Я. Философия и психология свободы - Сергей Юрченко

Понятно, что толкает человека к борьбе за жизненные блага. Инстинкт выживания, который наиболее полно реализуется в мифологеме воинственного царя. Что заставляет человека искренне преследовать инакомыслие? Парадигма, в которой он живет. Инакомыслящий – это тот, чья парадигма вступает в противоречие с парадигмой преследователя. Именно сопротивление «истине» в виде чуждой парадигмы вело Павла в невротическое состояние, при котором он «избивал, влачил в темницу и на казнь» своих христианских оппонентов, людей, очевидно, совершенно смирных, не клеветников, не воров, не убийц, не прелюбодеев и даже не богохульников, которые никак не посягали на его жизненные блага. И тем не менее, они посягали на его инстинкт выживания именно в том смысле, что разрушали его собственную парадигму. Вопрос этот очень важный, поскольку вся история человечества, как мы ее знаем, по сей день делается именно такими людьми с гипертрофированной волей к власти, т.е. личностями, живущими в мифологеме воинственного царя, который компенсирует свой невроз войнами и тиранией. Несомненно, для любого самосознания возможность расправиться со своими политическими конкурентами и отправить армии на битву за свою парадигму, прикрытую национальными интересами, – это прекрасная психотерапия. Миром правят те, кого следует лечить вместе с тюремными обитателями.

Павла делало негодяем его упорное нежелание изменить самого себя, т.е. смириться с миром. «Божье царство на земле» – это всего лишь всеобщий компромисс, при котором все волки становятся овцами, отказавшись от мифологемы воинственного царя, этого «борца за правду», т.е. за свой солипсический комфорт, при котором «есть только я, а все остальные – подделки». Для Павла это кончилось эпилепсией (а для кого-то инсультом, инфарктом, манией, психозом), но именно смирение помогло новообращенному апостолу, во-первых, обрести душевный покой, а во-вторых, стать более нравственным существом. Кажется, он и после этого не стал милейшим человеком. Его миссионерские походы сопровождались скандалами и распрями, но теперь он, по крайней мере, призывал не к насилию, а к любви и смирению. Мир овец, несомненно, стал бы лучше, если бы все волки в нем переболели неврозом.

При этом можно, конечно, говорить о нравственном восхождении или нисхождении личности в процессе ее бытия, но нет психологического смысла в том, чтобы упорядочивать мифологемы по шкале нравственных, культурных или каких-либо других ценностей. Самосознание может переходить от одной мифологемы к другой или даже возвращаться к прежней под воздействием обстоятельств, так или иначе меняя свою парадигму в сторону наибольшего комфорта. Робкий ребенок, избегающий шумных уличных компаний, молодой азартный игрок, просаживающий последние деньги в казино, пожилой алкоголик-социопат, презирающий общество, и богомольная старуха, ожидающая Второго Пришествия, могут жить в одной и той же мифологеме заточенной принцессы, но сопровождающие их парадигмы будут иметь при этом, несомненно, разную интеллектуальную сложность.

Возможно даже, что это – история одной и той же личности. В детстве эта личность (заточенная принцесса) не могла дать отпор сверстникам (воинственным царям), в юности – отстоять свое мнение перед родителями, в молодости она пыталась компенсировать свои неудачи авантюрами («мне должно повезти!», - твердит себе каждый авантюрист, ибо удача для него – будто приданное принцессы). Наконец, в зрелости это самосознание пристрастилось к алкоголю или наркотикам (так и не дождавшись, что Страж отворит ему двери в солипсический мир, где желания исполняются волшебным образом, а удача становится верным спутником воли), а старея «обрело Бога» (нуминозное Я, которое дарует вечный покой заточенной душе).

Рассмотрим еще один возможный вариант развития этой истории. К какой мифологеме может быть отнесен серийный убийца? Это, как правило, – незаметный, замкнутый человек, неудовлетворенный своим социальным статусом и подсознательно мечтающий что-то доказать миру и прославиться. В какой мифологеме живет такой убийца? Психиатры в анализе этой патологии (не считая ставшее фрейдистским штампом «сексуальное насилие в детстве») почти всегда констатируют наличие в психике нарциссических элементов. А нарциссизм является как раз отличительной чертой мифологемы заточенной принцессы. И что толкнуло того же «норвежского стрелка» на действия, благодаря которым мы его знаем и как раз сейчас обсуждаем? В каком-то смысле он тоже «обрел Бога» и теперь жаждет приблизить Второе Пришествие (ведь его политическая программа подразумевает: Апокалипсис настанет, если тысячи принцесс последуют его примеру). И если даже при этом он получал «приказы с неба», что подразумевает шизофренические тенденции, то и это не отменяет мифологему заточенной принцессы.

