Начало - Денис Абсентис

Алик, уже изучивший расположение экспонатов, уверенно направился в южное крыло, которое некогда служило часовней монастыря Унтерлинден.

Кроме самого алтаря, здесь можно было посмотреть на произведения Мартина Шонгауэра и его школы. В том числе и на очень известную работу мастера «Искушение святого Антония». Гравюра, созданная Шонга-уэром в 1470–1475 годах, была исключительно популярна и после его смерти. Экземпляр этого оттиска имелся, в частности, во флорентийской мастерской Микеланджело. Именно на основе этой гравюры Шонгауэра Микеланджело написал свою первую картину «Терзания святого Антония» — сейчас это самое дорогое в мире произведение искусства, созданное ребенком. Рвущие святого Антония демоны подсказывали, что ужасы картин Босха имели в истории глубокие и давние корни. Судя по ряду сохранившихся рисунков, Мартин Шон-гауэр участвовал в разработке эскизов Изенхеймского алтаря, и именно этому художнику, с которым община антонитов в Изенхейме уже имела опыт сотрудничества, первоначально планировалось поручить работу. Но Шонгауэр так и не приступил к заказу. Он сам умер от болезни, которую привычно считают чумой, и живописные створки Изенхеймского алтаря будут написаны Нитхардтом лишь пару десятилетий спустя.

Посетителей в музее было немного. В галерее, где расположен алтарь, прохаживалась лишь пара пожилых японских туристов, да одинокая художница с мольбертом перерисовывала вторую створку алтаря с искушениями святого Антония. Эти створки алтаря, которые раньше раскрывались, теперь, для сохранности, просто расположены отдельно, одна за другой. На первой створке было изображено распятие Христа в непривычно диком виде. Жуткого вида мертвец, приколоченный к деревянному трехконечному кресту, вызывал приступ рвоты. Зеленые пальцы трупа были изогнуты в ужасные скрюченные когти, тело покрыто язвами.

— Как видишь, симптомы отравления изображены Нитхардтом совершенно откровенно. Даже такие жесткие детали, как отрывающиеся створки, «отрывающие» Христу правую руку.

— А раздвигаемые внизу подвижные половины пре-деллы алтаря ампутируют лежащему Христу ноги.

— Совершенно верно. В монастырях святого Антония ампутации конечностей были делом обыденным и наблюдаемым ежедневно, что художник и выразил таким образом.

Но не успели мы рассмотреть детали створки и пре-деллы повнимательней, как в галерею зашла группа туристов с экскурсоводом.

Перед алтарем группа остановилась, и экскурсовод продолжила что-то объяснять туристам. Мы подошли поближе и встали неподалеку.

— Глядя на эту картину, можно понять тех, кто видит в Нитхардте далекого провозвестника импрессионизма, — рассказывала экскурсовод. — Нитхардт мастерски играет цветом, тончайшими его оттенками. Если в классическом искусстве цвет подчинен линии и форме, то в «Прославлении Богоматери» на внешней стороне вторых створок он становится главным средством выразительности и как бы растворяет в себе форму. Мастер не просто окрашивает фигуры и предметы, но создает какое-то волшебное и радужное светоносное марево. Цвета смешиваются, перетекают один в другой, просвечивают, порой превращаясь в едва уловимую прозрачную дымку. Именно цвет помогает художнику передать неземные звуки ангельского оркестра и такое всеохватывающее чувство радости, что ему нет названия в человеческом языке.

— Кажется, — прошептал Алик, — Битлз уже давно нашли этому состоянию игры цвета Нитхардта название — «Lucy in the sky with diamonds», или сокращенно LSD. По крайней мере, такова легенда, хотя сами они связь своей песни с галлюциногеном, вроде, отрицали. Но почему психоделическое состояние так часто связывается не только с разными цветами, но и с драгоценными камнями? Вся столь известная разноцветность средневековья не от этого ли?

— Думаю, не только от этого. Даже среди выживших отравление спорыньей обычно заканчивается катарактой, дающей тусклость зрения тем, кто не ослеп совсем. Вот и вся причина средневековой страсти к ярким цветам и разноцветной одежде — им эти кричащие цвета казались обыкновенными.

— Отметьте, — обратилась к вдохновенно слушающей группе экскурсовод, — что пронзенный стрелами мученик Себастьян выглядят почти безмятежно, что еще более контрастно подчеркивает весь ужас богоостав-ленности, и как фигуры женщин, наоборот, буквально пронизаны страданием, тихим и безмерно глубоким у Богоматери, исступленно-острым у Магдалины, словно сгорающей в факеле скорбной любви и духовного сострадания. Посмотрите, как прекрасны их руки — тонкие, одухотворенные, с переплетенными в порыве горя пальцами.

— Ее пальцы, как я понимаю, на самом деле просто скрючены от разрывающей ее огненной болезни, подобно пальцам Христа? — шепотом спросил я у Алика. — И лицо искажено нестерпимой болью не совсем по духовным причинам. Но за какие же прегрешения Господь вдруг оставил святого Себастьяна?

