Фантастический альманах «Завтра». Выпуск четвертый - Владислав Петров

— Верно, — согласился Борис Арнольдович без колебаний.

— Все надо предусмотреть. Я так думаю: если ты действительно надумаешь бежать, а ты все равно рано или поздно обязательно надумаешь, то беги. Получится — хорошо. Сорвется — что ж. Надо быть готовым и к этому. Тебя тогда все равно не спасти. А я скажу, мол, предупреждал, чувствовал.

— Ну, ты мудрец, Мардарий!

— Еще бы не мудрец, конечно, мудрец! — ответил тот, наверняка уловив иронию, но не оценив ее.

— Слушай, сейчас появятся все. Нинель, Самуил Иванович, ребята его. Станут спрашивать, как день провел? Про тебя что сказать? Или — ничего? Может, я твоего надзора вовсе не должен был заметить?

— Рассказывай все. Гласный надзор, чего там. Но, конечно, сам понимаешь. Верю тебе. Ругай меня, но не очень усердствуй. Не испытывай слабых душ. Жюль и Роберт — племянники Самуила Ивановича. Он им после того, как родителей уличили в нарушении одиннадцатой заповеди, заместо отца. А все равно я с ними еще не совсем разобрался. Ой, ладно, я уже опаздываю!

Мардарий хлопнул Бориса Арнольдовича по спине и исчез. А Борис Арнольдович расположился поудобней и стал поджидать свою благодетельницу, стал размышлять об увиденном и услышанном за день. Мысль о родном мире только мелькнула в голове и сразу была оттеснена более насущными мыслями. Возвращение домой, наконец-то это стало совершенно ясным, не относилось к числу первоочередных дел.

Вдруг откуда ни возьмись появились на соседнем дереве две маленькие шустрые обезьянки, о существовании которых Борис Арнольдович уже почти забыл. Да что от него требовать, он в этой обстановке о своих родных детях почти забыл.

Сперва, появившись, девчонки, а уж и сам Борис Арнольдович незаметно для себя стал обезьяньих детенышей так называть, забились в свое гнездо и оттуда подглядывали за пришельцем, хихикая, словом, вели себя так же, как и накануне. Но потом любопытство взяло верх, и они стали выскакивать из кокона. То одна, то другая. Выскочит, прыгнет с ветки на ветку, озорно глянет на страшноватого дядьку в набедренной повязке и обратно.

А Борис Арнольдович делал лицо равнодушное-равнодушное, изо всех сил изображал, будто совсем не видит детей. Это он их спугнуть боялся.

Они, само собой, смелели, демонстрировали друг перед дружкой свою удаль, все ближе от Бориса Арнольдовича пробегая, порой даже задевая его своими длинными потешными хвостиками. Все это напоминало охоту старого кота за несмышлеными мышками, хотя, конечно, у Бориса Арнольдовича и в мыслях не было обижать Нинелиных детей. Как и любых других детей. Наоборот, он мечтал с ними подружиться, хотел, чтобы они перестали дичиться и поскорее признали его своим. И он продолжал лениво смотреть вдаль, даже иногда нарочито позевывать, довольно фальшиво изображая глубокое и неизменное равнодушие.

В конце концов Калерии и Елизавете, то есть Кальке и Лизке, надоело просто так носиться мимо жутковатого и, наверное, по обезьяньим меркам, звероватого гостя. Они стали дергать его то за ухо, то за нос. За свешивающуюся вниз ногу дергать, конечно, опасались, думали, чудаки, вдруг схватит. А все равно Борис Арнольдович сидел как истукан.

— А тебя как зовут? — наконец не выдержала одна обезьянка.

Борис Арнольдович только этого и ждал.

— А никак! — интригующе ответил он.

— Хи-хи! — сказала та, что спрашивала, а другая: — Так не бывает!

— Еще как бывает! — стоял на своем Борис Арнольдович. — Зверей как зовут? Или птичек?

— Значит, ты — зверь? — В голосе косоглазенькой послышалось явное разочарование.

«Ага, это, должно быть, Лиза… Старшая…» — вспомнил Борис Арнольдович.

— А вы, что ли, всех зверей не любите? — уклонился он от ответа.

— Всех! Они же кусачие! А змеи еще даже ядовитые! Ф-фу!

— Тигр нашего папу съел, вот!

— Ну, звери, как и люди, как и обезьяны, бывают разные, — затеял просвещать несмышленышей Борис Арнольдович, как-то совсем позабыв о рамках допустимого, — вы, например, знаете, что можно взять маленького звереныша, вырастить его в своем гнезде, и он потом на всю жизнь останется самым верным другом для того, кто его вырастил? А кусать никого не будет. Знаете?

— Не-е-т, — хором протянули девчонки, и стало ясно, что идея о приручении зверей их никогда не посещала.

