Москва 2042 - Владимир Войнович

Я проследовал дальше и вскоре оказался перед дверью с вывеской:

ЗАЛ ПОВЕРХНОСТНОГО ПОМЫВА.

Сбоку от вывески был помещен документ, который назывался ПРОЧТИ И ЗАПОМНИ. Это были правила поведения для моющихся. Они были составлены в возвышенных выражениях и сопровождены эпиграфом из какого-то якобы произведения Гениалиссимуса: В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и тело.

Правила начинались с сообщения об огромной и неустанной заботе, которую Гениалиссимус и руководимая им партия изо дня в день проявляют по отношению к гражданам коммунистической республики. Благодаря этой заботе практически каждый комунянин получил возможность полностью и регулярно удовлетворять свои потребности в поверхностном помыве.

Однако, как постоянно учит Гениалиссимус, бережливость должна войти в привычку, должна стать второй, а то и первой натурой каждого комунянина. Приступая к помыву, следует избегать расточительности и расходовать воду лишь в пределах естественной потребности, которую вычислить совсем нетрудно. Для этого надо умножить свой вес в килограммах на рост в сантиметрах и полученное произведение разделить на коэффициент 2145. В результате получим соответствующее реальным потребностям индивидуума количество шайко-объемов воды горяче-холодной. Я несколько обеспокоился, что прежде, чем приступить к поверхностному помыву, мне придется произвести непосильные для меня математические вычисления, но приведенная тут же таблица меня успокоила, там было все подсчитано заранее. При моем росте 165 сантиметров и весе 78 килограммов моя потребность удовлетворялась ровно шестью шайко-объемами.

Правила также указывали, что потребителям пунктов помыва запрещено:

1. Мыться в верхней одежде.

2. Играть на музыкальных инструментах.

3. Отправлять естественные надобности.

4. Портить коммунистическое имущество.

5. Категорически запрещается разрешать возникающие конфликты с помощью шаек и других орудий помыва.

Читая инструкцию, я краем глаза заметил, что мимо меня сначала прошли двое мужчин, потом одна женщина, потом целая семья – муж, жена и мальчик, потом еще две женщины, все, естественно, голые. Я все же как-то заколебался и спросил подошедшего толстяка, где здесь мужское отделение. Тот удивился:

– А ты, малый, из какой деревни приехал?

– Из Штокдорфа, сказал я.

– Из Шатурторфа?

Не из Шатурторфа, а из Штокдорфа, – поправил я.

– Такого названия я что-то вроде и не встречал, сказал толстяк. – А где это? Далече?

– Да так, – сказал я. Лет шестьдесят отсюда.

Он посмотрел на меня совсем как на идиота и сказал, что разделение различных предприятий на мужские и женские еще существует только в кольцах враждебности, а здесь полное равенство и разница между женщиной и мужчиной практически стерта.

Я невольно скосил глаз и убедился, что у толстяка разница и в самом деле основательно стерта.

Изнутри зал поверхностного помыва ничего особенно интересного собою не представлял. Баня как баня. Длинные каменные лавки, краны вдоль с ген, пар, гул голосов. Мужчины и женщины мылись вместе, меня это удивляло только потому, что происходило в Москве. Но такое свободное смешение полов мне приходилось видеть и за шестьдесят лет до этого, еще в Третьем Кольце.

Зал был большой, с колоннами. На одной из колонн я увидел стрелку и под ней надпись: Удовлетворение сексуальных потребностей за углом. Все-таки сколько удивительных перемен произошло за время моего отсутствия! Между прочим, ниже упомянутой надписи гвоздем было нацарапано слово СИМ. Я опять вспомнил Симыча и подумал, что хорошо бы его завести сюда в эту смешанную баню, чтобы он посмотрел, до чего эти заглотчики только додумались. Представляю, как бы он тут плевался.

Я прошел несколько шагов в направлении, указанном стрелкой, и передо мной возникли из пара те самые шоферы, которых я уже дважды видел. Держа в руках пластмассовые стаканчики с чем-то темным, они явно с низменными целями наседали на щуплую девицу, которая, как ни странно, была почти одета. Причинное место у нее было прикрыто клеенчатым лепестком, а на сосках были какие-то звездочки. Несмотря на игривые цели, лица у всех троих были сердитые.

Я хотел пройти мимо, но шофер с перевязанным пальцем остановил меня вопросом:

– Отец, третьим будешь?

В другой раз я на обращение отец мог бы обидеться, а то и в рожу заехать. Но сейчас я обрадовался, узнав, что святая традиция пить на троих дожила вместе со мной до коммунизма. Аромат болтавшейся в стаканчиках жидкости достигал моих ноздрей и, прямо сказать, был не очень-то аппетитен. Но дело не в аромате. От одного только запаха того, что мне приходилось лакать, лошади падали в обморок. И сейчас я выпил бы хоть керосин. Но я до того устал, что от одной рюмки чего угодно мог бы просто свалиться и не встать. Поэтому я себя пересилил и, приложив руку к груди, сказал шоферам наставительно:

– Извините, ребята, завязал. Сам не пью и вам не советую. Алкоголь разрушает печень и влияет отрицательно на умственные способности.

