Сердце матери - Мари-Лора Пика

Я встретилась с доктором Пико и сообщила ему о своем желании прекратить медикаментозное лечение. Он понял меня и заговорил об экспериментальной химиотерапии.

— Экспериментальная? Что это значит?

— Речь идет о препаратах, которые испытывают в лабораториях на животных. У нас нет данных об их эффективности, поэтому их назначают больным на заключительных стадиях, у которых нет шансов на выздоровление.

— Мне нечего терять.

— Решать вам. Подумайте, и мы вернемся к этому вопросу на следующей неделе.

Я тут же поговорила с Каримом.

— Подобное лечение очень сомнительно, Мари-Лора. Оно может помочь тебе продержаться еще месяца три. Но может также ускорить процесс и погубить тебя за две недели.

Сложно оценивать подобные сроки. В октябре мне говорили, что я умру в январе, затем прогноз продлили до февраля. Сейчас был январь, и я пока что не пребывала в агонии. Правда, Карим предупредил меня:

— Сейчас ты в относительно хорошей форме. Но с момента, когда все начинает рушиться, болезнь протекает быстро. Даже очень быстро.

Я произвела собственные подсчеты. Я рассчитывала прожить два месяца. Согласно словам Карима, экспериментальная химиотерапия поможет мне продержаться еще месяц. В лучшем случае. В худшем случае я потеряю из-за нее больше месяца жизни. Я предпочла отказаться.

Прекращение медикаментозного лечения уменьшило тошноту, но не усталость. По утрам мне все сложнее и сложнее было вставать. Через неделю началась тахикардия. Вскоре появилась боль в груди, мне стало трудно дышать. Карим констатировал:

— Метастазы в легких «закипают».

Мне увеличили дозу морфина с помощью пластыря, который я приклеивала на грудь каждые три дня. Боль в легких уменьшилась, но морфин вызвал тошноту, и рвота возобновилась.

— Карим, ты уверен, что с этой рвотой нельзя ничего сделать? И не делай такое лицо!

Карим был похож на грустного коккер-спаниеля. Он все ходил вокруг да около, когда я задавала ему вопросы. Похоже, ему предстояло сообщить мне плохую новость.

— Ну же, Карим!

— Просто, когда все так развивается…

— И что?

— Начинается процесс, который…

Наконец-то он это произнес. С огромным трудом, не очень четко, но я поняла. Он хотел сказать, что опасается, что с этого момента ухудшение будет быстрым. В конце концов, это не стало для меня чем-то неожиданным. Тем более что приближалась дата конечного срока. Мне все говорили, что в случае с раком ничего не известно наверняка, тем не менее я отправилась смотреть надгробный камень: плиту из розового мрамора с вкраплениями серого, установленную вертикально в виде книги, как я и хотела. В идеале я хотела закрытую книгу, но когда услышала цену, то засомневалась.

— Десять тысяч триста евро? Гм… А если убрать несколько страниц, будет дешевле?

В конце концов я выбрала открытую книгу. За пять тысяч триста евро я получила лучший подарок на Рождество из всех, которые мне когда-либо дарили.

18

РАЗВОД

Я не знала, сколько еще проживу, но мне предстояла последняя битва: я хотела развестись. Я поговорила со своим адвокатом: учитывая мой небольшой доход, ее услуги предоставлялись мне бесплатно. Она предупредила меня:

— Эта процедура может затянуться на месяцы. Вам вряд ли удастся оформить развод.

Тем не менее я хотела попытаться получить, по крайней мере, законное подтверждение того, что мы разошлись. Между мной и Жилем больше ничего не было. Мы поддерживали отношения, но лишь по мере необходимости. Я также хотела, чтобы Жиля лишили родительских прав, чтобы быть уверенной, что он не передумает касательно размещения детей в приемной семье. Однажды утром он в бешенстве влетел в мой дом, в руках у него была какая-то бумага.

— Что это?

Это был вызов в суд, который он только что получил. Утром я обнаружила такую же в своем почтовом ящике. 12 января нас вызывали в суд высшей инстанции Орлеана.

— Все в порядке, Жиль. Нам необходимо выяснить некоторые вопросы относительно детей.

— Какие еще вопросы?

— Наш развод.

— Я не хочу разводиться!

— А я хочу. Скажу тебе больше: я уже давно должна была подать на развод.

