Молитва об Оуэне Мини - Джон Ирвинг

— У него явно кое-что посерьезнее, чем температура, притом все время, — заметила бабушка. — Он говорит и ведет себя будто одержимый.

— Ты у всех найдешь недостатки, — ответила мама.

— Оуэну показалось, что он видел ангела, — объяснил я бабушке.

— Ему показалось, что я — ангел? — удивилась бабушка. — Я же говорю, одержимый.

— Оуэн сам ангел, — сказала мама.

— Ничего подобного, — ответила бабушка. — Он мышь. Гранитная Мышь!

На другой день, увидев нас с Оуэном на велосипедах, мистер Фиш махнул рукой, подзывая нас. Он делал вид, что прилаживает к забору расшатавшуюся штакетину, хотя на самом деле просто наблюдал за нашим домом и ждал, пока кто-нибудь выйдет на улицу.

— Привет, ребята! — крикнул он. — Слышали, какой тарарам тут был прошлой ночью?

Оуэн неопределенно помотал головой.

— Я слышал, как лаял Сагамор, — сказал я.

— Нет-нет — еще до того! — возразил мистер Фиш. — Вы разве не слышали, отчего он залаял? Такой крик! Такой гвалт! Ну и ну! Настоящий тарарам!

Дело в том, что бабушка тогда, едва переведя дух, тоже закричала, и Лидия, столкнувшись с платяным шкафом, не замедлила к ней присоединиться. Оуэн потом сказал, что бабушка ВЗВЫЛА, КАК БАНШИ, хотя на самом деле ее крик не шел ни в какое сравнение с воплем самого Оуэна.

— Оуэну показалось, что он увидел ангела, — пояснил я мистеру Фишу.

— Видимо, это был не очень добрый ангел, Оуэн, а? — заметил мистер Фиш.

— ВООБЩЕ-ТО НА САМОМ ДЕЛЕ Я ПРИНЯЛ МИССИС УИЛРАЙТ ЗА ПРИВИДЕНИЕ, — признался Оуэн.

— А-а, ну тогда все совершенно ясно! — сочувственно протянул мистер Фиш. Он боялся бабушки не меньше Оуэна. По крайней мере, когда разговор заходил о муниципальных правилах районирования или о дорожном движении на Центральной улице, он всегда старался ей поддакивать.

Странное выражение — «тогда все совершенно ясно!». Теперь я знаю: ничего нельзя считать совершенно ясным.

Потом я, конечно, расскажу все это Дэну Нидэму, среди прочего и о том, что Оуэн решил, будто помешал Ангелу Смерти и поэтому миссия ангела легла на его, Оуэна, плечи.

Я тогда не придал значения тому, сколь точно Оуэн выражается, — той буквальности, что вообще-то не очень свойственна детям. Он потом еще много лет не раз повторит эту фразу: «В ЖИЗНИ НЕ ЗАБУДУ, КАК ТВОЯ БАБУШКА ВЗВЫЛА, БУДТО БАНШИ». Но я не обратил на это слово особого внимания; я что-то не помню, чтобы бабушка так уж сильно кричала, — что я запомнил, так это вопль самого Оуэна. К тому же я тогда подумал, что «ВЗВЫЛА, БУДТО БАНШИ» — это просто образное выражение; я не мог представить себе, чтобы Оуэн придал бабушкиному крику какое-то особое значение. Должно быть, я все-таки повторил тогда Дэну Нидэму эти слова Оуэна, потому что однажды, много лет спустя, Дэн спросил меня:

— Ты говорил, Оуэн назвал твою бабушку «плачущей БАНШИ»?

— Он сказал, что она «взвыла, будто банши».

После этого Дэн достал с полки словарь; он долго цокал языком, покачивал головой и улыбался сам себе, приговаривая: «Ну парень! Ну парень! Умница — но с вывертом!» Вот тогда-то я и узнал, что означает «банши» в буквальном смысле. В ирландском фольклоре так называется женщина-призрак, своим душераздирающим воем предвещающий скорую смерть кого-то из близких.

Дэн Нидэм был, как всегда, прав: «умница, но с вывертом» — это очень меткое определение Гранитного Мышонка. Именно такой, по моему мнению, и был Оуэн Мини: «умница, но с вывертом». А с годами выяснится — как вы еще убедитесь, — что никакой это не выверт.

В нашем городе все — а в особенности мы, Уилрайты, — удивлялись, до чего это на маму не похоже — четыре года встречаться с Дэном Нидэмом, прежде чем согласиться выйти за него замуж. Как говаривала тетя Марта, и пяти минут мама не раздумывала, когда «согрешила» с незнакомцем из поезда, что привело к моему появлению на свет! Но, возможно, в том-то все и дело: если родные, вместе со всем Грейвсендом, и питали большие сомнения насчет маминой нравственности — насчет того, что слишком уж легко, как казалось, ее можно склонить к чему угодно, — то продолжительные ухаживания Дэна Нидэма за моей мамой заставили всех кое-что понять. Было ведь очевидно с самого начала, что мама и Дэн влюблены друг в друга. Он был предан ей, она ни с кем больше не встречалась, они были помолвлены несколько месяцев, к тому же все видели, как я люблю Дэна. Даже бабушка, вечно обеспокоенная склонностью своей взбалмошной дочери попадать в какие-нибудь истории, потеряла всякое терпение оттого, что мама так тянула с назначением дня свадьбы. Дэн своим обаянием, которое мгновенно превратило его в любимца всей Академии, сумел очень быстро завоевать и мою бабушку.

