Марийкино детство - Дина Бродская

Проснувшись утром, Марийка первым делом принималась за уборку. Она старательно обметала пыль и мыла пол. Кончив уборку, Марийка становилась возле порога и любовалась своей комнатой.

Непросохший пол блестел, он был тёмно-вишнёвого цвета. На ящике, покрытом чистым полотенцем, красовался синий кувшин. Весенний солнечный луч преломлялся сквозь стекло кувшина, и казалось, что полотенце горит синим пламенем. Марийка гордилась своим кувшином — ведь это была самая красивая вещь в их комнате, если не считать Полиных серебряных часов, висевших на гвоздике у постели.

Кто нам даст-подаст…

Марийка так полюбила свою комнату, что первое время ей даже и не хотелось никуда выходить. Она часами сидела возле ящика, покрытого полотенцем, и рисовала картинки или вырезывала кружевные салфетки из старых газет. Когда ей хотелось есть, она придвигала к себе котелок с варёным картофелем и, не выпуская ножниц из рук, принималась жевать холодную, круто посоленную картошку.

В передней звонили больные. Катерина бегала на кухню за горячей водой, в столовой звенела посуда, кто-то приходил, уходил, а здесь, в швейной комнатке, было так спокойно, тихо, что было слышно, как тикают висевшие на гвоздике часы. Хотя теперь Марийке не нужно было прислушиваться к каждому окрику из барских комнат, но она долго ещё по привычке вздрагивала и кидалась к дверям, когда слышала голос доктора: «Горячей воды!»

Но вот на дворе немного потеплело. Марийка опять начала бегать к Стэлле и горбатой Вере. Один раз она даже осмелилась привести их к себе в гости. Улучив минутку, когда докторши не было дома, она провела девочек через кухню. Катерина начала было ворчать:

— Бродят здесь… Грязь натаскивают… Покоя нет!..

Стэлла не растерялась.

— Простите, что потревожили… — сказал она улыбаясь. — Мы не к вам, а к вашим квартирантам… Чего ты её боишься? — накинула она на Марийку, когда они вошли к ней в комнату. — Ты теперь не девочка на побегушках, нечего тебе на задних лапках перед ними плясать.

— Я и не пляшу, — оправдывалась Марийка.

Она ни за что на свете не призналась бы Стэлле, что боится Катерины не меньше, чем докторши.

Несколько раз Марийка встречала на дворе Лору. Лора растеряла всех своих подруг. Ванда и Ляля Геннинг уехали, а гимназия была закрыта, и гимназистки сидели по домам.

Марийка пробовала заговорить с Лорой, но та всякий раз отворачивалась и, передёрнув плечами, отходила в сторону.

Иногда во двор выходил Сутницкий. Он очень постарел, даже брови у него поседели. Сутницкий шёл прямо к старому дворнику и начинал кричать на него за то, что тот плохо убирает тающий снег. Дворник без шапки стоял на крыльце и почтительно выслушивал Сутницкого. А когда старик уходил, дворник и жильцы над ним смеялись. Ведь Сутницкий давно уже не был хозяином дома.

Хмурая и сердитая вышла Марийка утром во двор. Ей так хотелось есть, а дома не было ни корочки хлеба, ни щепотки крупы. На кухне, как назло, вкусно пахло горячим домашним хлебом; поджаренным луком и свининой. От этого запахи кружилась голова и щекотало под ложечкой.

Возле дровяного сарая верхом на бревне сидел толстый Мара. В руке он держал кусок хлеба, густо намазанный сметаной. Мара облизывал с краёв тяжёлые белые капли. Нос и щеки у него были выпачканы сметаной. Машка вертелась рядом и умильно заглядывала ему в рот.

— Марик, дай попробовать кусочек хлебца!

Мара помотал головой.

— Ну, малюсенький…

— Не дам.

Пошептавшись, Машка и Марийка взялись за руки и начали скакать перед Марой на одной ноге. Они скакали и пели «просильную песню»:

Кто нам даст-подаст,У того красивый глаз;Кто не даст, не подаст,У того поганый глаз…

Мара начал жевать быстрее.

Кто нам даст-подаст,У того золотой глаз;Кто не даст, не подаст,У того паршивый глаз…

Но и эти слова были как об стену горох. Тогда девочки запели последний куплет:

Кто нам даст-подаст,У того алмазный глаз;Кто не даст, не подаст,У того… червивый глаз.

Мара только упрямо мотал головой. Рот его был так набит хлебом, что он не мог выговорить ни слова. Ломоть хлеба в его руке быстро уменьшался. Машка стиснула зубы и подбежала к Маре.

— Ах ты, буржуйская морда! — закричала она и дёрнула его за синий галстук матроски.

— Да оставь ты его, Машка, — сказала Марийка, — пойдём лучше к Саше-переплётчику. Он, наверно, даст нам хлеба, если только у него самого есть. Идём, а?

— Идём. Одного боюсь — как бы дедушка нас не заметил. Вон он возле ворот стоит.

