Между жизнью и смертью. Рассказ человека, который сумел противостоять болезни - Антон Буслов

– No.[15]

– Do you use drugs?

Drugs – это таблетки. Медсестра же спрашивает о втором значении слова – наркотики – и употребляю ли я их. Понимая вопрос неправильно, я задумываюсь, пытаясь сформулировать, какие именно таблетки и в каких дозах я принимал последний раз. От моего сосредоточенного лица медсестра приходит в замешательство и начинает уточнять:

– All the usual answer – “по”. I'm talkingabout illegal… Well, there is marijuana…[16]

Тут я начинаю понимать, о чем она говорит, и отвечаю:

И тут она подлавливает меня на совершенно неожиданном вопросе:

– Did you try to kill yourself?

После вопросов: “Употребляешь наркотики? Пьешь? Куришь?” – ожидаешь чего-то привычного. В России “Не собирался ли ты убить себя?” – меня ни разу не спрашивали. И я оказываюсь не в состоянии понять, чего от меня хотят. Из-за этого смотрю на медсестру с тихим ужасом на лице.

– What?[17]

– Suicide… То commit suicide?[18]

Положение спасает моя супруга, которая сидит рядом. Она обращается ко мне:

– Что ты ее пугаешь?

– А чего она хочет? – выпаливаю с отчаянием, памятуя, что жена утверждала, что английского не знает, а значит, и помощи ждать неоткуда. От перехода пациента на русский, да еще с такими интонациями, медсестре становится страшно.

– Она спрашивает, не хотел ли ты себя убить!

– No! – отвечаю я с широкой улыбкой и комментирую уже на русском: – Мало мне что ли, что я от рака вот-вот загнусь?

Общее счастье рушится следующим вопросом, который не осиливаем понять ни я, ни жена. И тут Маша вспоминает, что у нее на мобильнике стоит SayHi (приложение для перевода). Далее мы ищем WiFi, загружаем SayHi, настраиваем языки ввода и протягиваем мобильник медсестре. Она повторяет свою английскую фразу с торжественной интонацией, подобающей встрече с его величеством – техническим прогрессом. Переводчик тормозит мгновение и выдает на русском:

– Когда вы последний раз опорожняли кишечник?

Что характерно, этот вопрос был в опроснике последним. Получив ответ на него, медсестра уходит, оставляя нас с инновациями в мобильнике и с мыслью, что уже пора получше выучить английский.

Утром ко мне пришел врач и сообщил, что у меня будут брать пробу клеток опухоли. “Пункцию что ли?” – догадываюсь я, вспоминая, как ее делали в России – в кабинете УЗИ, в спешном порядке, шприцем с хитрой иглой, без обезболивания. Впрочем, перед процедурой заставили подписать бумажку, что я знаю, что все это может плохо кончиться. В России такие бумажки я подписывал пачками перед каждой очередной манипуляцией. И когда тут мне подсунули аналогичную – бегло просмотрел ее и подписал. Позже, когда врачи – уже двое – сверили бирку на моей руке, запись в карте, мое собственное мнение о моем имени и дате рождения и заставили подписать еще одну бумажку, я зауважал их за серьезность подхода к плевому делу.

Однако когда мне предложили раздеться, оставив в палате даже обручальное кольцо, я подумал, что ребята перебарщивают (не знаю, как кому, а мне причиняет большой дискомфорт даже мысль о снятии кольца – такой вот я стал семьянин). На каталке меня отвезли на другой этаж, где меня осмотрел сперва доктор, размашисто разметив маркером шею, а потом – анестезиолог. Тут у меня возникло первое серьезное сомнение, что я подписался на пункцию. Я решил уточнить, на что же, но вышло это очень робко. Анестезиолог улыбчиво заверила меня: все будет отлично, а если не будет, то для меня у них “под парами” готово специальное место в реанимации и я застрахован от всех рисков.

Так меня отвезли в операционную, мгновенно подключили кислород, трубки капельниц, еще что-то. Дальше не помню, потому что меня самого отключили общим наркозом. Очнулся я уже в постоперационном боксе. На шее была большая свежая повязка. Вместо пункции мне сделали операцию по изъятию шейного лимфоузла. И мне, даже сквозь общий дурман посленаркозного состояния, стало веселее. Я вспомнил свою первую операцию в Москве. Как я страдал, готовился, волновался. Боялся не проснуться от наркоза. Как нервничали родные. Все тревоги и сомнения, как показала практика, можно легко купировать элементарным незнанием языка! Во многой мудрости и правда оказывается много печали. Так что теперь, имея разнообразный опыт операций, я скажу, что предпочитаю “по-американски”. За время госпитализации мне оттяпали кусок шеи, залили гормонами и обезболивающим, сделали полное сканирование ПЭТ плюс КТ. И поставили мощную химиотерапию, которая должна по планам доктора вернуть меня к жизни и к трансплантации костного мозга. За меня взялись, что называется, всерьез. Сейчас мне гораздо лучше, чем сутки назад.

