Из Парижа в Бразилию по суше - Луи Буссенар

Федор Ловатин внезапно замолчал, словно смутившись от прилива красноречия, придавшего его глазам блеск и изменившего черты лица.

Жюльена и Жака удивил этот монолог. Каждый из них говорил себе: «Удивительная эрудиция для русского, особенно если помнить, что он всего лишь торговец мехами».

Жюльен, стараясь смягчить неловкость, возникшую, когда Федор замолчал, поспешил вступить в разговор, мобилизуя свои знания по географии — предмету его увлечений:

— Лена — река необычная хотя бы потому, что русло свое она проложила по вечной мерзлоте. Вместо того чтобы питать почву, воды ее как бы скользят по промерзшей земле, огороженной с двух сторон высокими берегами. Острова, лежащие в дельте этой реки, являют собой подлинные кладбища доисторических, давно уже вымерших животных. Кажется, именно эти земли, открытые в тысяча семисотом — тысяча семьсот семьдесят третьем годах, казак Ляхов[98] назвал «Островами скелетов» — такое великое множество костей и клыков встретил он здесь!

— А мамонты? — спросил заинтересованно Жак. — Они ведь тут были найдены?

— Да-да, конечно. Ты напомнил мне случай, о котором я с удовольствием расскажу. Если не ошибаюсь, в тысяча семьсот тридцать четвертом году некто Гмелин[99], проводивший по поручению русского правительства научные изыскания в данном районе, поведал об обнаруженных им бесчисленных окаменевших скелетах. С тысяча семьсот шестьдесят восьмого по тысяча семьсот семьдесят четвертый год натуралист Паллас[100] провел классификацию костей и заключил, что это остовы слонов, гиппопотамов и носорогов. Особое внимание в своем докладе он уделил удивительнейшей находке — туше носорога с сохранившимися кожей, мышечными тканями и сухожилиями… Жак, ты, наверное, помнишь историю с мамонтом, о которой говорил наш Кювье?[101]

— Не столь уж хорошо. И с благодарностью послушал бы ее. До чего ж увлекательно вести раскопки в местах, где так много останков!..

— Это случилось в тысяча семьсот девяносто девятом году. Один рыбак-тунгус заметил на берегу Ледовитого океана, среди льдов в устье Лены, бесформенную глыбу. Что это такое, он не понял. Через год причудливая громада отделилась от остальных, но по-прежнему было неизвестно, что внутри нее. А вот на третье лето показались бок и бивень чудовищного зверя. Однако полностью туша животного сбросила с себя ледяной панцирь только на пятый год. В марте тысяча восемьсот четвертого года рыбак отпилил бивни и продал их за пятьдесят рублей. Еще два года спустя в этих краях побывал член-корреспондент Петербургской Академии наук господин Адаме [102] и собственными глазами видел сильно обезображенные останки. Якуты, жившие поблизости, срезали мясо на корм собакам. Полакомились и дикие звери. Но скелет был почти нетронут, разве что недоставало передней ноги. Почти все кости соединялись сухожилиями и имели мышцы. Прекрасно сохранилось ухо с волосяным покровом. В глазу чернел зрачок. Мозг тоже уцелел, хотя и усох. На холке — пышная грива, на теле — черная щетина и более мягкая рыжеватая шерсть. А кожа оказалась такой тяжелой, что ее еле-еле унесли вдесятером. Как сообщает Адаме, из земли сумели извлечь больше тридцати фунтов шерсти и щетины, втоптанных в сырую почву белыми медведями, обгладывавшими кости. Это был самец. Его выгнутые бивни достигали трех метров в длину, а голова без бивней весила четыреста фунтов. Адаме очень бережно собрал все останки этого уникального доисторического животного, выкупил клыки и преподнес в дар российскому императору, повелевшему выставить сей ценнейший научный экспонат в Петербургской Академии. Тебе, Жак, приходилось есть птиц, убитых два месяца назад, и рыбу, выловленную тогда же. Но что бы сказал ты о роскошной трапезе, растянувшейся на годы, при том что пиршественному блюду — несколько тысячелетий?

— Право же, это прелюбопытно! На такой рассказ никакого времени не жалко, и, когда слушаешь его, не страшен даже крепчайший мороз. Если все же он вморозит нас в какую-нибудь глыбу, то мы тоже надолго сохранимся и послужим пищей для дальних потомков нынешних якутов или тунгусов.

— Браво! Ты шутишь, как закаленный путешественник! Теперь сам видишь, что того, кто любит дальние странствования и проявляет интерес к чужим странам, всегда поджидают яркие, непредвиденные впечатления и радостные встречи.

— Ну, не только радостные…

— Ты еще вспоминаешь капитана Еменова?

— Просто тебе хотел напомнить.

— Забудь про это! Не думай о дне вчерашнем, а готовься к завтрашнему!

Последующие переезды от одного населенного пункта к другому не ознаменовались ничем примечательным. Неприятных происшествий больше не было — благодаря подорожной с царской печатью, заставлявшей гнуться в поклоне самых неучтивых начальников станций, и Федору Ловатину, прекрасно знавшему, как путешествовать в холодных странах.

Сани, несшиеся день и ночь по твердому ложу заснувшей до следующего июня прекрасной ленивицы, прозванной так за тихое, спокойное — ленивое — течение, останавливались только на станциях.

Четырнадцатого декабря путешественники отзавтракали в Шамановском. Шестнадцатого утром проехали Киренск, где Лена принимает еще один приток — Киренгу, а в четыре часа были уже в Петропавловске, который не следует путать с главным городом Камчатки того же названия.

Федор обратил внимание на то, что в Киренске Лена течет буквально бок о бок с одним из главных притоков Енисея — рекой Нижняя Тунгуска, отделенной от нее лишь несколькими холмами, мешавшими слиянию их вод.

Еще через тридцать часов путешественники прибыли в город Витим, стоявший на одноименной реке, входившей вместе с Олекмой и Алданом в число основных правых притоков Лены.

Девятнадцатого декабря, проезжая город Нохтуйск, пересекли шестидесятую параллель, а двадцатого прибыли в Олекминск, где река Олекма впадает в Лену.

Мороз по мере продвижения французов и их друга купца на северо-восток все крепчал. Два дня спустя путникам предстояло прибыть в город Якутск — самое холодное место на всем земном шаре.

Плотную тишину, нависшую над долиной, лишь изредка нарушало гулкое потрескивание льда или лопавшейся от мороза коры деревьев.

Все впало в летаргический сон: укрытые снегом мох и трава, звери в берлогах, скованные льдом реки и сама земля — белоснежная, лежавшая в центре сумрачно-серой по горизонту вселенной. Ни линий, ни контуров, ни оттенков. В общем, не на чем задержаться взгляду.

С этим унылым пространством контрастировали в ночное время только яркие звезды и зодиакальный свет[103]. Днем же на голубом небосводе ярко сияло солнце, пронизывая своими лучами до удивления прозрачный воздух. Резко очерченные края светила, лишенного окружающего его обычно розоватого ореола, придавали ему сходство с раскаленным металлическим диском.