Город (сборник) - Дин Кунц

Высота чердака не позволила бы мужчине выпрямиться в полный рост, но такой мальчишка, как я, не испытывал с этим никаких проблем. Я видел водопроводные трубы, электрические провода, вентиляционные короба. Между лагами на полу лежала теплоизоляция. Недавно устаревшие изоляционные материалы заменили розовым фиберглассом.

Я потянул за верхнюю перекладину лестницы, она сложилась, и крышка плавно поднялась, войдя в соответствующее гнездо в раме.

Если бы моя нога соскользнула с лаги шириной в два дюйма, то пробила бы и тонкий слой теплоизоляции, и потолок из гипсокартона, изрядно удивив жильцов, окажись они в квартире.

К счастью, тут и там к лагам прибили квадраты фанеры, эквивалент выступающих из воды камней, по которым реку переходили, не замочив ног. И я осторожно отправился в ту часть чердака, под которой находилась квартира 6-В. Широкий короб вытяжки подсказал мне, что внизу кухня, и я уселся рядом, в надежде услышать что-нибудь интересное.

Пусть и легкий, как пушинка, передвигался я не бесшумно, но надеялся, что едва слышные поскрипывания и потрескивания не могли вызвать подозрений Фионы Кэссиди. Дождь барабанил по крыше, ветер испытывал на прочность стены, а потому шум моих шагов наверняка растворялся в этих куда более громких звуках.

Я разбудил спящих мотыльков, которые теперь метались от одной лампы к другой. У лампы зависали, трепеща, раскрыв серые крылышки, открывая уязвимые брюшка свету, который боготворили. Между лагами в слоях фиберглассовой изоляции жили, несомненно, легионы тараканов, которые этой изоляцией и питались. Лишь некоторые рисковали забраться на фанеру и далее, в складки моих джинсов. Я же не решался их скинуть, опасаясь, что шуршание, вызванное движением ладони по материи, могут услышать внизу.

В потолке кухни прорезали дыру, чтобы пропустить металлический короб вытяжки, через который из квартиры уходили запахи готовки. Дыра эта превосходила размерами короб, и с каждой стороны последнего оставался зазор чуть больше четверти дюйма. Через эти зазоры я мог слышать все звуки, раздававшиеся внизу.

Научившись терпению за те месяцы, когда Тилтон препятствовал моим занятиям на пианино, я ждал, застыв, как памятник. Минут через пятнадцать услышал приглушенные голоса, и меня не удивило, что вытяжной короб заблестел в зажегшемся внизу свете.

Если бы они осмотрели в зазор между коробом и дырой в потолке, то заметили бы, что на чердаке горит свет, и, возможно, сообразили, что кто-то шпионит за ними.

Я предположил, что женский голос принадлежал Фионе Кэссиди, но утверждать бы этого не стал, поскольку доносился он до меня сильно приглушенным и искаженным. Вроде бы разобрал «маленький говнюк» и «проныра», но, с другой стороны, их могло подсказать мне мое воображение. Говорила, главным образом, женщина, и чувствовалось, что она – главная. Мужчину отличал мягкий голос, говорил он короткими предложениями и, как мне показалось, на иностранном языке.

Минут через десять мужчина ушел. Дверь за ним закрылась. Женщина осталась, напевая мелодию, которой я не знал. Вскоре до меня долетел запах свежесваренного кофе. Ложечка стукнула по фаянсу или фарфору: она размешивала сахар. Покинув кухню, свет она не выключила.

Медленно и осторожно переходя с одного квадрата фанеры на другой, я искал Фиону Кэссиди. Наконец сквозь шум дождя и ветра услышал, что она поет «Нарисуй это черным», хит этого лета, исполненный «Роллинг стоунз». Как певица она не могла составить конкуренцию ни моей маме, ни кому-то еще. Моя мама не стирала свое грязное белье на людях, вот и этой женщине не следовало петь за пределами своей квартиры, а может, даже и в пределах.

Но с чердака меня выгнало не ее пение, а скука. Шпионя за ней, я надеялся вызнать какой-то важный и ужасный секрет. Но жизнь не так предсказуема, как фильмы. В жизни важные и ужасные секреты открываются тебе совсем не тогда, когда ты их ищешь, а совершенно неожиданно, и захватывают тебя врасплох.

Если по правде, я должен признать: через какое-то время заподозрил, что эта странная женщина прознала о моем присутствии на чердаке и прислушивалась ко мне точно так же, как я – к ней. Когда она начала столь же отвратительно петь «Держись, неряха», у меня создалось впечатление, что последнее слово она заменила на «проныру».

Несмотря на дождь, я все-таки пошел в общественный центр и вторую половину дня провел за пианино. Дождь заметно поутих, когда я направился домой около пяти часов. Вода больше не выплескивалась из ливневых канав, свежевымытые улицы блестели. Дворники на всех автомобилях двигались на малой скорости, словно уставшие после грозы, водители не жали на клаксоны. Город определенно успокаивался.

В вестибюле я наткнулся на мистера Иошиоку, который вытирал зонт белой тряпкой. Он уже снял галоши и успел их протереть. Он кивнул, даже чуть поклонился и поздоровался:

– Доброго тебе дня, Иона Керк.

– Добрый день, мистер Иошиока.

– День показался тебе достаточно мокрым?

Его улыбка подсказала мне, что вопрос этот он считает хорошей шуткой, и я ответил в том же духе:

– Это хороший день для уток.

– Правда? – переспросил он. – Пожалуй, что да. Хотя я не видел ни одной. А ты?

– Нет, сэр.

– Может быть, даже в дни для уток, – он наклонился, чтобы стереть воду, которая накапала с его зонта на пол, – они остаются в парках, где есть пруды.

Поскольку пол в вестибюле выложили плиткой, а мистер Смоллер регулярно протирал его шваброй в плохую погоду, у меня никогда не возникало и мысли прибраться за собой. Более того, ни у кого из жильцов не возникало, за исключением мистера Иошиока.

Он поднял галоши и сложенный зонт, опять поклонился мне.

– Будем надеяться, что завтрашний день больше подойдет для певчих птиц.

– Будем, – согласился я и чуть поклонился ему, о чем сразу же пожалел, испугавшись, что мистер Иошиока воспримет мой поклон как насмешку, хотя у меня такого и в мыслях не было.

Он начал подниматься на пятый этаж. Я застеснялся из-за того, что приходилось оставлять лужу на полу, и стоял в вестибюле, пока он не преодолел четыре пролета.

В нашей квартире я поставил мокрый зонт в горшок, который держали с этой целью у двери, а галоши – на резиновый коврик рядом с горшком.

К тому времени я уже сообразил, что мистер Иошиока жил в квартире 5-В, аккурат под той, где временно поселилась Фиона Кэссиди, она же Ева Адамс. И подумал о том, что он может стать моим союзником в слежке за этой женщиной.

Моя мама не вернулась домой сразу после окончания смены в «Вулвортсе», поскольку у нее были какие-то дела. Она предупредила, что будет к шести: как раз оставалось время, чтобы переодеться и пойти в «Слинкис».