Мистификации Софи Зильбер - Барбара Фришмут

Постоянной публике она сможет показать, на что она способна. Ее станут выдвигать, она будет покорять одних и тех же зрителей во все новых и новых ролях, а не разных — в одной и той же, к тому же легко покоряемых за один вечер. Может быть, приглашение сюда связано с тем, что люди начали наконец понимать, кто такая Софи Зильбер.

Шагая под дождем, она оценила всю свою прежнюю жизнь как подготовку, подготовку к тому, что наступит теперь. «Тише едешь, дальше будешь…» — прошептала она про себя. Конечно, одно связано с другим — воспоминания, нереальность настоящего и будущее, которое сулит ей осуществление надежд и очертания которого понемногу вырисовываются перед нею.

Вдруг ее захлестнула радость, бесконечная радость от того, что она жива, что она приехала сюда, что она будет жить в столице. Вся бессмысленность прошедших лет сразу обретет смысл, она впервые заживет так, как ей хочется, как ей подобает, с полной отдачей всех своих сил в способностей.

Когда она вошла в отель, ее встретила необычная тишина. Ни из кухни, ни из зала не доносилось никаких звуков. Она сунула зонт в подставку, в туалете помыла руки и поправила прическу. Войдя потом в зал, увидела, что ее прежний столик накрыт на одну персону. Кельнер, заметивший ее еще раньше, сразу принес ей суп.

— Дамы и господа просят их извинить, — сказал он. — Они уехали в гости, но ужинать будут здесь.

Софи глотала вместе с супом свое разочарование. Такого она не ожидала. Время до вечера уж как-нибудь пройдет. Она воспользуется случаем и отнесет Амариллис Лугоцвет ее зонт. Она была права, эта славная женщина. Мать Софи и в самом деле умерла у нее на руках. Так это видимо, и было.

Дождь не принес прохлады. Стало пасмурно и душно. Повсюду было разлито влажное дыхание лесов, и в рассеянном свете гостиницы, виллы и дома местных жителей выглядели какими-то призрачными.

Поспав чуть-чуть после обеда, Софи взяла зонт Амариллис Лугоцвет, а также свой собственный и отправилась в путь, надеясь, что, по крайней мере. Амариллис не поехала с остальными, и Софи сможет немного с ней поболтать и, между прочим, кое-что разузнать о том, что занимало ее любопытство.

Поднимаясь на гору, она была вынуждена то и дело останавливаться, чтобы перевести дух. Стояла тяжелая духота без малейшего ветерка, и временами у Софи было ощущение, будто ей в рот вталкивают обратно неочищенным тот самый воздух, который она только что выдохнула.

В свое последнее посещение она совсем не заметила здесь маленького садика. Вероятно, потому что почти весь он прятался позади дома Амариллис Лугоцвет. Но у Софи возникло чувство, что в тот раз его вовсе не было. Однако чувства ее уже часто обманывали, так что она не стала над этим раздумывать.

Амариллис Лугоцвет сидела на скамейке под ореховым кустом — орехи на нем были еще крошечные и совсем зеленые — и махала издали Софи, словно ожидала ее прихода, Макс-Фердинанд бросился ей навстречу, и хотя лаял сперва яростно, вскоре завилял хвостом, а затем и вовсе положил ей голову на колени, когда она села на один из деревянных стульев, расставленных вокруг маленького столика, а зонты положила на другой.

— Ну и погода, — сказала Софи, хотя вообще была не особенно чувствительна к переменам погоды. Она широко раскинула руки, чтобы расправить грудь, и потом бессильно опустила их.

Амариллис Лугоцвет тем временем скрылась в доме и вскоре вышла оттуда с небольшим подносом черного дерева, на которой стоял чайник Бётгерова фаянса в форме обрубленного куска ствола, украшенного рельефом в виде цветущих веток и с позолоченными ножками; носик был изогнут наподобие клюва. Из чайника маленькими струйками шел пар, распространявший терпкий запах травяного настоя. Рядом стояли две белые чашки тончайшего фарфора с орнаментом из листьев и такая же сахарница. Маленькие ложечки были украшены тем же узором, что и ручки подноса, а цепочка на крышке чайника блистала позолотой.

Софи Зильбер вспомнила, что точно такой же чайник видела в музее прикладного искусства — он был выставлен как особая редкость. Откуда Амариллис Лугоцвет могла взять эту красивую и редкостную вещицу?