Быстро завоевать мою бабушку не удавалось почти никому. И тем не менее она настолько поддалась тому волшебству, которым Дэн завораживал актеров-любителей «Грейвсендских подмостков», что согласилась сыграть в «Верной жене» Моэма. Бабушка получила роль аристократки — матери обманутой жены, и оказалось, что она в совершенстве владеет той легкой манерой игры, что так необходима для салонной комедии, — особой светской утонченностью, без которой мы все прекрасно обходились. У нее даже обнаружился британский выговор, причем безо всякой подсказки со стороны Дэна, которому хватило ума догадаться, что британский выговор никак не мог полностью исчезнуть из глубин подсознания Харриет Уилрайт — просто требовался весомый повод, чтобы он всплыл наружу.

«Терпеть не могу отвечать прямо на прямые вопросы», — высокомерно заявляла бабушка словами миссис Калвер[7], идеально попадая в роль. А в другой запоминающейся сцене, высказываясь по поводу любовной связи зятя с «лучшей подругой» ее дочери, она заключала: «Если Джону так уж необходимо обманывать Констанс, пусть уж лучше делает это с кем-нибудь, кого мы все хорошо знаем». В общем, бабушка выглядела до того великолепно, что весь зал замирал от восторга; получился грандиозный спектакль, хотя большая часть сценического времени, на мой взгляд, совершенно зря ушла на жалких Джона и Констанс, которых невыразительно играли глуповатый мистер Фиш, наш сосед-собаколюб (Дэн неизменно давал ему первые роли), и мегера миссис Ходдл, чьи ноги — самое сексуальное, что в ней было, — почти полностью скрывались длинными платьями, подобающими салонной комедии. Бабушка объясняла свое перевоплощение в спектакле в эдакую жеманную скромницу тем, что просто всегда по-особому ощущала атмосферу 1927 года, — и я не сомневаюсь в этом: она, разумеется, была в то время красивой молодой женщиной, «и твоей маме, — говорила мне бабушка, — пожалуй, было тогда еще меньше лет, чем тебе сейчас».

Так почему же Дэн с мамой ждали целых четыре года?

Если даже они о чем-то спорили, пытались уладить какие-то разногласия, то я этого никогда не видел и не слышал. Может, поведя себя в первый раз столь неприлично, что и привело к моему появлению на свет (насчет чего она ни с кем не желала объясняться), мама просто хотела во второй раз повести себя сверхприлично? Колебался ли Дэн? Нет, не похоже, Дэн доверял маме абсолютно. Может, все дело во мне? — пытался понять я. Но я любил Дэна, и он давал мне понять, что тоже любит меня. Я точно знаю, что он любил меня; и теперь любит.

— Все дело в детях, да, Табита? — спросила бабушка как-то вечером за ужином, и мы с Лидией сразу замерли с любопытством в ожидании маминого ответа. — Наверное, он хочет еще детей, а ты нет? Или, может, наоборот? Мне кажется, Табита, тут ты не должна даже задумываться, — разве можно потерять такого милого и преданного мужчину!

— Мы просто хотим подождать, чтобы не было никаких сомнений, — сказала мама.

— Боже милостивый, сколько же вы еще будете ждать?! — нетерпеливо воскликнула бабушка. — Даже у меня уже давно нет никаких сомнений, и у Джонни тоже. А у тебя, Лидия? — спросила бабушка.

— Нет, у меня нет сомнений — отозвалась Лидия.

— Дело не в детях, — сказала мама. — Да и вообще ни в чем.

— Да священнику рукоположиться проще, чем тебе выйти замуж, — сказала бабушка маме.

Насчет рукоположения — это у Харриет Уилрайт была любимая присказка; так говорилось по поводу чей-то непроходимой глупости, чьих-то собственноручно созданных трудностей, чьих-то поступков, нелепых либо противных человеческой природе. Бабушка имела в виду католического священника; я знаю, однако, что и наш с мамой возможный переход в епископальную церковь огорчал ее, в частности, тем, что в епископальной церкви у священников есть сан — всякие там дьяконы и епископы, — и даже у так называемых «низких» епископалов, по мнению бабушки, гораздо больше общего с католиками, чем с конгрегационалистами. Хорошо хоть бабушка не очень много знала об англиканской церкви.

Все то время, пока Дэн с мамой встречались, они посещали и конгрегационалистские и епископальные службы, словно осваивая тайком четырехгодичный курс теологии, — и мое знакомство с епископальной воскресной школой тоже шло постепенно. По маминому настоянию я начал посещать занятия там еще до того, как Дэн с мамой поженились, будто она заранее знала, куда нам предстоит перейти. Постепенно произошло и нечто другое: мама в конце концов совсем перестала ездить в Бостон на уроки пения. Я ни разу не уловил и намека на то, чтобы Дэна хоть самую малость беспокоил этот ее ритуал, хотя, помню, бабушка как-то спросила маму, не возражает ли Дэн, что она каждую неделю проводит ночь в Бостоне.