Анатомия одного развода - Эрве Базен

Хлопают двери, слышатся шаги, откашливанье — прибыли Милоберы, коротко поздоровались, кивая головой с некоторой робостью.

— Мама! — обратилась Одиль к мадам Давермель. — Вот моя мать…

Мама! Это прозвучало впервые. До сих пор Одиль, когда рассказывала о свекрови или обращалась к ней, избегала как-либо называть ее, а, как и Луи, употребляла разные забавные сокращения во множественном числе: Звонили «Д»; ту же формулу она применяла для своего клана — «М» и для Фонтене — «Р».

— Весьма счастливы познакомиться с вами…

Счастье, конечно, умеренное, с некоторыми оговорками, не высказанными вслух. «М» пристроили дочь, после того как она была совращена, «Д» переменили невестку на ту, которую прежде считали узурпаторшей. Однако хватит уже! Простите нам прегрешения наши, как мы прощаем их врагам нашим. Одиль сразу приглашает всех сесть за стол.

— Вы как будто коммерцией занимаетесь? Лично я недавно оставил эту сферу деятельности…

Лангустины, которых подали на закуску, имеют одно важное преимущество: вы снимаете с них панцирь, скребете внутри, тянете все из шейки, из лапок, это продолжается долго, вы все время заняты. При этом беседа может быть почти бессодержательной, вроде пустых панцирей на дне вашей тарелки. А Одиль заполняла паузу улыбкой, прекрасно понимая, что быть приветливой, а не желчной, как Алина, быть радостной, не слишком, но так, чтобы это чувствовалось, даже когда она молчит, — в этом и есть ее сила. Веселые всегда берут верх над нытиками.

— Мы оба, дорогой мсье, занимаемся благородной коммерцией, не правда ли?

Конечно, это было сказано не без яда. Но как бы то ни было, еще совсем недавно хозяин книжного магазина всякое болтал о сыне аптекаря, а тот не оставался в долгу по поводу дочки книготорговца, и, несомненно, и тот и другой ожидали извинений или обещаний, которые могли бы исправить положение, а вот теперь они обмениваются любезностями. Луи смотрел на жену. По обе стороны от нее сидели отцы, по обе стороны от него — матери; от Одили к Луи струился живительный ток, не нуждающийся ни в каком проводе. Они и ведут свой род от этих самых отцов, нашедших свое призвание в коммерции; коммерция одного поддерживает дух, другого — тело. Конечно, хозяин книжного магазина не может стать доктором, как аптекарь, — это ясно: тут преимущество на стороне Луи. Зато книжник образованнее благодаря своей торговле и знает толк в книгах лучше, чем аптекарь, — тут уж преимущество на стороне Одили. Но семья «Д», как и семья «М», теперь говорит лишь о том, что их объединяет; этим занялись дамы: они успели обозреть свое житье-бытье, переходя от лавки к дому, от обслуживания клиентов к уходу за детьми.

— Кто это там? — вдруг спросил книготорговец. По гравию во дворе кто-то шел, скрипя башмаками.

— Вы ожидаете Четверку? — осведомился дедушка.

— Нет, — ответила Одиль. — Мы с ними видимся два раза в месяц, по воскресеньям, сегодня же Троица, а все короткие каникулы мы делим пополам. Алина их отпустит лишь завтра после полудня.

— Это только так говорится — Четверка, — добавил Луи. — К нам ходят только двое. Я так огорчен отсутствием старших, что собираюсь послать к Алине судебного исполнителя.

Алина. Снова Алина. Упоминание этого имени внесло холодок. По выражению лица новой супруги было ясно, что Одиль вряд ли собирается бороться за старших детей и не грустит так, как Луи, из-за их отсутствия. Но дверь приоткрылась, впустив Розу и Ги, запыхавшихся, потных.

— Мы сказали дома, что хотим покататься на велосипедах, — выкрикнул Ги.

— Простите, я посмотрю, который час, — торопливо проговорила Роза. — У нас всего минут десять свободных.

Фернан Давермель не верил своим глазам. Ги бросился лобызать отца и уже вертелся возле Одили, которая тут же встала, поставила две тарелки, отрезала два куска фруктового пирога и усадила детей по обе стороны стола; она остановилась около младшего.

— До чего же ты неряшливо одет! — сказала она. — Нельзя ходить с продранными локтями. Послезавтра, когда придешь, переодену тебя.

— Если ты мне купишь костюм и она узнает, что это ты, то сразу отберет его, — тихо сказал Ги.

— Когда будешь уходить домой, костюм снимешь.

Интимная беседа, почти неслышная. Однако в официально-ласковых улыбках собравшихся сквозили немые вопросы: Не слишком ли? Против самой природы, не так ли? Все ли козыри тут годны? Может, ей хочется… Мать и свекровь, как более проницательные, уже не сомневались. Луи, Одиль, Роза, Ги… родители Давермель, родители Милобер — как бы они теперь ни были связаны между собой, все же их связь вторична, по-настоящему их объединит только новый ребенок.

