Теперь жителям Нокнари не остается ничего иного, как ждать и… надеяться.

Камера крупным планом взяла алтарь и снова перенеслась в студию, где оранжевый ведущий стал рассказывать про какой-то бесконечный судебный процесс.

Мы оставили вещи у Кэсси и пошли прогуляться по пляжу. Мне нравится побережье в Сэндимаунте. Летом, в редкие солнечные дни с лазурным небом и загорелыми девушками в бикини, он выглядит неплохо. Но еще больше я люблю его в самую нудную ирландскую погоду, когда моросит дождь и все растворяется в туманной дымке: серо-белые облака, холмы желтоватого песка в осколках раковин, серо-зеленое море с проблесками серебра. Кэсси была в терракотовых брюках и широкой бурой куртке, нос у нее покраснел от ветра. Какая-то долговязая девица в шортах и бейсболке — видимо, американская студентка — шагала перед нами по песку; выше на прогулочной площадке молодая мама толкала перед собой двухместную коляску.

— О чем ты думаешь? — спросил я.

Я имел в виду расследование, но Кэсси была не в духе — энергия всегда била в ней ключом, а тут пришлось большую часть дня проторчать в чужих квартирах.

— Нет, вы только послушайте! Когда женщина спрашивает парня, о чем он думает, от нее шарахаются, как от прилипчивой зануды, а вот если парень…

— Веди себя прилично! — перебил я, натянув ей на лицо капюшон.

— Помогите! Меня дискриминируют! — завопила она. — Вызовите комитет по равноправию полов!

Девушка с коляской бросила на нас хмурый взгляд.

— Ты перевозбудилась, — заявил я Кэсси. — Успокойся, или оставлю дома без мороженого.

Она откинула капюшон и, пробежавшись по песку, сделала серию сальто и кульбитов. Мое первое впечатление о Кэсси оказалось абсолютно точным: она восемь лет занималась гимнастикой и до сих пор находилась в хорошей форме. Спорт она бросила, потому что не любила соревнования: ей нравились сами движения, их стиль, упругость и красота. Память о них хранило се тело. Когда я догнал Кэсси, она сидела запыхавшись и отряхивала руки от песка.

— Ну как, теперь лучше? — улыбнулся я.

— Намного. Так о чем ты?

— О деле. О работе. Об убийстве.

— А, понятно.

Кэсси сразу стала серьезной. Она одернула куртку, и мы двинулись дальше, кроша подошвами кусочки раковин.

— Интересно, — пробормотала Кэсси, — какими были Питер Сэвидж и Джеми Роуэн?

Она смотрела на чистенький маленький паром, похожий на игрушку, который медленно полз по горизонту. Я не мог ничего прочитать на ее лице, усеянном каплями дождя.

— А что? — спросил я.

— Не знаю. Просто любопытно.

Я задумался над ее вопросом. Мои воспоминания о друзьях со временем поизносились и выцвели, как нарисованные на стене картинки: Джеми ловко и уверенно забирается на дерево, а Питер смеется внутри пронизанной солнцем зеленой кроны. В результате какой-то странной трансформации они превратились в детей из страшной сказки, в миф о потерянной цивилизации. Я и сам уже с трудом верил, что когда-то был их другом и видел в реальной жизни.

— Что ты имеешь в виду, — произнес я, — личность, внешность или что-либо другое?

Кэсси пожала плечами:

— Все, что хочешь.

— Они были примерно моего роста. То, что называют средним. Оба хрупкого телосложения. Джеми — блондинка с короткой стрижкой и вздернутым носом. Питер — зеленоглазый, со светло-каштановыми волосами, не очень хорошо подстриженными, потому что его стригла мать. Он был очень симпатичным.

— А как насчет характера?

Кэсси взглянула на меня, ветер прилепил к ее щеке глянцевую прядь волос. Иногда во время прогулки она брала меня под руку, но я знал, что сейчас этого не произойдет.

