Беды развода и пути их преодоления. В помощь родителям и консультантам по вопросам воспитания. - Гельмут Фигдор

Очень трудно положение тех женщин, которые после развода отрезаны от социальной жизни, не чувствуют больше себя женщинами и становятся лишь матерями, сосредотачивая на ребенке все свои представления о счастье, любви и удовлетворении. Для ребенка такая социальная ретировка матери чрезвычайно опасна, поскольку тогда он становится как бы партнером матери, единственно ответственным за ее душевное благополучие – роль, непосильная ни одному ребенку. Если такое исключение из социальной жизни происходит по реальным социально-экономическим причинам, то можно еще что-то предпринять. Однако если причины тому чисто психологического характера, то таким матерям – в целях благополучия детей – необходима терапевтическая помощь, что помогло бы им переработать пережитые разочарования и открыло новые возможности восприятия мира, восстановив хотя бы частично веру в людей и особенно в мужчин.

Независимо от возможностей триангулирования, есть еще один феномен, обременяющий отношения между детьми и разведенными матерьми. Я назвал это педагогизированием отношений матери и ребенка[97]. Я имею в виду тенденцию (одиноких) матерей редуцировать свои отношения с детьми до исключительно «педагогических» задач, тенденцию, которая обычно усиливается с увеличением изоляции матери и ориентацией ее жизни исключительно на ребенка. В иерархии педагогических целей, по моему опыту, центральное место занимает успеваемость в школе, затем идут «социальные черты характера», такие как благоразумие, внимательность к другим, готовность к кооперации и пр. Вместо того чтобы с известным любопытством наблюдать за развитием ребенка и радоваться их совместной жизни, эти матери страшно переживают из-за каждой контрольной, со страхом реагируют на встречи детей с другими людьми и т. д. В результате их жизнь – поскольку чаще всего дети не таковы, какими хотели бы их видеть родители, – проходит в сплошных разочарованиях, а у матери растет чувство вины из-за того, что она считает невыполненной свою материнскую задачу.

У этого явления есть множество причин. Переоценка важности успеваемости может быть связана с переживаниями собственного детства, но чаще всего мать считает, что она обязана доказать всему миру, что она и сама, то есть без отца, в состоянии справиться со всеми задачами воспитания. Таким образом, «забота о будущем» ребенка становится своего рода защитой против чувства вины по поводу развода, который, может быть, нанес ребенку непоправимый вред.

Слишком высокая оценка социального поведения детей для матерей характерна в гораздо большей степени, чем для отцов. Кроме того, разведенные матери сильно опасаются, как бы ребенок не стал «таким, как отец» (по отношению к мальчикам подобные воспитательные позиции усиливаются). Проблема заключается в том, что в системе оценок матери нет места для агрессивных потребностей и импульсов детей. Часто она борется со всем, что имеет дело с агрессивностью и самоутверждением, вплоть до мира детских фантазий и игр. Так, мать может всерьез расстроиться, если окажется «застреленной» из ложки, игра в войну осуждается морально, истории и сказки «очищаются» от агрессивных сцен; и если ребенок проигрывает в спортивном состязании, он не имеет права расстроиться, а должен брать пример с матери, которая может даже улыбнуться, если окажется побежденной («а зачем она тогда вообще играет, если не хочет выиграть?»). И эти матери даже не догадываются, насколько агрессивна эта их борьба против (предполагаемой) агрессивности ребенка. И как может ребенок справиться с амбивалентностью своих чувств, со своими разочарованиями, злостью, чувством бессилия, если у него отнимается любая возможность проявления этих чувств, вплоть до символизации и игр? И как можно научиться держать в руках свое раздражение из-за проигрыша, если за тобой не признается даже самого права на раздражение?

Результатом такого «педагогического воспитания» становится то, что дети просто не в состоянии оправдать ожиданий своих матерей, а это увеличивает напряжение в их обоюдных отношениях. Если же дети стараются приспособиться, то это – по причине завышенных запросов матери – становится возможным лишь благодаря вытеснению. Однако агрессивный, «мужской» элемент, выдворенный из семейной идиллии, однажды все же вернется и отомстит за себя – и это в незрелом, инфантильном обличии, поскольку в вытесненном, как мы уже говорили, не происходит никакого развития.

Объяснить все это матерям – важнейшая задача профессиональных консультантов по вопросам развода.