Теперь надо дождаться результатов всех анализов, взятых сегодня, посмотреть реакцию на химию. Плюс много чего еще. В числе версий есть возможность возникновения вторичного рака за компанию к моей лимфоме. Слишком уж быстро опухала шея – странно и нехарактерно. Врачи полагают, что это самый невероятный сценарий и все удастся стабилизировать “малой кровью”. Ситуация в сфере медицины, естественно, конвертировалась в ситуацию в области финансов… План действий, о котором вы читали ранее, пришлось спешно менять.

Меня госпитализировали под средства, которые планировались на трансплантацию. Шокировала меня и новость о “манипуляциях, не включенных в общий расчет стоимости трансплантации”. Клиника не включила в общий счет необходимые после трансплантации иммуномодулирующие препараты, не показала вероятную потребность в новых госпитализациях и переливаниях крови. В общем, финансовый отдел сработал на отлично. И на время я оказался в подвешенном состоянии. Лечат меня потому, что состояние острое и клиника просто вынуждена это делать. Финансовый отдел готовит новый денежный план, с учетом того, что он не вписал в первый раз. К этому, видимо, добавятся расходы на непредвиденный рост опухолей и неэффективность предыдущей химиотерапии. И я боюсь, что решить эти проблемы без помощи со стороны меценатов в существующие сроки просто не выйдет. Непросто быть мной. Очень непросто.

Подсчитать, сколько стоит вылечить рак, к сожалению, очень трудно. Схема такая: клиника требует предоплату в объеме среднестатистической цены лечения. По мере появления дополнительных счетов она их досылает. Кроме того, врачи выписывают лекарства, многие из которых стоят как атомная война, – за них тоже надо платить. Клиника при обсуждении начала работ показала только базовые манипуляции по самой трансплантации, умолчав, что средняя цена составляла 350 тысяч долларов плюс 100 тысяч на лекарства плюс то, что человек должен жить в чистом помещении, пока у него не восстановится иммунитет (это квартира без грибов и плесени, в шаговой доступности от больницы).

24 августа 2013 года

Дозировка заботы

Об истории моего лечения можно писать книгу – получится чем-то интересней сценария “Во все тяжкие”, ведь реальность всегда неожиданней вымысла. Мне хотелось, чтобы она была еще и полезной. Но каков будет ее жанр? Будет ли она толстой? Закончится ли хеппи-эндом? Решить этот вопрос можете вы. Здесь и сейчас – как бы удивительно это ни звучало. Бывает, умом знаешь некую мысль, но пока вживую, полной грудью не прочувствуешь, не можешь оценить ее в полной мере. Я, как побывавший в глубоких проблемах и спешно выныривающий из них вверх к свету, смею вам доложить банальность: лечат не только лекарства, лечит еще и забота. Сложно объяснить, как это работает с точки зрения логики. Это – чувственный опыт.

И когда меня спрашивают, чем методики лечения в США отличаются от применяемых в России, то первое, что приходит на ум: “дозировка заботы”. В Нью-Йорке я живу в пяти минутах ходьбы от Эмпайр-стейт-билдинг и в десяти – от Таймс-сквер. Это центр Манхэттена. Самое то, чтобы люди, приехавшие сюда из захолустья, почувствовали ритм и энергию жизни большого города. Я живу тут бесплатно, по протекции American Cancer Society – благотворительной организации, созданной сто лет назад помогать пациентам, страдающим от онкологии. Сто лет – не фигура речи, это юбилей нынешнего года. Отделения общества есть во всех крупных городах США. Оно существует на добровольные пожертвования. Когда я пришел на первый прием к доктору, он, выяснив, что мне необходимо жилье, дал помощнице задание связаться с ЛС5 и похлопотать обо мне. Когда я заселялся, задали только один вопрос: “Кто будет о вас заботиться?” В Hope Lodge, по сути, специализированной гостинице для людей, получающих химиотерапию, есть номера и с раздельными, и с общими кроватями. Потому что здесь понимают: о человеке, проходящем химиотерапию, надо кому-то заботиться.