Жиль ушел в таком же бешенстве, в каком и пришел. Конечно, ему было выгодно оставаться женатым: будучи вдовцом, он получал бы пособие в размере сто пятидесяти евро, в то время как разведенный должен был платить больше налогов. Слушание в суде было назначено на половину третьего. Здесь также присутствовали представители Организации социальной помощи детям, приглашенные для того, чтобы высказать свое мнение по поводу лишения родительских прав. Сначала мой адвокат подала прошение, затем слово предоставили адвокату Жиля. В его защиту она, в основном, представила список того, что он оплачивал. Помимо платы за дом, там было немногое. Впрочем, дом был записан на его имя, а я там больше не жила. Детям же он не оплачивал абсолютно ничего. Раз в месяц он приносил мне счет за пользование мобильным телефоном, который по-прежнему приходил в Бромей. Необходимую сумму снимали с нашего прежнего общего счета. Он также требовал, чтобы я оплачивала аналогичный счет Жюли. Я выписывала чек, и он уходил.

Затем выступил адвокат Организации социальной помощи детям с речью против лишения родительских прав. Он не видел никаких оснований для того, чтобы лишать Жиля его прав: отец оставался отцом. Чтобы лишить его этого права, необходимо было предъявить обвинение в плохом обращении с детьми. После того как выступили все адвокаты, судья обратился ко мне:

— Мадам Мезоннио, вы можете что-то добавить?

— Да, месье судья. Я знаю, что мое требование кажется радикальным, но мой муж не годится на роль отца. Мы расстались восемь месяцев назад. Спросите, сколько раз он брал к себе детей на выходные? Только два: в июне и в августе. К тому же это происходило по просьбе Тибольта. С тех пор он их вообще не видел.

Тут Жиль встал и перебил меня:

— Да, но каждый раз, когда я хочу взять детей, мне их не дают!

— Конечно, ведь ты предупреждаешь меня в последний момент. Детей следует занимать чем-то на выходные, и если мы отправляемся на два дня к Мари-Те, которая живет в сорока пяти километрах от нас, то я не могу везти их обратно лишь потому, что ты изъявил желание взять их в субботу вечером. Особенно если учесть, что ты сообщаешь об этом в субботу днем. Необходима же хоть какая-то организованность! А Марго? За два месяца ты лишь однажды навестил ее. Когда она видит тебя, то даже не узнает! Он совершенно не интересуется жизнью детей, месье судья. Он ничего о них не знает. Спросите у него, как зовут директора колледжа Жюли. Спросите, какой средний балл его дочери за первый семестр. Спросите, как зовут учителей Тибольта и Матье или психолога Жюли и Тибольта. Спросите, во сколько обходится этот психолог. Спросите у него, наконец, кто оплачивает занятия по дзюдо и подписку на журнал Жюли, а также кто платит за питание детей в столовой. Он даже забыл, что пятнадцатого декабря у Тибольта день рождения!

Это случилось месяц назад, когда Жиль заходил к нам. Я только что уехала, оставив ему записку: «Я у приемных родителей». Я купила большой торт ко дню рождения Тибольта и направлялась к Пинье, чтобы задуть вместе с ним свечи. Жиль нашел записку и отправился вслед за мной. Я только что приехала и припарковалась возле дома.

— Я за деньгами. Я оставлял тебе записку на двери.

Речь шла о телефонном счете, а также об общем кредите, взятом уже давно.

— А где подарок для Тибольта?

— Черт! У него же сегодня день рождения…

Этот идиот забыл! Но поскольку он уже приехал, то присоединился к нам за столом. Что касается сына, то он отвертелся:

— Ты получишь свой подарок вместе с рождественским.

Вечером, вернувшись домой, я нашла записку Жиля, оставленную в двери: «Можешь приготовить мне чек на 153 евро? (Плюс 11 евро за телефон.) Жиль. На завтра». «На завтра» было подчеркнуто. Когда речь шла о деньгах, Жиль никогда ничего не откладывал: все нужно было оплачивать сразу же.

Я могла бы продолжать свою речь в суде до бесконечности. Я могла бы быть более жестокой и рассказать об остром приступе астмы Жюли, о переполненном подгузнике Марго, вызвавшем у нее ожоги… Но зачем? Я знала, что не добьюсь лишения Жиля родительских прав, но все-таки хотела попробовать. Что касается развода, то это было лишь формальностью: он бы просто подтвердил то, что между мной и Жилем все кончено. Отныне я считала себя свободной и хотела сказать об этом вслух:

— Знаете, месье судья, я начала жить заново.

Было видно, что Жиля задели мои слова. Судья улыбнулся и ответил:

— И правильно сделали, мадам Мезоннио!

Это не значило, что я получу то, что мне хочется, но, полагаю, таким образом он выразил мне свое понимание. Нам сообщили, что предупредят о том, когда будет объявлено решение, и все покинули зал суда. Жиль даже не подошел ко мне, чтобы потребовать объяснений по поводу моего последнего высказывания. Следует думать, его это не интересовало.