Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лицо мусаватиста побагровело от ярости.
— Кого вы слушаете, правоверные! — бросил он в толпу. — Это один из тех, кто подрывает наше единство, хочет ослабить нас, впустить врагов в наши мечети. Правительство мусавата не хочет и никогда не хотело войны, мы хотим лишь защищать наше народное мусульманское государство от врагов ислама! А эти люди, — и он показал рукой на отца, — готовы нанести нам удар в спину. Не слушайте его! Гоните из села!
Отец весело рассмеялся:
— Теперь, земляки, вы сами убедились, что такое равенство по-мусаватски! Попробуйте заявить о своем несогласии — и тут же прикажут изгнать вас из села. Это сейчас, когда наш гость приехал только узнать, за кого мы! А что будет, когда мусават, не приведи аллах, окрепнет? Тогда они не остановятся ни перед чем! Будут вешать и расстреливать, морить голодом наших близких, отберут последний кусок хлеба у наших детей!..
Сразу же после отца кафедру занял староста Талыб.
— Деде-киши кроит чоху по собственной мерке. Ему не нравится правительство мусавата, а почему? Где его доказательства?. Ошибаешься, уважаемый! Здесь собрались добропорядочные мужчины, которые выбирают папаху по своей голове и не нуждаются в твоих советах. Не надо быть мудрецом, чтобы понять, что мусаватское правительство — наше единственное правительство.
— Как бы я ходил ночью, если бы Деде-киши не показывал мне дорогу? — громким голосом пошутил учитель Эйваз, но на его слова не обратили внимания.
Отец, направлявшийся к своему месту, вдруг остановился и сказал:
— Конечно, мои советы не всем по нутру. Но вот в листках, которые мы все заполняли, был вопрос: «Согласны ли вы с программой мусаватского правительства?» Не верите мне — спросите сами людей!
Талыб неуверенно, оглянулся на представителя и спросил с кафедры:
— Как же мы ответим на этот вопрос? Согласны с программой?
От неожиданности я вздрогнул. Словно грянул гром и распахнул настежь двери мечети: громкое, многоголосое «нет!» потрясло здание.
Когда в толпе я выбирался из мечети, меня остановил Эйваз-муэллим.
— Ты заполнил все листки, Будаг?
— Да, — ответил я.
— Принеси их мне домой.
Я пошел за листками, а в мечети остались лишь Эйваз-муэллим и сын Баладжа-бека.
Когда я вошел к учителю, то увидел у него и представителя мусаватского правительства; говорили, что бекский сын и Эйваз-муэллим учились вместе в Горисе.
— Самый способный ученик в моей школе, — сказал Эйваз-муэллим гостю и похлопал меня по плечу. — Он ходил по домам с твоими вопросами.
— Чей сын?
Когда Эйваз-муэллим ответил на вопрос, бек помрачнел, протянул руку за свертком и принялся бегло просматривать листочки. Потом вынул из своего желтого портфеля деньги, пересчитал их, вынул еще один лист и велел мне написать свое имя. Я написал. Тогда бек спокойным взмахом собрал отсчитанные деньги и сунул обратно в портфель. Замок желтого портфеля щелкнул.
— Ты должен нас простить… Что ты написал в ответах на вопрос о мусаватском правительстве?
— «Нет».
— Пойди и скажи отцу, что из «нет» и аллах ничего сделать не может, а тем более его раб!
БЕЖЕНЦЫ
Времена наступали смутные и беспокойные. Слухи, один тревожнее другого, настораживали и волновали вюгарлинцев.
Из Гориса знакомые армяне передали отцу, что дашнаки готовят набег на мусульманские села. Спешно сколачиваются отряды добровольцев, и один из них, возглавляемый каким-то Дро, намеревается выступить в Карабах и учинить расправу над мусульманами в Шуше.
Возвращающиеся с нефтепромыслов рабочие говорили, что на дорогах разбойничают лихие банды, которые грабят людей, отнимая у них все самое ценное.
Как только дашнакские отряды вплотную подошли к мусульманским селам, жители, спасая свою жизнь, бежали из родных сел.
Курды из Магавыза, известные своей храбростью, прислали в Вюгарлы гонца с сообщением, что, если нам будет угрожать опасность, всем племенем придут к нам на выручку. Надо сказать, что многие девушки из Вюгарлы были просватаны в Магавыз, и у многих вюгарлинцев жены — курдянки.
О Гюллюгыз я ничего не знал. Мне казалось, что я смогу, как только закончатся занятия, увидеть Гюллюгыз и высказать ей все, что накопилось у меня на душе. Но недаром говорится: человек рассчитывает, а судьба раскидывает. Еще до окончания занятий в школе вся наша округа устремилась в Магавыз к курдам. Пронесся слух, что дашнаки дважды совершили набеги на Шеки и Сисян.
Отец по ночам уходил из дома. Он столько дорог прошел пешком, что ноги у него были стерты в кровь. Мы знали, что он ведет переговоры с армянами. В один из вечеров отец пригласил к нам вюгарлинских аксакалов, чтобы рассказать о последних новостях.
— Наши горе-освободители мусаватисты, — начал он, — обосновались в Гяндже, вопят до хрипоты о защите веры и корана, но ведут себя, как трусливые лисицы: не находят в себе смелости двинуться из Гянджи нам на помощь. Вся их опора — это османские турки. Дашнаки орудуют в Зангезуре, мечтают о «великой Армении от моря и до моря», но не осмеливаются выйти из Гориса в сторону Сисяна. И мусаватисты, и дашнаки выжидают, но аппетиты и у тех, и у других неуемные. Что говорить, в чьих бы руках ни была палка, бить сна будет по бедняку! В Баку у власти стоят рабочие, но их плотным кольцом окружили враги, и сейчас нам на помощь бакинцев рассчитывать не приходится.
* * *
В конце мая закрылась школа. Мы прошли курс обучения в трехклассной русской школе. В возможность моего поступления в учительскую семинарию в Горисе я не верил. Эйваз-муэллим, правда, уезжая, оставил мне несколько учебников и дал совет, как лучше подготовиться. Разговаривая со мной, он чувствовал неловкость из-за тех пятнадцати рублей, которые бек забрал себе.
— Не попадешь в семинарию в Горисе, поезжай в Шушу, там тебя обязательно примут! Только не унывай!
И я снова размечтался о том, что через три-четыре года стану учителем. На голове у меня будет фуражка из сукна с кокардой, на поясе кожаный ремень с медной бляхой, на ногах скрипучие ботинки, и буду я носить желтый портфель с двумя замками, как у сына Баладжа-бека.
Ко мне подсела мать.
— Хоть бы ты, сынок, поговорил с отцом. Меня он перестал слушать. Люди потихоньку зарывают или уносят с