Как уже говорилось, важнейшим условием для создания новой счастливой семьи является сознательное желание матери и ее нового партнера сделать такой шаг. И это независимо от того, как в настоящий момент воспринимает ребенок маминого нового друга. Конечно, это легко сказать. «Я ужасно влюблена в моего друга Герда, – рассказывает Фрау С., мать трехлетней дочери и шестилетнего сына, – но мы видимся всего один вечер в неделю. Как же мы можем установить, сможем ли мы жить вместе?! В этот вечер я прихожу домой в десять часов вечера, но больше двух раз в неделю я просто не могу оставлять моих детей одних. Мы оба не хотим, чтобы Герд приходил ко мне домой, потому что дети его явно недолюбливают. А что если я им сейчас скажу, что Герд останется у нас и они постепенно к нему привыкнут, а потом у нас ничего не получится? Я не хочу, чтобы они снова переживали потерю! Тогда они вообще перестанут мне доверять...» А фрау К. испробовала другую возможность. Она привела своего друга Конрада домой и представила его своему семилетнему сыну Анди: «Ты можешь поиграть с Конрадом в железную дорогу, а то ты все время жалуешься, что мне эта игра не доставляет удовольствия!». И действительно, мальчик тотчас взял Конрада в оборот и потом едва мог дождаться его нового прихода. Вся проблема в том, что Анди стал рассматривать Конрада как своего товарища и взрослым в его присутствии едва удавалось молвить друг другу слово. Конечно же, они не так представляли себе свои отношения. Потом Конрад уходил с матерью в ее комнату, и Анди постепенно стало ясно, что Конрад любит маму больше, чем его. Более того, он увидел, что тот тоже очень дорог матери, что мама им восхищается, тогда он возненавидел Конрада. Но самым ужасным для фрау К. было то, что она неожиданно увидела своего друга с той стороны, с которой она его еще не знала: вместо того чтобы терпеливо попробовать снова завоевать доверие Анди, он игнорировал его, а то и вовсе злился и грубил в его адрес. Через два месяца они разошлись. «Я его действительно очень любила, – рассказывала фрау К., – но если хочешь жить вместе, одной любви недостаточно. Мой друг должен быть также старшим другом для моего сына. А как можно знать заранее, способен ли он на такую дружбу?».

Неразрешимая дилемма? Со временем мне стало ясно, что не только этих двух женщин, но и многих других матерей объединяет нечто общее. Они продумывают множество подходов к детям, но они не отваживаются на одно: сказать ребенку правду. «Познакомься, это мой друг, я люблю его, а он любит меня, мы хотим быть вместе. Конечно, и вместе с тобой. Поэтому он будет часто к нам приходить. Может быть, мы потом захотим вообще жить вместе, но пока мы этого не знаем!» Мне нравится предложение Франсуазы Долтос (Francoise Doltos, 1988): «Слово, которое следует употреблять для детей, звучит "жених". У мамы может быть много "женихов". Что необходимо ребенку, так это понятное слово. Мать должна объяснить детям, что означает это слово: "Может быть, мы когда-то поженимся, но этого пока никто не знает. Этот мужчина и я (эта женщина и я, если речь идет об отце), мы любим друг друга. Если мы решим пожениться, мы скажем тебе об этом"»[98].

Когда и с какой интенсивностью эта проблема возникнет и как новая пара ее разрешит, предсказать невозможно. Но одно можно сказать точно: если дети оказываются обманутыми или от них скрывают правду, эскалацию проблемы можно считать запрограммированной. Скажем больше, если ложь удается, то ребенок какое-то время действительно чувствует себя в безопасности, но безопасность эта довольно ненадежна. Если он вдруг откроет, что именно в действительности скрывается за безобидным словом «друг» и что скрывается за походами в кино с тетей Бертой, разрушенной окажется не только его ненадежная безопасность; за тем фактом, что от него скрывали правду, он, вполне справедливо, отметит нечистую совесть. А нечистая совесть, как известно, – признак вины. Таким образом, появление нового мужчины сигнализирует ребенку угрозу его собственным потребностям. Если же родители не лгут, но при этом и не рассказывают всю правду, то ребенок чувствует, что здесь что-то не так, а там, где отсутствуют достаточные объяснения, вступают в свои права всевозможные фантазии. Как правило, в фантазиях представления об опасности намного более грозны, чем на самом деле. В любом случае мать (отец) теряет доверие, и часто – минимум, что касается отношений, – навсегда. Представим себя на месте ребенка. Предположим, человек, в чью любовь я свято верю, вдруг открыто сообщает о предстоящих больших изменениях в нашей жизни. Может случиться, что мне эти изменения и не подходят, может, они вызывают во мне большое беспокойство, но когда о переменах говорится открыто, то у меня появляется чувство, что мать (отец) не только не видит в предстоящих событиях никакой опасности, но даже считает их большим выигрышем. Именно эта уверенность матери или отца может сильно смягчить и мои собственные страхи.