Кавалер багряного ордена - Павел Бергер

Прошкин отложил решение этого ребуса до лучших времен вместе с самой саблей, каковую снова аккуратно спрятал в кладовой. А вот для второй сабли он уже придумал весьма остроумное убежище — фамильный склеп фон Штернов на местном кладбище! Покойный Александр Августович при жизни был хранителем множества тайн и загадок — что ж, пусть продолжает оставаться таковым и после упокоения!

За окном уже робко серело предрассветное небо, а сна так и не было. Если бы Прошкин жил в деревне, уже вовсю бы пели петухи. Значит, можно совершенно безопасно отправляться на кладбище!

17

С удовольствием вдыхая прохладный рассветный воздух, Прошкин бодро возвращался домой из своей кладбищенской экспедиции и вдруг с огромным удивлением заметил Борменталя — нынешнего, Георгия Владимировича. То ли бдительному Прошкину показалось, то ли Георгий Владимирович действительно перемещался крадучись, стараясь оставаться в утренней тени, которую отбрасывали городские сооружения… Но когда тяжелая рука Прошкина, пусть и в сугубо профилактических целях, все-таки опустилась на плечо доктора, тот вздрогнул.

— Георгий Владимирович, вы где сейчас должны находиться? — резко спросил Прошкин.

— В каком смысле? Я иду с дежурства…

— Вы же должны у Александра Дмитриевича ночевать! — возмутился Прошкин.

Борменталь брезгливо поморщился. Ох уже эти интеллигентские штучки! Прошкин повторил вопрос, уже с профессиональным привкусом в голосе.

— Извольте, я отвечу… — процедил Борменталь.

— Сделайте одолжение! — Прошкин довольно ощутимо сдавил Борменталю плечо.

— Вы уж простите мою откровенность, Николай Павлович, я слишком устал, чтобы сочинять эвфемизмы, — Борменталь повел плечом, пытаясь высвободиться, но его попытка не увенчалась успехом. — Так что скажу прямо: мне Александр Дмитриевич мало симпатичен, да и он сам от необходимости со мной соседствовать вовсе не в восторге. А раз так получилось, я, чтобы не обременять ни его, ни себя, вызвался подменить одного доктора в вашей больнице — медицинских специалистов сейчас очень не хватает!

Прошкин не стал слушать дальше, он ухватил Борменталя за запястье, потащил за собой, быстро, почти бегом, ринулся к дому, где квартировал Баев, взлетел на этаж, толкнул дверь — конечно, она была открыта! В комнате глаза Прошкина невольно остановились на большой и пустой нише в стене. Он нехотя и опасливо перевел взгляд на кровать…

В абсолютно пустой комнате, на широкой кровати, накрытой зеленым исламским флагом, который раньше скрывал нишу в стене, лежал Александр Дмитриевич. В новенькой полной форме и в новых сапогах. С аккуратно скрещенными на груди руками — так только в гроб кладут! Да и сам Баев больше походил на покойника, чем на живого человека. Прошкин в ужасе замер в дверях. Он даже не представлял, что теперь делать. Звонить Корневу? Требовать следственную бригаду из прокуратуры? Вызывать «скорую»? Подойти к Баеву и убедиться, что тот мертв?

Его опередил Борменталь. Решительно подошел к Саше, поискал пульс, глянул зрачки; обернувшись, крикнул Прошкину, чтобы тот вызывал без промедления «скорую», — есть, мол, слабая надежда, что Александр Дмитриевич жив, — и принялся делать Баеву искусственное дыхание.

Корнев и Прошкин расположились на крашенной зеленой краской лавочке в тенистом углу больничного двора и сосредоточенно курили — они уже много чего знали. Знали, что Баев останется жив и скоро поправится. И что Сашу пытались отравить сильным опиатом. Что сам едва пришедший в себя Александр Дмитриевич о своих трагических приключениях и даже о вечернем визите к Прошкину с Субботским совершенно ничего не помнит. Что Борменталь действительно подменял приболевшего доктора из клиники всю ночь. И даже то, что, прибеги они с Прошкиным хотя бы через десять минут, было бы слишком поздно, а через полчаса — квартира просто взорвалась бы: на кухне во всю мощь открыли газовый кран и оставили горящую свечу. Что в ту же ночь в Прокопьевке мирно почил отец Феофан, согласно диагнозу сельского фельдшера — от острого приступа сердечной недостаточности. Что особняк фон Штерна ранним утром пытались поджечь, но оставленные дежурить у дома сотрудники НКВД своевременно вызвали пожарных, заметив огонек в окне. К сожалению, задержать вредителей не удалось. Словом, много печальных и необъяснимых совпадений имело место в ту памятную ночь.

