Грезы Маруфа-башмачника - Шахразада

— Какой правдивый лазутчик, — удивился Максуд. — Ты не сказал ни слова лжи, не сказав ему ни слова правды!

— Но я и впрямь ничего не знаю, — пробурчал мальчишка, косясь на блюдо со сластями.

От предводителя каравана, конечно, не укрылся этот взгляд. Но до отрадного мига обжорства было еще неблизко.

— Ну что ж, мальчик, скажи мне, ты видел по дороге знак?

Мальчишка кивнул.

— И можешь показать его.

— Могу… А ты дашь мне поесть?

— Конечно… Но чуть позже. И лишь после того, как ты мне покажешь знак и опишешь человека, которому ты должен все рассказать.

Мальчишка, кивнув, принялся рисовать в пыли большим пальцем ноги знак, более всего похожий на кривую улыбку: сначала появились две точки — глаза, потом вертикальная черточка — нос, потом полукруг — изгиб губ. Завершил рисунок неоконченный круг.

— Забавно, — проговорил Максуд. — Такой знак можно найти где угодно и пройти мимо, приняв за обычные каракули ребенка. Вот только здесь, в Эски-Сарае, детям взяться неоткуда. Разве что ты, дурачок, появился…

— Я не дурачок… Я… Я есть хочу.

— Так как же должен выглядеть тот, кто ждет тебя под этим знаком? И как его зовут?

Мальчишка вновь шмыгнул носом. Похоже, опасность миновала. А вот что собирается делать этот старик, предводитель? Но выхода не было — и мальчик заговорил.

— Как его зовут, я не знаю. Я видел его всего два раза в жизни. В первый раз, когда меня подвел к нему дядюшка Мустафа, мой прежний хозяин, а второй раз — вчера ночью… Он высокий, худой… Через все его лицо тянется шрам, должно быть, от сабельного удара. Один глаз прикрыт бельмом… И… он очень злой и очень опасный. Дядюшка Мустафа боялся его появления прямо до дрожи в коленках.

— Ах, Мустафа, ах, хитрая лиса… Ведь я же заплатил за тебя полновесный кошель — ровно столько, сколько он потребовал. А сам, выходит, решил, что может получить еще, и продал тебя второй раз…

— Должно быть, так…

— Что ж, глупый мальчишка, ешь. И заклинаю тебя Аллахом всесильным, более никогда не вспоминай ни знака, ни вида этого человека. И конечно, забудь, что поручил тебе жадный Мустафа-старьевщик!

Мальчишка кивнул. Он готов был не просто забыть, он готов был и вовсе никогда не видеть ни этого бельмастого урода, ни старьевщика Мустафу. Только бы ему позволили остаться с караваном и сбежать от прошлого как можно дальше!

Максуд же, выйдя из ворот караван-сарая, огляделся по сторонам. До заката было еще далеко. И потому кривую ухмылку, торопливо нарисованную на двери неприметной глинобитной хижины, он заметил сразу же. Но решил, что время для свидания еще не настало. Хотя настало время для воистину дьявольской хитрости.

Максуд неторопливо шел по узкой улочке. То слева, то справа распахивались окошки и девицы недостойного поведения выглядывали на улицу в поисках клиентов.

— Ага, глупец, — задумчиво проговорил Максуд, — да ты обосновался в веселом квартале! И думаешь, что будешь здесь в безопасности, хранимый, должно быть, лишней золотой монеткой, уже давно исчезнувшей в складках платья жадной хозяйки… Ах, глупец…

Он стал стучать подряд во все двери и каждой девушке совать по три золотых кругляшка.

— Уважаемая, — повторял он раз за разом, — вон туда, в заведение в конце улицы, вошел мой друг.

Он самый робкий на свете человек — ибо давний сабельный удар столь исказил его лицо, что он стыдится всего мира. Но любовь — ведь ты согласна с этим, красавица, — нужна всем! Он увидел тебя и даже заплакал оттого, сколь ты прекрасна. Скрась же досуг этого достойного человека, не дай ему утвердиться в мысли, что нежность и ласка доступны одним лишь красавцам!

Должно быть, здесь три золотых дирхема были деньгами огромными — ибо девушки, даже не дослушав речь Максуда-странника, выхватывали монеты и торопились к дверям того самого заведения, которое им указал этот странный богач в простом платье. Да и какой значение имеет платье, если он платит такие деньги!

Вот исчезла за дверями первая девушка, вот вторая, третья… Досчитав до десятка, Максуд остановился. О, он знал, кто преследует по пятам его караван. Он знал, но еще не готов был к схватке с этим человеком. А вот десяток веселых девиц смогут задержать его надолго.

Ровно на столько, сколько потребуется каравану, чтобы отдохнуть и уйти вверх по тропе, ведущей к Полуночному Индийскому пути.

Макама восемнадцатая

Хатидже смеялась как девчонка.

— Десяток веселых девиц… Ох, они способны остановить и небольшую армию, не то, что какого-то охотника за сокровищами…

— Должно быть, это так, — кивнула Алмас.

— И это тоже рассказал тебе Маруф?

— Да, уважаемая. День в день ровно два месяца назад.

— И ты запомнила эту историю столь подробно…

— Как и все истории, что рассказывает мне мой муж. Иногда они, как мне кажется, продолжают друг друга. Ведь я знаю не только о том, что стало с игроком в мяч, но и то, каким он рос, как учился своему делу… Знаю я и то, каким был этот самый Максуд в молодые годы, как впервые повел караван на полуночь…

— Продолжают одна другую… — задумчиво повторила Хатидже. — Что ж, быть может и так… Но ты утомилась, девочка, да и муж, думаю, гадает, куда же ты сбежала.

— Он наверняка решил, что я отправилась к матушке пожаловаться на свою долю… Или к приятельницам, поболтать о пустяках… Ведь не столь часто Маруф остается с детишками дома, позволяя мне долгие прогулки.

— Да будет так! Я узнала сегодня более чем много нового, да и посмеялась от души. А теперь мне нужно поразмыслить о твоих историях…

Алмас поднялась. Она вновь почувствовала, что ей вовсе не хочется уходить из дома колдуньи, да и усталости от долгих рассказов она не чувствует. Словно подслушав ее мысли, Хатидже усмехнулась.

— Ну что же я была бы за хозяйка, если бы мои гости уставали от меня и моих вопросов? Если бы они покидали меня, радуясь, что тягостный визит наконец завершен? Иди, девочка! Да хранит тебя своей мудростью повелитель всех правоверных!

— И да пребудет он с тобой во всякий день твоей жизни, — проговорила Алмас, закрывая за собой калитку в ярком заборчике.

Вот утихли вдали шаги молодой женщины. И лишь тогда решилась Хатидже. Она вошла в дом, раскинула руки, словно пытаясь обнять весь мир, и шумно выдохнула. Потом закрыла глаза и потянулась руками к векам. Руки ее двигались медленно, натужно, словно преодолевали огромное сопротивление. Наконец ей это удалось и пальцы коснулись глаз. Не в силах сдержаться, Хатидже закричала, ибо боль была просто обжигающая. Увы, за прозрение приходится платить. Она, колдунья, платила годами собственной жизни за каждый раз, когда, используя черную магию, ненадолго прозревала.