В первый год учебы в интернате я размышлял о них постоянно. Меня грызла тоска по дому — конечно, на моем месте любой ребенок чувствовал бы то же самое, но мое отчаяние переходило все пределы. Какая-то непрерывная агония, изнуряющая и неотступная, как зубная боль. После каждых каникул меня с воем и криками вытаскивали из машины и держали в школе, пока родители не уезжали домой. В принципе подобное поведение легко могло превратить меня в мишень для издевательств и насмешек, но меня просто оставили в покое, наверное, сообразив, что хуже, чем сейчас, уже не будет. Нет, моя школа не являлась «адом на земле» — теперь мне кажется, что это было довольно неплохое заведение, маленький интернат в сельской местности с традиционным диктатом старшеклассников и хорошо разработанной системой поощрений, — но тогда меня нестерпимо тянуло домой.

Разумеется, как и многие дети на моем месте, я искал выход в воображении. Сидя во время уроков на шатком стуле, я представлял, что рядом со мной вертится Джеми, и в подробностях воссоздавал ее фигуру, от формы коленных чашек до наклона головы. По ночам я не спал, слушая бормотание и сопение учеников, и каждой клеточкой тела верил в то, что вот сейчас, когда я открою глаза, на соседней кровати окажется Питер. Запечатывал послания в бутылки из-под минералки и бросал их в протекавшую за школой речку: «Питеру и Джеми. Пожалуйста, вернитесь. Люблю, Адам». Я понимал, что меня послали в интернат лишь потому, что они исчезли, и думал, что если как-нибудь вечером они вдруг выбегут из леса, нечесаные и исхлестанные ветками, и потребуют свой чай, то меня сразу вернут домой.

— Джеми была сорванцом, — проговорил я. — Сильно дичилась незнакомых, особенно взрослых, но не боялась ничего на свете. Вы бы друг другу понравились.

Кэсси улыбнулась краешком губ.

— В восемьдесят четвертом мне было десять, ты не забыл? Вы бы не стали общаться со мной.

Я привык думать, что восемьдесят четвертый — какой-то замкнутый, изолированный мир, и мысль, что Кэсси тоже там была, причем не так далеко от нас, повергла меня в шок. Когда исчезли Питер и Джеми, она тоже играла с друзьями, каталась на велосипеде или пила чай, понятия не имея ни об этих событиях, ни о тех сложных путях, которые в конце концов приведут ее ко мне и к Нокнари.

— Почему, мы бы с тобой поговорили, — возразил я. — Мы бы сказали: «Эй, малявка, гони деньги на завтрак!»

— Я догадывалась о твоих замашках. Но вернемся к Джеми.

— Мать у нее была кем-то вроде хиппи. Носила длинные волосы и цветастые юбки, давала Джеми йогурт с проростками пшеницы.

— Ух ты, — покачала головой Кэсси. — Я и не знала, что в восьмидесятые ели проростки пшеницы.

— По-моему, Джеми была незаконнорожденной. Отца ее я никогда не видел. Кто-то из детей пытался ее подкалывать на сей счет, но потом она одного поколотила и все примолкли. Однажды я спросил у мамы, где отец Джеми, и она заявила, что не надо лезть не в свои дела. Джеми я тоже об этом спросил. Она пожала плечами и ответила: «Кому какое дело?»

— А Питер?

— Питер был лидером. Всегда, сколько я его помню. Когда у нас возникали проблемы, он мог поговорить с кем угодно и все решить. Не потому, что был изворотливым, просто внушал доверие и любил людей. И вообще он был добрым.

У нас на улице жил один паренек, Крошка Уилли. Одно имя чего стоит — не знаю, о чем думали его родители. Но, кроме того, он носил толстые очки и круглый год ходил в вязаном свитере с мультяшными зверушками, потому что у него болела грудь. Когда он говорил, то всегда начинал с фразы: «Моя мама считает…» Мы над ним долго издевались — рисовали картинки на тетрадях; плевали на макушку, сидя на деревьях; подсовывали кроличий помет, объясняя, что это изюм в шоколаде… Но когда нам стукнуло двенадцать, Питер нас остановил. «Это нечестно, — сказал он. — Он же не виноват».

Мы с Джеми согласились, хотя поспорили насчет того, что Уилли вполне мог бы называть себя Билли и рассказывать всем встречным и поперечным, что думает его мама. Питер так нас пристыдил, что в следующий раз я предложил пареньку половинку «Марса», но он лишь вытаращил глаза и удрал. Что сейчас поделывает этот Уилли? В кино он играл бы какого-нибудь гения и нобелевского лауреата с женой-супермоделью, а в реальной жизни, видимо, работает подопытным кроликом в каком-нибудь исследовательском центре и все еще носит свой свитер.