Сорок дней спустя - Алексей Доронин

Сам он войны не видел - его два года сверхсрочной пришлись на время, когда никаких локальных заварушек не было. Но их ротный, человек скупой на слова, как-то в порыве странной откровенности рассказал им, троим старшим сержантам, про разрушенный Цхинвал, из которого они выбивали "витязей в тигровых шкурах". После того как эти "герои" куражились там три дня и оставили тысячу с лишним трупов, им нельзя было рассчитывать на иное отношение в плену. Когда рядом не оказывалось начальства и журналистов, "звонок другу" с полевого телефона было самым невинным, что могло ждать генацвали. Для особо провинившихся были и горящие покрышки, примотанные колючкой к спине, и "сажание" ртом на ствол автомата, чтоб отвести хрипящего и трясущегося гада к месту упокоения. В этой книге в одной из немногих лицо войны было передано честно - и по фактам, и по духу. Это вам не советский фильм, где не увидишь, как партизаны пытают или скопят ножом визжащего фашиста.

Книга была пропуском, воротами в страшный мир, который походил на правду куда больше, чем глянцевая реальность телеэкранов.

Она вбивала глубоко в сознание простую идею: надо сделать все, что угодно, чтоб предотвратить это. Если надо, пролить реки крови, потому что иначе прольются моря. Запретить права человека как вредную идею, ставящую под угрозу право народа на существование. Расстрелять по подвалам под бодрую музыку сотню тысяч россиян (русскими их не называть), после того как у них будет отобрана общенародная собственность.

Как итог в мозгу Богданова всплыло более широкое обобщение: гуманизм - это индульгенция для человеческой подлости и трусости. Ведь если человек ставится в центр мироздания, из этого вытекает требование принимать его таким, какой он есть.

"Ах, я не виноват, простите меня. Это все обстоятельства" - сказал бы генерал Власов. Гуманизм предписывал щадить и сострадать. Заглянуть в нежную душу предателя, пытаясь понять, что заставило его стать таким, и найти оправдание. А правильные понятия требовали выбить ему мозги или выпустить кишки как рыбе, не рассуждая. Автор так и делал. Его отказ от гуманизма был не дешевыми понтами, не фрондой, а разрывом с лживой системой "общечеловеческих ценностей".

Вторая мысль после прочтения была необычной: "Издать бы это в Пиндостане миллионным тиражом". И раздавать бесплатно, в кампусах, на вербовочных пунктах, просто на улицах вылизанных городков и районов, где обитает средний класс. С рекламным слоганом "Russians take no prisoners". Чтоб кошмары снились. Чтоб по ночам являлся образ Страшного Русского с окровавленным ножом. Который если и берет пленных, то только для того, чтоб они умерли в страшных муках. Чтоб эти откормленные свиньи поняли, что, даже если победят Россию как систему, уничтожат государство и страну, найдутся те, кто придет к ним в их комфортный и благоустроенный свинарник. Для того чтоб делать с ними то, что полагается делать со свиньями, не считаясь с полом и возрастом.

Западная цивилизация запредельно жестока, и в своей глобальной экспансии давит народы и страны как каток, уморив в сотни раз больше людей, чем все образования на территории России вместе взятые. Но ее жестокость бездушно-холодная, а у нас она другая: скифская, монгольская, разудалая. Вспомнить, как Тарас Бульба пускает кровь полякам, не щадя даже младенцев... Такой становится незлобивая русская душа, когда ее припирают к стенке. И дело тут, как и странно, не в бездушии. Просто ценность человеческой жизни для нормального русского меркнет рядом с высшей правдой. А если он не щадит себя, что говорить о врагах и предателях?

Издать бы, и было б мирное небо над головой.

Потом Богданов понял, что грубый язык и сцены кровавых расправ были фильтром, который ограничивал круг читателей теми, кто поймет. Интеллигентную барышню с Кафкой и Кастаньедой в голове хватила бы кондрашка на десятой странице. Ну и хрен с ней, с бесполезной дурой. Зато другие - мужики с опытом, суровые и битые жизнью, которые даже себе в зеркале не улыбаются - прочитают и сделают выводы.

Сразу по возвращении он списался с автором. Оказалось, вокруг того уже несколько лет как образовался кружок единомышленников, которые обсуждали сценарии Звездеца и делились опытом. Некоторые даже перешли от трепа к реальным действиям, создав в европейской части России, на Урале и Дальнем Востоке несколько ячеек.

Владимир загорелся идеей создать такую в Западной Сибири. Но пошел еще дальше.

Обстановка в стране и мире заставляла торопиться.