Старый дворник скоро ушёл в сарай, и девочки прошмыгнули в ворота. Через десять минут они были возле дома Осипова, где жил Саша.

Миновав четыре грязных двора, они прошли мимо гаража. Дверь у Саши была открыта настежь. Саша стоял на пороге с веником в руке.

— Здравствуй, Саша!

— Здравствуйте, девчата! В гости пожаловали? Ну входите, входите. А я вот домой забежали за уборку взялся, пылища у меня развелась, пауки так по стенкам и бегают. Ведь я теперь один живу… Ну входите, чего стали? Садитесь на подоконник, а я буду подметать.

Марийка и Машка сели на подоконник и смотрели, как Саша поливает пол из чайника.

— Ну как, кучерявая, тебе живётся? — спросил он Марийку.

— Хорошо, только Катерина очень сердитая.

— А пусть, жалко, что ли?

Все помолчали.

— Саш, а знаешь, чего мы к тебе пришли?

— Знаю, — ответил шутливо Саша, — соскучились…

Машка фыркнула.

— Это верно, — сказала Марийка вздохнув. — А ещё мы хотели попросить у тебя хлебца, очень есть хочется…

— Вон оно что! Чего ж ты сразу не сказала? — Саша вынул из шкафчика кусок ржаного хлеба и копчёную воблу. — Сейчас будем чай пить.

Он разжёг примус и поставил подогреть остывший кипяток. Потом он вынул из кармана перочинный нож, нарезал хлеба и очистил воблу. Через минуту девочки сидели за столом и за обе щеки уплетали воблу и запивали её кипятком.

— Ну что, веселей стало? — спросил Саша, натягивая потёртую куртку.

— Ещё бы нет! — ответили девочки разом.

— Вот и хорошо, — сказал Саша.

Он снял с полки две толстые пыльные книги и вынул из шкафчика ещё один ломоть хлеба.

— Вот вам хлеб, а вот книжки — хватит чтения на целый месяц. Бегите домой, а мне пора…

Саша запер дверь и вышел вместе с девочками за ворота. Махнув им рукой, он пошёл к вокзалу, быстро и легко перескакивая через лужи. Марийка долго смотрела ему вслед. Потом она вздохнула и сказала:

— А знаешь, я думаю — лучше Саши никого на свете нет!

— Подумаешь, на свете нет! — засмеялась Машка.

— А что? — окрысилась Марийка. — Ты ещё увидишь — Сашу, наверно, выберут самым главным начальником в городе…

— Ври больше! Переплётчики начальниками не бывают.

— При советской власти бывают. Это ведь наша власть, рабочая… Не веришь, так спроси у Сеньки.

Марийка надулась, но через минуту вспомнила про книги и развернула их. Это были «Мёртвые души» Гоголя и «Оливер Твист» Диккенса.

— Сейчас прибегу и буду читать! — сказала Марийка. — Книги толстые, интересные…

— Ты почём знаешь, что интересные?

— Уж я знаю. «Мёртвые души» — это, наверно, страшная книжка, про покойников… А «Оливер Твист» — это чьё-нибудь прозвище.

Марийка запрыгала на одной ноге и запела:.

— Оливер Твист, Оливер Твист, Ливер-Ливер-Твист.

Машка с Марийкой решили, что с этого дня будут дразнить Мару «Ливер-Твист». Уж очень к нему подходит такое колбасное название.

Мы вернёмся!

В конце марта по городу стали ходить тревожные слухи. Сутницкий снова начал появляться во дворе. Весь он как-то подбодрился. Медленно шагая по двору, он подолгу разговаривал с Геннингом. Пробегая мимо них, всё чаще и чаще слышала Марийка незнакомое и страшное слово «оккупация».

Первого апреля Поля вернулась с работы раньше, чем всегда.

— Ну, Марийка, беда! Наши-то отступают, на вокзале суматоха, уже паровозы стоят…

— И Саша отступает? Не может быть! — сказала Марийка в ужасе.

Вечером, когда мать пошла к дворничихе варить картошку, Марийка, ничего ей не сказав, побежала к Саше в Совет. Было уже совсем темно; улицы были пустынны, кое-где в окнах мерцали огоньки. Фонари не горели, потому что электрическая станция не работала. Шлёпая прямо по лужам, Марийка во весь дух бежала по бульвару.

«Успею или не успею? — думала Марийка. — А вдруг он уже уехал!»

Она во что бы то ни стало должна была увидеть Сашу-переплётчика и узнать от него, почему это большевики уходят.

Потная и заляпанная грязью, в промокших насквозь башмаках, она подбежала к дверям Совета. Возле особняка стоял грузовик. Тяжёлые двери были распахнуты настежь. Марийка увидела тускло освещённый вестибюль. На подносе, который держал в лапах медведь, горела свеча. В полумраке суетились люди. Они выносили какие-то пакеты, ящики, папки с бумагами. Среди них Марийка увидела и Сашу, одетого в перетянутую ремнями солдатскую шинель.