Фреска судьбы - Евгения Грановская

— Вы? — недоверчиво проговорил Алеша.

— А что — непохоже? «Ночь пахнет лавром и лимоном…» Все мы в молодости мним себя поэтами.

— Вот и сочиняли бы себе про лавры и лимоны. Пошлости-то эти к чему? «Умный возит, дурак елозит»… Срам.

Алеша поворошил палкой угли. Евгений Александрович посмотрел на искорки, взлетающие кверху, и сказал:

— Алеша, как вы считаете — этот ужас когда-нибудь кончится?

— Должен кончиться, — убежденно ответил Алеша.

Евгений Александрович улыбнулся.

— Я тоже так думаю. Но это может растянуться на долгие годы. А мы с вами, к сожалению, можем и не дожить. — Он тяжело вздохнул. — Я, видите ли, не верю в то, что доживу до старости. Натуры, подобные мне, умирают в молодом возрасте. Вы помните Лермонтова? Как это он сказал?.. «Теперь остынувшим умом разуверяюсь я во всем». Вот что-то подобное происходит и со мной.

— За все, как турок иль татарин,Судьбе я равно благодарен.У Бога счастья не прошуИ молча зло переношу. —

подал вдруг голос артист.

— Да, вы правы, — сказал Миронов. — Как бы я хотел обладать вашим умением воспринимать все стойко и объективно, господин идальго. Но нет… Видно, моя планида движется по иной траектории.

Евгений Александрович вздохнул и поднялся на ноги.

— Пойду пройдусь. А вы, Алеша, ложитесь спать. Завтра будет тяжелый день.

Миронов повернулся и неспешно направился к черным деревьям.

— Далеко не ходите, — сказал ему вслед артист. — Заблудитесь — ищи вас потом.

— Не волнуйтесь, господин идальго, я не настолько беспомощен, чтобы заблудиться в трех соснах.

Одинок я, нет отрады.Стены голые кругом,Тускло светит луч лампадыУмирающим огнем… —

раздался из тьмы голос Миронова.

Вскоре голос затих. Артист и Алеша немного посидели молча. Несмотря на то что рядом жизнерадостно и беспечно похрапывал Пирогов, на душе у обоих было мрачно и тревожно.

Артист взял палку и поворошил угли. Отбросил палку и сказал:

— Учитель прав. Эта власть еще долго продержится, попомните мое слово. И на наш век хватит, и нашим детям останется. Если они у нас когда-нибудь народятся, конечно.

— Вы думаете, народ и дальше будет терпеть такие издевательства? — спросил, не глядя на него, Алеша.

— Еще как будет. Наш народ сто изморов перетерпит. И еще спасибо комиссарам будет говорить за то, что не до конца убили.

— Вы ядовитый человек, идальго. Ваши слова могут отравить самую высокую душу. Вам вообще лучше поменьше говорить.

— Что я и делаю, — равнодушно произнес артист.

Алеша помолчал. Затем кашлянул в кулак и тихо сказал:

— Можно вас спросить?

— Валяйте.

— Почему вы вступились за меня? Там, в шинке.

Артист усмехнулся.

— Признаться, и сам не знаю. Слишком уж противная харя была у этого Белаша. Я, видите ли, не переношу самодовольства в любых его проявлениях. Ладно, господин Берсенев, давайте-ка ложиться спать.

— А Евгения Александровича не дождемся?

— К чему? Мне кажется, он хочет побыть один. В любом случае далеко ходить он не станет. Тем более с хромой ногой.

— Да, это вряд ли, — согласился Алеша. — Что ж, давайте спать.

Евгений Александрович сидел на корточках под высоким кленом со страдальчески сморщившимся лицом. Последние годы он испытывал сильные проблемы с пищеварением, но своим новым товарищам об этом, понятное дело, рассказывать не стал. Стыдно. Даже ушел подальше, чтобы они, не дай бог, чего-нибудь не услышали.

Боль была такая резкая, что бывший учитель еле сдерживался, чтобы не застонать.

«Вот ведь напасть, — думал он. — И какая постыдная напасть. У других болезни как болезни, а у меня… Что же я за человек такой… Что же за неудачное создание…»

Встав минут через десять и застегнув ремень на брюках, Миронов немного прошелся, чтобы разогнать кровь в затекших ногах. Левая вывихнутая нога еще немного побаливала, но уже не так сильно, как два часа назад.

Привалившись плечом к дереву, Евгений Александрович задрал голову и посмотрел на черные ветви деревьев, заслонявшие темно-синий небосвод с мириадами звезд.

— Одинок я, нет отрады… — тихо прошептал он. — Для чего мы созданы на свете? Куда идем? И почему так много зла причиняем друг другу вместо того, чтобы совместно бороться с одиночеством и холодом жизни?