Завеса тьмы, как говорил один профессор, разрасталась и крепла. Будущее было предсказуемо-страшным, и все это понимали: об этом говорили в курилках, очередях и трамваях; но дальше слов не шло. За двадцать лет лжечекистской власти Россия протухла сверху донизу. Даже при ЕБНе было больше надежд на ремиссию болезни, потому что ощущение неправильности жизни было массовым. Теперь оно прошло. Организм приспособился к наркотику, изменив сам состав крови.

Все знали, что патриотическая трескотня правительства - дырявая ширма, за которой нет ничего, кроме желания сытно жрать и гадить на всех с высоты птичьего полета, но вялый, расслабленный народ дремал как стадо в стойле. Еда, одежда, мебель да импортные безделушки на колесах или без, вот все, что его интересовало.

А бедная наивная оппозиция не могла понять, в чем причина ее нулевых результатов. Винила власть, Запад, евреев, кого угодно, лишь бы не признать страшного диагноза. Того, что народ необратимо и массово переродился, русские перестали быть собой. Этого не смог сделать Петр, не смог Столыпин. Это хотели сделать троцкисты-интернационалисты, но Сталин их вовремя остановил. Это не смог сделать даже Ельцин и окружавшие его гайдароподобные упыри, потому что работали грубо и вызывали у народа реакцию отторжения. Бывшие стукачи и провокаторы из Конторы Глубокого Бурения пошли другим путем. Они действовали не напролом, а исподволь - через реформы госсектора образования, армии, медицины постепенно затягивая сеть, которая теснила со всех сторон. И постепенно, чтобы не умереть, люди приспособились к чиновничье-воровской России.

Теперь русские не кинулись бы грудью на амбразуру и не легли бы с гранатой под танк ("Матросов поскользнулся, Гастелло заснул за штурвалом"). Не стали бы умирать, чтоб "землю в Гренаде крестьянам отдать". Их менталитет отличался от западного только деталями. Пока вокруг можно худо-бедно найти корм, КРС породы "россияне" не шевелился. Когда стало голодно - засуетился, отталкивая друг друга рогами и копытами, дерясь за каждую травинку. Когда фуража не останется совсем, думал Владимир, он начнет тихо дохнуть. Но и тогда максимум, что он будет делать, это жалобно мычать. А даже если его терпение лопнет, и он забодает ублюдка-пастуха, который завел его в эту глухомань, это ничего не изменит. Потому что из лесу уже надвигаются огоньки волчьих глаз.

Кризис развивался, а народ, вместо того чтобы зароптать, прогибался перед властью все сильнее, страшась потерять последние крохи. Это была не его вина, таким его вырастили. Режим не повторил ошибок СССР, который рухнул, потому что у людей было слишком много времени для досуга и много самоуважения. В новой свободной России людям создали условия, когда самые деятельные были вынуждены направлять всю энергию на биологическое выживание и при этом чувствовать себя дерьмом, от которого ничего не зависит. При этом выживал каждый по отдельности - по принципу "divide et impera" государство размыло костяк народа до полной аморфности. Теперь половина экономически активного населения, чтоб продержаться на плаву, "крутилась", совмещая по две-три работы и меняя их чуть ли не каждый год. Место рабочего класса заняло маргинальное болото, в котором у человека даже с самого низа пирамиды выработалось мышление штрейхбрейкера.

Ждать инициативы снизу было бесполезно, и Владимиру часто лезла в голову мысль: "Эх, нашелся бы генерал-герой...". Одного парашютно-десантного полка хватило бы, чтоб взять власть в столице. И никакие цепные псы режима даже гавкнуть бы не успели.

Пусть этот спаситель объявит себя хоть наследным принцем из династии Романовых, хоть воплощением Ктулху - народ за ним не пойдет, а побежит, как только он познакомит с фонарями первую партию офигевших чинуш.

А дальше... какой простор открывался воображению. Сразу мерещилась преображенная Россия, где восстановлена система управления сталинского СССР, где сырьевые богатства возвращены в собственность народа, а офисный планктон и дебильную тусовочную молодежь загнали на военные заводы - заново выковывать щит Родины.

"Раскатал губу", - осаживал себя в этом месте Богданов.

Он знал, что военные перевороты не в традициях России. Тут гражданская власть, даже самая паршивая, всегда умела держать генералитет в узде. Бонапарты на русской почве не приживались, и боевые генералы расшаркивались перед ничтожествами в пиджаках, даже видя, что те ведут армию к развалу, а страну к гибели. Расшаркивались, давя в себе проклятья, которые по эмоциональному заряду сильнее мата, мечтали обрушить огонь ГРАДов на один из поселков на Рублево-Успенском шоссе... но только мечтали.