Собрание сочинений. Том 2 - Петр Павленко

Старуха тоже встала.

— Так, значит, меня долой? Спасибо, Алексей Вениаминыч, спасибо. Я за тобой, как за родным, смотрела, а мне вот какая благодарность!

— Да почему же долой, откуда вы это взяли? Вы же это сейчас назло мне говорите! — крикнул он, распалясь не на шутку.

И спор их перешел в перебранку, грозившую вылиться в откровенный разрыв.

Он, несомненно, и произошел бы в тот же самый вечер, если бы в самом начале их ссоры в комнату не вбежала запыхавшаяся и раскрасневшаяся от быстрой ходьбы Лена.

Несмотря на ее обычную спокойную сдержанность, старуха и Воропаев почувствовали, что она принесла важные новости, и, замолчав, выжидающе поглядели на нее.

Неуловимо быстрым взглядом обежав комнату и найдя дочурку на руках Воропаева, Леночка сдвинула брови и, в то же время улыбнувшись, что очень шло к ней, остановилась у притолоки.

Лицо ее было освещено мятущимся пламенем печки и, то озаряясь, то уходя в сумрак, как бы нервно гримасничало.

— Алексей Вениаминыч, скорей одевайтесь, пойдем в райком, — требовательно сказала она, ничего не объясняя. И, точно никаких отказов с его стороны не могло последовать, стала торопливо снимать его шинель с вешалки, говоря: — Скользота такая, ужас!.. Палку обязательно возьмите и фонарь тоже.

Софья Ивановна, точно не было никакой перебранки, сейчас же заохала и запричитала.

— Да куда ты его тащишь! — закричала она на Лену. — Чи ты его сгубить хочешь? Болезненный человек, так она его напрогулять задумала в такую погоду!

Однако Воропаева она не удерживала, чуя, что, должно быть, нельзя ему остаться, если по такой погоде дочь прибежала за ним бог знает откуда.

Воропаев оглядел Лену. Неизменные черные чулки и тапочки украшали ее сухие девичьи ноги.

— Софья Ивановна, сапоги!

Проворно став на четвереньки, старуха вытащила из-под кровати его выходные хромовые сапожки, сшитые, когда он был еще существом двуногим, и давно приготовленные к продаже на воскресной толкучке.

На одно мгновение лицо ее выразило растерянность. Хозяйка боролась с матерью. И, быть может, она принялась бы уговаривать Воропаева сохранить новые сапоги, если бы Лена не вымолвила, что сапоги ей не нужны.

Старуха сатанела, когда с ней не соглашались.

— Надевай, когда велят!.. — закричала она, потрясая сапогами. — Все у ней поперек людей!

Лена еще больше сдвинула брови и, перестав улыбаться, едва слышно сказала:

— Ладно, надену. Дайте мне чистые чулки.

Несмотря на зиму, икры ее ног были загорелые, и красные, замерзшие ступни выглядели как-то трогательно, совсем по-детски.

— Ваты, ваты насуй!.. — покрикивала мать, довольная случившимся, когда Лена стала примерять сапоги. — Смотри, рант не сбей на камнях!.. Вот теперь тепло будет. Ну, уж веди скорей, веди, раз требовают.

Стоял темный, ветреный, пронзительно холодный вечер. С гор несло мелким колючим снегом. Тротуары, на которых подмерзли лужицы, были так скользки, что редкие прохожие осторожно пробирались серединой улицы.

— Искалечить вы меня хотите, Леночка, — покачал головой Воропаев. — Ну, разве мне дойти?

Она взяла его под руку, повторив упрямо:

— Надо, Алексей Вениаминыч, обязательно вам надо быть!

— А что за повестка дня?

Леночка остановилась и, чего никогда не было, доверительно взяла Воропаева за локоть своими маленькими крепкими руками.

— Чего-то у нас будет, Алексей Вениаминыч, очень, очень важное.

И рассказала то, что сейчас только услышала в райкоме, — что ожидаются американские и английские корабли, что в райкоме появилось много приезжих людей, а Корытов уже не раз осведомлялся о Воропаеве, сердясь, что его до сих пор нет.

— Да вы за Корытова горой, Леночка. Верны ему до гроба, а?

— Хорошему человеку я всегда хорошая, — туманно ответила она, уверенно ведя его дальше.

Они долго шли молча.

— Вам, Леночка, мать что-нибудь говорила о своем разговоре с такой Огарновой? С месяц тому назад? — прервал молчание Воропаев неожиданным вопросом.

— Говорила, как же, я до того смеялась, что чуть не задохнулась.

— Ну, вы только сейчас не задохнитесь, Лена, а то тогда я один погибну… Огарнова, я вам скажу, правильно придумала. Давайте-ка в самом деле жить вместе.