Тут Борис Арнольдович воодушевился, хотел было конкретизировать свою мысль известными ему трогательными историями из жизни юннатов, но тут невпопад спросила младшая из обезьянок, Калерия:

— Значит, тебе нашего папу не жалко? Значит, тебе только тигров жалко, что они всех съедают и у них потом в животе бурчит?

Тут Борис Арнольдович понял, как некстати пришлась его идея об одомашнивании диких животных. На какую неподготовленную почву упало это семя. Он хотел исправить оплошность, заговорил горячо, как ему жалко и папу, и всех прочих несчастных, но было поздно. Дети потеряли к нему интерес, причем, как оказалось, навсегда. Они перестали его дичиться и сделались просто-напросто равнодушными. Будто Бориса Арнольдовича и нет.

Позже обезьянки стали взрослыми и многое поняли, но отношения своего к Борису Арнольдовичу не переменили. Да и он после нескольких попыток оправдаться отказался от этой затеи. Как говорится, насильно мил не будешь.

Итак, Калерия и Елизавета потеряли интерес к будущему отчиму, хотя, конечно, в тот момент еще вряд ли кто мог предполагать, что Борису Арнольдовичу в не столь отдаленном будущем уготована роль обезьяньего отчима, он хотел еще повыспросить у детей о школе, но те больше не стали с ним разговаривать, сперва забились в свой детский кокон и о чем-то долго шушукались, а потом отправились куда-то, не сказав ни слова.

И вновь Борис Арнольдович остался один. Осмысливать происшедшее. Досадовать, что вот опять вышел за неведомые рамки, влез туда, куда нельзя было влезать, то есть затеял разговор с детьми об одомашнивании животных, а тема эта, по всей видимости, одна из нежелательных. Как же много на Острове нежелательных тем. Вернее, тем, на которые могут вслух рассуждать лишь посвященные и уполномоченные. Черт ногу сломит. Так и попадаешь впросак, совсем ничего такого не подозревая.

Солнце между тем уже садилось. Стали возвращаться с пастбища первые горожане. Группами, семьями и поодиночке. Оказалось, что обезьян в Городе неимоверное количество.

По-видимому, уже все были наслышаны о появлении на Острове какого-то экзотического Бориса Арнольдовича, и всем хотелось посмотреть на него Вероятно, в обезьяньем обществе тоже было плоховато с чудесами. Словом, возвращавшиеся с дневной кормежки выбирали такой путь, чтобы не миновать дива. Представить только — тысячи и тысячи огромных сумчатых двигались мимо Бориса Арнольдовича и крайне бесцеремонно его разглядывали. Потомственные интеллигенты. Надо ж придумать такое…

В какой-то момент Борису Арнольдовичу сделалось вдруг так неловко, что хоть кричи. Он взял да и юркнул в кокон. Пересидеть, да и все. Но тут же обратно вылез. Понял, что поступок, который по слабодушию хотел совершить, его бы не украсил. Одни бы стали тогда думать, что все пришельцы такие робкие, другие — что все пришельцы слишком гордые. Да он бы и себя лишил информации. Например, о количестве аборигенов.

В итоге Борис Арнольдович решил, что бы там ни случилось, сидеть на своей ветке с максимальной невозмутимостью, сидеть так, пока не явится наконец Нинель. Или Мардарий с указаниями. И вот он сперва отвешивал непрерывные поклоны движущемуся мимо населению, а население двигалось чуть ли не по голове, раскачивало ветку, на которой он находился, грозя ее сломать.

Довольно быстро шея у Бориса Арнольдовича устала, он стал кланяться реже, только группам не менее десяти голов, а потом и вообще прекратил это занятие. Еще подумают, что дрессировка такая. Вдруг вспомнился виденный давным-давно арктический медведь, без устали мотающий головой в своей ужасной клетке.

Так Борис Арнольдович и сидел истуканом, пока не пришли с пастбища Нинель, Самуил Иванович и другие соседи. Почти самыми последними. Когда солнце окончательно скрылось и наступили сумерки. Они пришли верхними ярусами, им ведь не надо было специально менять курс, чтобы поглазеть на пришельца, они словно свалились на голову, так что Борис Арнольдович сперва испугался и только потом обрадовался.

Соседи поздоровались с ним за руку и заспешили по своим коконам, они все говорили о намеченном на вечер культурно-массовом мероприятии, называя его то концертом, то прослушиванием, находились в праздничном состоянии духа, исчезали со словами: «До встречи там!»

Возбуждена была предстоящим и Нинель.

— Проголодались? — Она примостилась рядом с Борисом Арнольдовичем, ее кожистая сумка на животе сильно отвисала.

— Мне прямо неудобно, — замялся Борис Арнольдович, — сказали же, что мы оба будем питаться из общественного фонда…