— Владимир Митрофанович, готовить распоряжение, чтобы отложили похороны Феофана, царство ему небесное? — деловито спросил Прошкин, пытаясь хоть как-то отвлечься от тревожных мыслей.

— Пусть хоронят в срок, чтоб покоился с миром, славный был старик. И так понятно, без всякой экспертизы: Феофана отравили, так же как и Баева…

— Я вот чего, Владимир Митрофанович, понять не могу: ну зачем Баева, раз уж его хотели убить, да потом еще и квартиру газом взорвать, в казенную форму переодели?

— Что у тебя, Николай, память девичья? — Корнев строго взглянул на Прошкина. — Ты ведь сам лично мне рассказывал, что Баев, когда к тебе в гости заходил вечером, кофе облился. А он чистюля известный: как пришел к себе, небось первым делом гимнастерку сменил… Кому ж нужно было его переодевать?

Прошкина продолжал глодать червь сомнения, и избавиться от него он надеялся, прибегнув к интеллекту своего начальника, как всегда делал в сложных ситуациях:

— Но ведь на нем обыкновенная форма была — со склада, как у нас у всех, и даже сапоги казенные — не совсем по размеру, хотя и совершенно новенькие… А вообще-то, он все носит на заказ сшитое, и в шкафу у него было полно такой вот подогнанной одежды и сапог с каблуками… Куда же вся эта его амуниция делась?

— Ты бы, Прошкин, такую наблюдательность проявлял, когда Александр Дмитриевич у тебя из гостей поздней ночью один-одинешенек уходил! — замечания Прошкина не на шутку разозлили начальство. — А еще лучше проявил бы бдительность и пошел, проводил его, вместо того чтобы с Субботским сказки на ночь друг другу рассказывать! И вообще, что он у вас целый вечер делал и во сколько ушел?

Прошкин ответил честно — насколько мог. Он действительно не знал, что делал в его квартире Баев и о чем он говорил с Субботским до его возвращения.

— Не знаю, Владимир Митрофанович! Когда я приехал, было двадцать часов пятнадцать минут; сколько он до этого с Субботским просидел и о чем они говорили, лучше у самого Алексея Михайловича спросить. Вот… А ушел он около двадцати трех, и провожать его было незачем: он же поехал на машине Управления! Я сам лично ключи ему дал!

— И молчишь! — взвился Корнев. — А сейчас где машина?!

— Во дворе Управления стоит… — Прошкин чувствовал себя виноватым: действительно, получалось, что Баев, перед тем как попасть к себе домой, аккуратно загнал автомобиль во двор Управления и пошел пешком. Хотя ему было едва ли не вдвое ближе от дома Прошкина до собственного жилья, чем до здания Управления.

— Пойдем полюбуемся — может, по километражу сообразим, куда он ездил…

По километражу выходило, что некто ездил на казенном автомобиле в Прокопьевку. Кроме того, в шинах застряли сельская грязь, травинки и соломинки.

— Вот видишь, Николай, как все просто разъяснилось! — обрадовался Корнев. — Я ведь так сразу и сказал, что Феофана отравили, так же как и Баева. То есть дело было так: Баев взял у тебя машину и поехал в Прокопьевку, там о чем-то посудачил с многоумным старичком. Да только ничего хорошего из этого не вышло: обоих отравили. А чтобы скрыть факт их встречи, Баева доставили домой, а затем злоумышленник, воспользовавшись его формой, отогнал автомобиль на стоянку перед Управлением…

На душе у Прошкина было скверно: он никогда не вводил руководство в заблуждение по существенным вопросам и сейчас сильно страдал, наблюдая, как на этот раз из-за недостатка информации Корневу не удается своим привычным — дедуктивным — методом выстроить одну из тех безупречных логических цепочек, которые всегда приводили Прошкина в восторг. Поэтому Николай Павлович рискнул сообщить начальнику возможный максимум информации — в конце концов, мог же он умолчать кое о чем без всякого умысла? Например, в суете просто забыть про эти дурацкие сабли, которые Баев ему принес, ведь он лично убедился, что в саблях нет ничего мистического, опасного или антисоветского! А папка с записями Деева — вещь сугубо частная и к делу никакого отношения не имеет.

Приняв такое решение, Прошкин, конфузясь и краснея, сознался начальнику, что не кто иной, как он сам, Прошкин, имел неосторожность нанести визит отцу Феофану в Прокопьевку, и, мысленно попросив у покойного прощения за частичное искажение фактов, присовокупил: мол, у бывшего служителя культа было накануне видение. И привиделось отцу Феофану, что жизнь Александра Дмитриевича будет подвергаться угрозе до тех пор, пока этот достойный молодой человек не отправится в длительное заморское путешествие…