— Да мы и так вместе живем, — пробуя отделаться шуткой, неловко и стеснительно произнесла Лена.

— Нет, нет, вместе, одной семьей, детей в один косяк, а?

— Ой, что это вам на ум взошло! — голос ее вздрогнул и осекся, она глотнула воздух. — Хоть бы вы надо мной не смеялись. Оставьте все это, Алексей Вениаминыч; может, у меня муж еще живой… Зачем вы так поступаете…

Растерянность Лены была очень понятна и даже приятна Воропаеву. Ничто так не пугает женщину, как страх показаться смешной — даже не обманутой, а именно смешной.

— Я вас не обижаю и не обманываю, Лена. Мне одному трудно, а вам одной еще трудней. Объединимся.

— Не надо, Алексей Вениаминыч, не надо, не надо, — страстным и боязливым полушопотом повторяла она, очевидно не слыша даже, что она говорит, — не надо так, Алексей Вениаминыч, не надо.

— Да, что не надо-то? — не выдержал он наконец.

— Не торопитесь так, а то брякнемся оба, — с суровой усмешкой в голосе произнесла она, меняя тему разговора, и ему подумалось, что в этот момент она обязательно должна была нахмурить брови и улыбнуться краями губ. Он понял: все, что он говорил, она услышала и обдумает, и то, что она ничего не возразила на его предложение, показалось ему хорошим признаком. Об этом не стоило больше говорить.

— А что касается приготовлений в райкоме, то, я думаю, у нас тут — поверьте — произойдут какие-то большие события, — сказал он.

— Я вам всегда верю, — просто и значительно ответила она. — Даже когда не хочется верить, то все равно верю.

Ну вот, это и было ее признанием!

— Спасибо, Лена.

И больше они не сказали ни слова до самого здания комитета, возле которого уже светилось множество мелких огневых точек, тяжело пахло махоркой и еще издали угадывался сдержанный шопот мужских и женских голосов.

Когда Воропаев вошел в кабинет секретаря, совещание уже близилось к концу. Корытов, взглянув на часы и на Воропаева, раздраженно покачал головой. Расписывали квартальных уполномоченных по приведению города в порядок и выделяли внештатных переводчиков из учителей.

— Ты, полковник, извини, — недружелюбно и свысока сказал ему издали Корытов, — но мы, не спрашивая твоего согласия, дали тебе такую нагрузку — быть переводчиком по особо важным делам в городском, так сказать, масштабе. И дежурить у меня, понятно? Чтобы, коли тебя нет, могли быстро найти. С завтрашнего утра, имей в виду.

Районные работники отнеслись к назначению Воропаева переводчиком с невообразимым энтузиазмом.

Со всех сторон Воропаева тащили за шинель, шептали на ухо: «Говорят, завтра приезжают!» или: «Верно, что Молотов вызвал по телефону Корытова?»

Какой-то полковник почему-то записал адрес Воропаева, сказав туманно: «Это на всякий случай», а незнакомый майор госбезопасности бегло задал ему несколько вопросов по-английски и отошел, повидимому удовлетворенный, но тотчас же, отведя его в сторону, объяснил, что ему, Воропаеву, очевидно, особо важных дел не предстоит.

— Разве только подерутся американцы с англичанами, так успокоить их… — пояснил он.

Паусов долго расспрашивал его о том, едят ли американцы селедку с луком и можно ли их угощать чаем или это неприлично.

Чтобы не мешать Корытову, который занялся какими-то секретными переговорами с приехавшими военными, Воропаев вышел в приемную и стал отвечать на все вопросы, как в справочном бюро.

Мелькнуло разгоряченное болтовней лицо неизвестно как тут оказавшейся Огарновой.

— Алексей Витаминыч! — издали прокричала она, взмахнув рукой. — Привозите к нам морячков, которые покрасивше.

— К тебе, Огарнова, не стоит никого возить, — небрежно, не глядя, ответил он, разговаривая с кем-то другим.

Ей отступить было некуда — слишком громко начался разговор, и она спросила, улыбкой прося ударить ее как можно помягче:

— Это почему же так?

— Зачем же лишний раз за тебя краснеть, да еще перед чужими? — и равнодушно отвернулся.

Стоявшие вблизи Паусов и Сердюк рассмеялись.

— Так ее, так! Справы с ней нет никакой. Спасибо, полковник, хоть ты мало-мало пугнул.

А Огарнова, делая нагло непонимающее лицо, пританцовывающей походкой уже подходила к Леночке, которая с усталым видом разливала в белые фаянсовые кружки холодный узвар из сушеных груш — напиток, которым Корытов сегодня угощал совещание.

— Что, он у тебя давно такой злющий? — громким, задорным голосом спросила она, вопросом своим как бы уличая Воропаева перед всеми людьми района в связи с горкомовской подавальщицей.