Беды развода и пути их преодоления. В помощь родителям и консультантам по вопросам воспитания. - Гельмут Фигдор

Дальше перед профессиональными консультантами должна стоять задача заставить родителей разработать общую версию причин развода. Было бы хорошо, чтобы родители с самого начала решили, как они преподнесут «это» детям. Лучше всего было бы посоветоваться со специалистом. Но, к сожалению, когда к нам обращаются за помощью, развод уже лежит далеко за горами и нам приходится заниматься версиями вины, образовавшимися у ребенка. Вопрос вины (и следующие из него внутренние конфликты) занимает ребенка так долго, как долго его еще волнует его отношение к отцу.

Смягчить конфликты лояльности можно только тогда, когда существуют хотя бы минимальное доверие и готовность к кооперации между разведенными родителями. Но поскольку именно в этой области наблюдается большой дефицит, то нашей важнейшей задачей становится восстановление их способности к этой кооперации[93].

Мы не случайно перечислили цели, стоящие перед профессиональными помощниками, именно в этом порядке. Дело в том, что внешние рамки посещений, символическое удерживание отца в будничной повседневности и уменьшение конфликтов лояльности повышает шансы использования отца в качестве объекта триангуляции. Эта функция отца чрезвычайно важна для развития в ребенке принципиальной способности к триангуляции (одновременному поддержанию отношений более чем с одной персоной)[94]. Прежде всего это расслабляет напряжение в неизбежно слишком тесных и поэтому переполненных массивными внутренними конфликтами отношениях ребенка с матерью.

Само собой разумеется, что лучшим образом ребенок может использовать отца в качестве объекта триангуляции, если тот реально присутствует в его будничной жизни. Если же отец присутствует в большой степени лишь символически, то возникают две опасности: во-первых, образ отца идеализируется ребенком и, во-вторых, отец теряет внутреннюю связь с ребенком. Может быть, идеализация отца ребенком какое-то время еще льстит самолюбию родителя, смягчая его страхи перед потерей любви, но отношения отца и ребенка таким образом становятся своего рода анклавом, островом, где каждый живет сам по себе и где нет места таким «банальным» вещам, как будни, школа, друзья, соблюдение правил, что ведет к тому, что отец, по сути, перестает быть настоящим отцом и его отношения с ребенком приобретают некую «любовную интимность». В этом защищенном пространстве (защищающем прежде всего отца) ребенок не в состоянии избавиться от своих забот, поэтому такой род интимности не приносит ему ничего хорошего. Одиннадцатилетний Томми рассказал мне, вздыхая, как они с отцом в дни посещений – вот уже третий год! – играют с конструктором «лего». Эта игра давно перестала интересовать мальчика, но он не отваживается сказать об этом отцу, который каждый раз преподносит ему новый «сюрприз», покупая все новые наборы. Другой отец, который видел свою – тоже одиннадцатилетнюю – дочь лишь один раз в месяц, жаловался на свою беду: он просто не знает, о чем ему с ней говорить: «Я понятия не имею, о чем она думает. По сути дела она стала мне чужим ребенком, мы только изображаем, будто мы хорошие друзья».

Конечно, будничное общение отца и ребенка после развода сильно ограничено. Но кое-что здесь все же можно сделать: отец может справляться у матери по телефону о том, что делает и чем интересуется ребенок. (В принципе, многие матери были бы этому только рады, поскольку это привнесло бы некоторое облегчение в их повседневные заботы о детях. В этом случае отец оставался бы своего рода триангулярным объектом и в глазах матери, что смягчило бы неизбежное после развода напряжение в отношениях матери и ребенка). Можно также договариваться о коротких встречах между обычными посещениями, пусть отец встретит ребенка у школы и проводит домой или они вместе сходят в кино и т. д. Было бы хорошо, чтобы посещения приходились не только на выходные дни, чтобы отец заботился и о школьных делах ребенка, чтобы ему приходилось также и что-то ему запрещать, например, слишком долго смотреть телевизор и т. п. Редко бывает, что отец должен пойти с ребенком (может быть, по просьбе матери) что-то срочно купить, сходить с ним к зубному врачу или пойти поговорить с учительницей. По моему опыту, те отцы, которые вначале протестовали против таких «обязанностей», – и не только потому, что они отнимают время, а главное, потому что трудно отказаться от роли отца, с которым ребенку не приходится делать ничего неприятного, – потом радовались этой новой роли ответственного родителя. Потому что только эта роль спасает от регрессии по отношению к собственному ребенку. Но нельзя забывать, что регрессия эта порождается боязнью потерять любовь и поэтому заставляет делать лишь то, что нравится ребенку. Такая регрессия вредна не только для ребенка (поскольку тот нуждается прежде всего в ответственном родителе, а не в каком-то «массовике-затейнике»), но и отцу она приносит лишь разочарования, обиды и унижения[95].