Шоферы переглянулись.

– Да мы вроде тоже не алкаши, – неуверенно сказал перевязанный. Мы же тебя не пить приглашаем.

– А чего делать? – спросил я удивленно.

Мужики опять переглянулись, а девица хихикнула.

– Надо же! – озадаченно сказал перевязанный. – Чего делать, говорит. Ты что не знаешь, что вот с такими-то, – он указал на девицу, – делают? Пойдем за угол, удовлетворимся.

– Втроем с одной женщиной? – Я не верил своим ушам. – Да это же свальный грех! Да как же можно допускать такое безобразие и бесстыдство? Ведь вы живете при коммунизме, за который люди гибли под пулями, сгорали в кострах, замерзали в болотах!

Несмотря на усталость, я вкратце рассказал им об Октябрьской революции, о Великой Отечественной войне, о блокаде Ленинграда и строительстве разный крупных сооружений.

– И ничем этим вы не дорожите, сказал я и, плюнув, двинулся дальше.

– Слушай, папаша! – догнал меня перевязанный. Ты чего это раскипятился? Псих, что ли? Да какие же мы развратники? Это не мы, это девки развратницы. Раньше они мыло это, – он показал на стаканчик, по полбанки брали. Это было еще ничего. И потребность удовлетворишь, и помоешься. А теперь меньше трех банок не берут, вот и приходится скидываться.

Мне стало неловко оттого, что я чего-то здесь не понял. Я извинился, но сказал, что в их общем деле участвовать, к сожалению, не могу, потому что, во– первых, жене своей обычно не изменяю, а во-вторых, мыла нет, забыл в чемодане. На что шофер мне сказал, что мыльные потребности удовлетворяются здесь же, и указал на какую-то будку в углу, где голая толстуха выдавала подходившим стаканчики. Мы с моим новым знакомым подошли, я получил свой стаканчик, понюхал и отдал шоферу.

Уж как он меня благодарил!

– Ты, отец, – сказал он, – я вижу, приезжий и в нашей жизни не разбираешься. Так если чего будет нужно, обращайся прямо ко мне. Я в седьмой комколонне работаю, меня там все знают. Мое новое имя Космий, но все меня Кузей кличут, по– старому. Так что если тебе чего нужно, кардан какой или кривошип, приходи прямо в колонну, я тебе все, чего хочешь, достану.

Поблагодарив его, я пошел искать воду. Везде на стенах и на колоннах были несмывающиеся надписи такого примерно рода:

ВОДА – ИСТОЧНИК ЖИЗНИ

ВОДА – НАРОДНОЕ ДОСТОЯНИЕ

КТО РАСТОЧАЕТ ВОДУ, ТОТ ВРАГ НАРОДА

ОДНИМ ШАЙКО-ОБЪЕМОМ МОЖНО НАПОИТЬ ЛОШАДЬ

А приблизившись к стенке с кранами, я увидел плакат, с которого кто-то, похожий на красноармейца времен гражданской войны, наставил на меня палец со словами: Ты израсходовал лишнюю шайку!

Не я, сказал я. Я вообще еще ни одной шайки не брал.

Конечно, красноармеец был всего-навсего нарисован, но выглядел так натурально, что под его взглядом я невольно ежился. Потребность свою я удовлетворил лишь на треть, то есть из положенных мне шести шаек использовал только две. Я подумал, что за такую экономию мне, может быть, даже полагается какой– нибудь орден. Впрочем, ордена я требовать не стал и пошел к выходу.

На выходе мне вернули мою одежду. Она была горячая после прожарки. Пуговицы пиджака расплавились. Но молния на брюках осталась цела, она у меня металлическая.

Клятва

В просторном и светлом зале Дзержин Гаврилович Сиромахин поздравил меня с легким паром. Он был один. Остальные, он сказал мне, уехали.

– Ну а теперь, дорогуша, последняя формальность, и едем отдыхать.

Мы вошли в дверь с вывеской Кабинет удовлетворения ритуальных потребностей. Я испугался, что там опять окажется что-нибудь неприличное, но ошибся.

За длинным столом, на стульях с высокими спинками, под большим портретом Гениалиссимуса сидели три толстых тетки, все три генеральского звания. Видимо, они представляли собой какой-то суд. Вид у них был достаточно строг, но при этом старшая (она сидела посередине) даже сказала мне уже слышанный мною комплимент, что я для своего возраста хорошо сохранился.