Человек, живущий в таком состоянии психики, подсознательно, инстинктивно ищет для себя выхода из этой ущербной для самосознания парадигмы и часто находит для себя выход в тирании над близкими. Таковы религиозные семьи, где отец, мать или оба супруга сурово ограждают своих детей от того самого мира, в котором они чувствовали себя всегда беззащитными, беспомощными, брошенными детьми. Таковы тоталитарные секты, предводители которых приписывают себе качества нуминозного Я, т.е. божества для «избранного» круга лиц. Эти духовные лидеры, проповедующие смирение и общую собственность, склонны устанавливать для себя в сектах гаремные порядки и вместе с тем внушать свои адептам апокалиптические настроения, которые близки им самим. В мифологеме принцессы мистицизм, сексуальность и суицидальность сочетаются и дополняют друг друга. Ведь недаром в интуитивном восприятии людей колдовство издревле ассоциировалось с развратом и шабашами на кладбищах.

Несомненный психологический факт заключается в том, что пуританин, исповедующий самые строгие религиозные догматы, непротивление злу и вегетарианство, как ни странно, очень близок к тому, кто оказывается вдруг повинен в массовых убийствах окружающих. Святошу, сексуального маньяка и террориста-смертника следует относить к одному и тому же психотипу. Возможно, апостол Иоанн, Джек-Потрошитель, глава «Народного храма» Джим Джонс (по приказу которого 912 сектантов покончили с собой или были убиты, включая 276 несовершеннолетних) и Андерс Брейвик – это одна и та же личность в разных исторических и социальных условиях?

Более того, для развития шизофрении вообще благоприятна именно эта мифологема, как самая пассивная и безнадежная жизненная позиция. Для персонажа Кафки, который всю жизнь ждет, когда ему отворят дверь Закона, было бы желанным такое раздвоение реальности, в которой неумолимый Страж стал бы тайно давать ему подсказки, как выйти из этого экзистенциального ступора. В общей для всех реальности этот Страж безмолвствует, но когда они остаются наедине, он сообщает персонажу «сверхценную информацию». Кафка просто не успел рассказать нам эту историю до конца. Разве не это угадывается в пафосных признаниях «норвежского стрелка»? По крайней мере, статус заточенной принцессы стал для него теперь буквальным, а башня обрела физические очертания тюрьмы или больницы, в которой он скорее всего сохранит свою парадигму и не переживет невротическое раскаяние Павла.

Все человеческое – это Синдром брамы. Путь к его осмыслению для самосознания лежит через невроз. Совершенно естественно то, что вся мировая литература в ее лучшей части – это художественное изложение невротических состояний людей. Совершенно естественно и то, что самые популярные темы литературы и кино концентрируются вокруг мифологемы воинственного царя. Залог коммерческого успеха боевика, детектива или триллера заключается вовсе не в том, что добро там побеждает зло, а в том, что герой полностью реализует свой синдром Брамы, шагая к своей цели по трупам врагов. Такие бессознательные ассоциативные предпочтения публики свидетельствуют о том, что подавляющее большинство человеческих индивидов живет как раз в этой мифологеме. Вероятно, она является единственной в зоопсихологии. Но даже спроецированный коллективным разумом в Творца Вселенной ревнивый человеческий Бог тоже живет в мифологеме воинственного царя, ничем не отличаясь по своей психологии от животного. Стоит ли удивляться тому, что мир оказывается так же жесток и несправедлив, как и джунгли? Ведь это и есть, по выражению Т. Гоббса, « война всех против всех», солипсическая война самосознаний, в которую вовлечены звери, люди и боги.

Наше психо-историческое резюме может быть таково. Несомненно, самые масштабные преступления в мире производят воинственные цари, инициаторы всех войн, тоталитарных режимов, восстаний и революций. А самые противоестественные преступления совершают заточенные принцессы, попавшие под воздействие «открывшейся им истины». Когда же такая принцесса оказывается у власти, из нее получаются самые знаменитые исторические злодеи, всегда, заметим, склонные к мистицизму: Ироды, Калигулы, Нероны, Иваны Грозные, Гитлеры. Эта мифологема находится ближе всего к тому, что Адлер называл «комплексом неполноценности». Ее часто сопровождают нервозность, мнительность, мечтательность и отягощают физические недостатки, дефекты речи.