Возможность будничных контактов с отцом представляет собой своего рода промежуточный пункт между символической и реальной, будничной репрезентацией отца. Существует ли у ребенка возможность поговорить с отцом, когда тот ему нужен? И прежде всего ясна ли ребенку эта возможность, может ли он ее бесстрашно использовать? Конечно, многого можно достигнуть, если отец будет звонить сыну или дочке по телефону. Но следовало бы сделать так, чтобы эти звонки приносили что-то хорошее и ребенку, а не служили лишь удовлетворению потребностей отца. Или, точнее, если отец удовлетворяет свои естественные потребности в общении и одновременно дает ребенку понять, как он в нем заинтересован, то это и есть именно то, что требуется. Хуже, если отец таким образом (прежде всего) ищет смягчения своей боли и ждет от ребенка утешения. Например, нормально, если отец говорит: «Ну, как поживаешь? Что бы тебе хотелось предпринять, когда мы увидимся с тобой в следующие выходные?». И очень плохо, если он говорит: «О, я так скучаю по тебе, мне так тебя не хватает!». Подобные замечания вырывают ребенка из его, может быть, в этот момент вполне уравновешенного состояния, активизируют боль разлуки и делают из него своего рода опекуна или терапевта отца, а эта роль не под силу никакому ребенку. Я знаком со многими детьми, которые чрезвычайно страдают из-за своей беспомощности, поскольку верят, что отцу слишком плохо без них, они боятся за отца и не в состоянии представить себе, что их отношения даже в данных обстоятельствах могут приносить удовлетворение.

Конечно, досягаемость отца не происходит сама собой. Поэтому именно в той степени, в которой отец недостижим в будничной жизни, другие близкие люди приобретают для развития психики ребенка более высокое значение. Конечно, если они в состоянии частично или полностью восполнить выпавшие функции отца.

Инициатива таких отношений должна проистекать прежде всего от матери. Но для этого ей вначале предстоит понять, что таким образом она делает что-то очень доброе не только для ребенка, но и для себя самой. Конечно, непременным условием является то, что этот человек любим ребенком и любит его; это должен быть человек, с которым и у матери были бы добрые отношения, чтобы у ребенка снова появилась возможность жить в тройственном союзе. С точки зрения триангулирования этот третий человек становится не только объектом других, не материнских отношений, он важен также и потому, что и у матери теперь есть кто-то еще и она не замкнута лишь на ребенке[96]. Мать не должно смущать то обстоятельство, что ребенок, может быть, вначале станет протестовать против временной «оккупации» матери, например, няней или его тетей (дядей), или сам не захочет оставаться с ними. Конечно, было бы неплохо, если бы этот человек был мужчиной или, если таких «друзей» у ребенка много, чтобы среди них была хотя бы одна персона мужского пола. Эту роль может, например, перенять дедушка, если он не слишком дряхл и ребенок воспринимает его не как «деда», а как мужчину.

Очень трудно положение тех женщин, которые после развода отрезаны от социальной жизни, не чувствуют больше себя женщинами и становятся лишь матерями, сосредотачивая на ребенке все свои представления о счастье, любви и удовлетворении. Для ребенка такая социальная ретировка матери чрезвычайно опасна, поскольку тогда он становится как бы партнером матери, единственно ответственным за ее душевное благополучие – роль, непосильная ни одному ребенку. Если такое исключение из социальной жизни происходит по реальным социально-экономическим причинам, то можно еще что-то предпринять. Однако если причины тому чисто психологического характера, то таким матерям – в целях благополучия детей – необходима терапевтическая помощь, что помогло бы им переработать пережитые разочарования и открыло новые возможности восприятия мира, восстановив хотя бы частично веру в людей и особенно в мужчин.