Три часа. Приехавшая в Париж в предвидении Дня матерей — он будет, таким образом, отпразднован сразу двумя поколениями, — мадам Ребюсто вязала, бросая злые взгляды в окно, за которым до самого горизонта шли бетонные здания. Сколько изменений произошло с тех пор, когда Алина принимала своих родных в собственном доме, в комнате для гостей, а родители в ответ могли предоставить ей в дни каникул свой сельский домик и парк! Хотя ее новое жилье в «Резиданс Лотер» обогревалось центральным отоплением, но четыре комнаты на пять человек площадью меньше восьмидесяти квадратных метров — это еще хуже, чем слегка задымленный печами первый этаж, который после смерти мужа занимала в центре Шазе бабушка Ребюсто. Из-за недостатка места ей пришлось вчера ночевать в одной комнате с дочерью; и Алину не узнать — она как-то сжалась, растерялась и даже сама горько сказала, выйдя на узкий балкончик, с которого был виден лишь строительный мусор:

— У нас сейчас куда более высокое положение — живем на шестом этаже. Что же касается всего прочего, то мы кубарем летим вниз.

Можно было в этом не признаваться. Беспорядок в доме, безразличие ко всему на свете, вечные распри между девочками, засунутыми в одну комнату, эгоизм Леона, единолично завладевшего комнатой по праву старшего и решившего не допускать туда Ги, раздражение младшего, вынужденного довольствоваться для приготовления уроков уголком обеденного стола, а для сна — запасным диванчиком, причем лишь тогда, когда остальные соглашались освободить гостиную. Все это, по мнению мадам Ребюсто, не предвещало ничего хорошего. Старшие, по существу, уже жили вне дома. У Розы был неприступный вид. Ги весь ощетинился. Беспокойная, всех изводившая, доверявшая только тем в своей семье, кто был ей безгранично предан, Алина находилась в каком-то полубреду: ко всем придиралась, молчала, когда надо было негодовать, негодовала, когда следовало молчать, позволяла себе грубую брань. Нельзя настраивать одного ребенка против другого. Зачем брать сторону Агаты, поборницы закрытых окон, против ее сестры, любительницы свежего воздуха? Конечно, нехорошо, что Роза сказала матери:

— У тебя, мама, всегда права только Агата. Но ответ Алины уж и вовсе непростителен:

— Она хотя бы понимает, кого из родителей следует предпочесть.

Четыре часа. Мадам Ребюсто встревоженно оборачивается: кто-то ударил ногой в дверь, и створка с грохотом стукнула о перегородку. В гостиную, забитую не разобранными еще вещами — право, требуется мужество, чтоб навести здесь порядок, — врывается Алина, бросает хозяйственную сумку и со злостью расстегивает пальто.

— Ты опять бродила вокруг своего прежнего дома, — говорит мадам Ребюсто. — Не надо было снимать новую квартиру так близко.

— Четверка и так уже много потеряла. Неужели нужно еще расставаться с друзьями, менять лицей, привычки? — отвечает Алина. — Впрочем, ты ошибаешься, я была в суде, у судебного исполнителя. Еще две жалобы! Луи даже в мелочах не уступает.

Голубая повестка торчит из хозяйственной сумки между головками лука-порея.

— Я, видите ли, все еще пользуюсь его фамилией! Агата, видите ли, больше не бывает у него!

— Ну и ну! — осторожно замечает мадам Ребюсто. Еще сегодня утром за кофе они беседовали о том, что Луи разрешил Алине оставить детей у себя в День матерей, в воскресенье двадцать восьмого мая, при условии, если Алина ему уступит в другой раз двадцать первое. Даже ворчали: Ну и, расщедрился ваш папаша. Даром ничего не даст, только выменяет. Даже пропели «Вот троицын день проходит… Вернется ли, бог весть…»[12] А несколько минут спустя, все еще именем мадам Давермель, храбро была подписана квитанция — рассыльный принес коробку с сыром «Труа Сюис». Тем не менее сейчас Алина, то сжимая, то разжимая руки, меряет шагам комнату и вдруг произносит со злостью:

— Весело, правда? Вчера мой адвокат просил меня сделать уступку, словно ему платит Луи, а не я. А сегодня палач уже жалуется на свою жертву. Этот подлец просто обалдел там у себя. Я всегда верила, что судьба его когда-нибудь накажет и он тоже будет рогоносцем. Насчет этой девицы, которую он подобрал на панели, можно не сомневаться, и я только жалею, что до сих пор сама этим не занялась. Представляешь? Ведь у него на руках могли бы оказаться незаконнорожденные.