— Хочешь поиграть в искусствоведов? — тихо хмыкнул Алик. — Тогда я бы предположил, что действительно безмятежный Себастьян, считающийся защитником от чумы, просто демонстрирует нам своим спокойно-отрешенным видом контраст между двумя этими болезнями. Чума — это ничто, детский сад по сравнению с огнем святого Антония.

Экскурсовод увела своих слушателей к третьей развертке алтаря.

— На левой боковой створке, — слышался голос экскурсовода, — мы видим сцену встречи святого Антония с отшельником Павлом Фивейским. Легенда повествует о том, что во время разговора двух отшельников вдруг прилетел ворон и принес им целый хлеб. Святой Павел Отшельник, видя удивление Антония, объяснил, что это Господь каждый день посылает ему через ворона половину хлеба, но в этот день по случаю прихода гостя Он удвоил дар и послал целый хлеб. Именно эту сцену изобразил Матиас Грюневальд на створке алтаря. Мы видим птицу с хлебом в клюве — очевидная отсылка к таинству причастия. Некоторые искусствоведы, однако, считают, что это какая-то другая птица, поскольку обычно ворон в христианском искусстве — это воплощение всего бесстыдного, нечистого и неблагочестивого, символ несчастья, греха и смерти, как он может приносить священный хлеб причастия?

Алик прошел к створке и быстро вернулся, качая головой.

— Нет, не понимаю, каким особенным искусствоведческим зрением нужно обладать, чтобы узреть здесь отсылки к евхаристии, если ворон несет булку ржаного, а не пшеничного хлеба? Церковь всегда запрещала такое причастие, требуя только белый хлеб. Монахи прекрасно знали, чем грозит хлеб черный.

— Булка хлеба? Так на Урале говорят. Ты же, вроде, не оттуда, должен был бы сказать «буханка»?

— Зато я теперь поляк по паспорту, твоими стараниями, — вывернулся Алик. — Буханка — это формовой хлеб, а не круглый. Раньше считалось, что слово «булка» заимствовано из польского языка, а в него пришло изначально от латинского «bulla». Папские грамоты, скрепленные большой круглой печатью, называли «буллами». Хлеб у ворона на створке алтаря круглый. Ворон несет в своем клюве смерть, а лекарственные растения вокруг святых — это противоядие, отсюда и нереальный фантастический пейзаж со странной смесью растительности. Нитхардт изобразил все точно. Другое дело, что эти травы не могли излечить Священный огонь, лишь чуть ослабить страдания.

Тем временем группа туристов снова вернулась к первой панели.

— Посмотрите внимательнее на изображение Марии Магдалины, — продолжила свой рассказ экскурсовод. — Обратите внимание на неожиданный и странный изгиб волос Марии в том месте, где они проходят через веревку на ее талии. Некоторые исследователи видят в этом символ внутренне совершившегося в блуднице поворота. О том, что Мария Магдалина рассталась со своим греховным прошлым, свидетельствует еще одна деталь. Мы видим на Марии Магдалине «ризы спасения», в которые Господь облекает обратившихся к нему людей. Под платьем Марии проглядывает драгоценное одеяние из прошитой золотой канителью ткани. Выступающий спереди краешек этого платья играет, по мнению искусствоведов, «поддерживающую», «балансирующую» роль. Без подобранного снизу верхнего одеяния и выбивающейся из-под него драгоценной материи образ оказался бы слишком сильно наклоненным вперед и лишенным равновесия, поскольку в такой позе, в какой изображена на картине Мария Магдалина, не может стоять ни один живой человек. Таким образом, кусочек золотой материи будто ее поддерживает, не давая упасть, что имеет особый смысл. Тем самым это праздничное, дарованное Господом платье предохраняет Марию Магдалину от падения в прямом и переносном смысле.

— Все-таки я обожаю искусствоведов, — восхищенно пробормотал Алик, дождавшись, пока экскурсовод с группой покинули зал. — Кажется, эта одна из немногих профессий, где можно озвучивать свои самые нелепые фантасмагорические фантазии, и никто тебе слова против не скажет. Но излагает красиво, заслушаешься. У меня же лично большие сомнения в том, что Магдалина вообще куда-то падает, я этого не вижу. Нет никакого потустороннего секрета в золотом куске платья Магдалины, художник просто выдерживал пропорции, ему и так пришлось сместить Христа вправо из-за створок, поэтому надо было усилить левую половину алтаря и конкретно каждый портрет. Начиная с Леонардо да Винчи, многие художники сознательно использовали пропорции «золотого сечения». Магдалина могла бы казаться падающей, если бы была беременной. Но тогда Нитхардт — богохульник и тролль. Если же она и в самом деле падает, то это значит, что художник всего лишь изобразил заболевание, у которого эпилептические припадки — один из основных симптомов. А как бы он должен был представить «падучую болезнь»?