Небо, как всегда, хранило молчание: равнодушно мерцали далекие, непостижимые звезды. Дунул ветер, и Евгений Александрович поежился. «Надо возвращаться», — подумал он. Евгений Александрович обернулся и внезапно ему сделалось страшно. Черные деревья обступали его стеной со всех сторон без единого просвета. И тут Евгений Александрович с изумлением понял, что он забыл направление, в котором ему следует идти.

«Главное не паниковать, — твердо сказал он себе. — Я не мог отойти далеко. Костер ведь где-то рядом».

Евгений Александрович снова оглянулся по сторонам, и ему показалось, что он узнал старую ель, мимо которой проходил, когда шел сюда. Немного поколебавшись, Миронов двинулся в направлении ели, миновал ее и побрел, тяжело опираясь на палку, дальше. Растительность становилась все гуще, так что ему приходилось уже продираться сквозь молодую поросль. Потом он наткнулся на огромные заросли каких-то колючих кустов и в недоумении остановился.

— Этих кустов здесь быть не должно, — сказал себе Евгений Александрович. — Однако же они есть. Это значит, что я иду неправильно. Куда же мне следует идти?

Бывший учитель снова посмотрел по сторонам. Подумал и опять сказал вслух, стараясь подбодрить себя уверенным голосом:

— Нужно вернуться к тому месту, откуда я начал. К той самой полянке. Там я быстро разберусь.

Евгений Александрович повернул обратно. Он шел минут пять или чуть более, полянка должна была появиться, но отчего-то не появлялась. Наткнувшись на кустарник, бывший учитель остановился. Кустарник был поразительно похож на тот самый, от которого он так стремительно удалялся. «Не тот ли самый это кустарник?» — подумал Евгений Александрович и вдруг испытал прилив панического ужаса. Он вспомнил деревенские легенды о том, что лесные ведьмы кружат странников на одном и том же месте, пока те не потеряют силы.

«Но я в любом случае не мог уйти далеко от нашего лагеря, — убежденно сказал себе Миронов. — В конце концов я могу покричать. Меня наверняка услышат».

Эта мысль ободрила бывшего учителя. Евгений Александрович уже собрался было крикнуть, даже воздуху в легкие набрал, но вдруг представил себе ухмыляющиеся лица Пирогова и артиста и поспешно закрыл рот. Евгению Александровичу была невыносима мысль о том, что товарищи станут думать о нем как о слабом и ничтожном человеке. Мало того, что подвернул ногу и им пришлось тащить его на себе несколько верст, так еще и заблудился в трех соснах. Позор, настоящий позор. Нет, кричать совершенно невозможно. По крайней мере, до тех пор, пока есть надежда выйти к лагерю самостоятельно.

И Евгений Александрович снова пошел, избрав направление почти наугад. Он шел очень долго — полчаса или даже больше, пристально всматриваясь во тьму и надеясь увидеть отблески костра. Потом свернул и пошел в другую сторону и шел еще с полчаса.

В конце концов, окончательно утомившись, он остановился и присел на траву. Ужас в сердце сменился глухим отчаянием.

«Зря я тогда не крикнул, — чуть не плача от сознания своего бессилия, подумал Евгений Александрович. — А теперь и кричать бесполезно. Я забрел так далеко, что никто не услышит».

Однако, несмотря на такие пессимистические мысли, сердце еще хранило надежду, а потому Евгений Александрович поспешно встал, набрал полную грудь воздуха и крикнул что есть мочи:

— А-а-а-у-у-у! Пирого-ов! Алеша-а! Отзовите-есь!

Эхо ужасающим гулом прокатилось по ночному лесу, и Миронов замер с похолодевшим сердцем. Где-то во тьме захохотал филин, и бывший учитель почувствовал, как по коже его забегали ледяные мурашки.

— Господи, что же делать… — тихо простонал он.

Оставаться на месте было совершенно невыносимо. «Нужно идти. Когда долго идешь, обязательно куда-нибудь придешь».

И Евгений Александрович снова пошел. Он шел не останавливаясь, шел долго и упорно. Блуждание по ночному лесу совершенно измотало его. Нога опять распухла и каждый раз, когда он ступал на нее, протестовала острой болью. Лицо бывшего учителя было расцарапано ветками. Очки все время сползали по мокрой от пота переносице на самый кончик носа и норовили упасть.

Страх придавал Евгению Александровичу силы, однако в конце концов Миронов почувствовал, что не может больше идти. Он решил сесть на траву и подождать рассвета. Благо до него оставалось недолго.

«Главное — не отчаиваться, — убеждал себя, привалившись спиной к дереву и хрипло дыша, Евгений Александрович. — Когда рассветет, ориентироваться станет проще. Куда-нибудь да выйду. Человек всегда куда-нибудь выходит».