— Вот одна из немногих вещей, которые мне действительно нравятся, — сказала Амариллис Лугоцвет, указывая на чайник. — В свое время моя старая приятельница привезла мне его из Мейсена. Но это было уже давно.

Она налила обе чашки, и от них пошел такой чудесный аромат, что Софи с удивлением подумала: что же входит в состав этого чая?

— Многое, что вкусно и полезно, — с улыбкой ответила на ее немой вопрос Амариллис Лугоцвет. — Тебя бы только утомило, если бы я стала перечислять тебе все подряд. — И без всякого перехода продолжала: — Я знала, что ты придешь. Остальные бродят по горам с Альпиноксом, а я все эти места слишком хорошо и слишком давно знаю. Так что я предпочла дождаться тебя.

— Мне немножко стыдно за то, что было сегодня ночью, — Софи попыталась зацепиться за интересующую ее тему. — Я даже не помню, как очутилась в постели.

— Милая детка. — Амариллис Лугоцвет ласково погладила ее по руке. — Ты была усталая, очень усталая. К таким долгим бессонным ночам ты не привыкла. Не забывай, ведь ты приехала совсем недавно и еще не успела отдохнуть от всех твоих утомительных поездок.

— И потом это вино… — Софи опустила глаза. — Но я ведь совсем немного выпила…

Амариллис Лугоцвет засмеялась.

— Этого тебе стыдиться нечего. Вообще ты всех очаровала, и мой выбор был единодушно одобрен.

Софи не знала, чувствовать ли себя польщенной тем, что она всех очаровала, или возмутиться тем, что ее без спросу для чего-то выбрали, о чем она до сих пор даже не имеет понятия.

— Но почему твой выбор пал именно на меня? — спросила она, сама толком не зная, какого ответа ждет.

Амариллис Лугоцвет между тем спокойно, с интересом наблюдала, как паук-сенокосец на неловких и нетвердых ножках вскарабкался вверх по ее голой руке, потом смешно прошагал по подвернутым рукавам блузки, откуда перебрался на ухо, и, немного отдохнув, отважился спуститься на спину. Устремив на Софи какой-то нездешний взгляд, странным образом завороживший ее, Амариллис заявила:

— Между тобой и нами есть известное сходство. Отдаленное сходство, но оно может оказаться полезным.

— Сходство? — Софи, напуганная странным взглядом собеседницы, перешла на шепот.

— Ты много ездила, — продолжала Амариллис Лугоцвет. — Знаю, — отмахнулась она от Софи, хотевшей ей возразить, — ты повидала не весь свет. Много пережила и большую часть пережитого забыла. Забывать ты мастерица. Но подобно тому, как нам не обойтись без того, чтобы не вспоминать все былое, пусть только время от времени, так и тебе придется кое-что вспомнить.

Все меняется, но можно ли допустить, чтобы дело и дальше шло так, как идет? Пора нам взяться за ум. Вот и ты намерена взяться за ум. Для тебя это значит стать оседлой, жить на одном месте и наконец проверить, чего стоит твое искусство. Наши искусства тоже требуют проверки. Что нам следует изменить — эти искусства или самих себя? Не пора ли нам переселиться в заоблачные выси? (Тут Софи почудилось, будто Амариллис Лугоцвет приподнимается над своим стулом, не делая при этом никаких движений.) Или остаться на земле? (Она опять плотно сидела на стуле, как раньше.) Уйти навсегда, ив оставив даже следа или найти для себя новый путь? Помогать людям или довольствоваться собой? Какова самая важная задача всех искусств — твоего и наших? Облегчать людям жизнь или предостерегать их от ада? Вести их к Красоте, изображать Красоту или воплощать ее самим? Или каждый раз ставить в центре внимания добродетель, которую чтят в данную эпоху как нечто достижимое, доступное и осуществимое?

Каково соотношение между той радостью, которую наши искусства доставляют нам самим, и той, которую они доставляют другим? Какая радость выше, может ли одна существовать без другой, оправдывает ли одна другую? И нужно ли подобное оправдание? Можем ли мы, должны ли мы оправдывать самих себя? Довольно ли будет, если мы останемся такими; как есть, или мы должны непрестанно становиться другими? Но до какой степени можем мы стать другими, не утратив верности себе? А если мы верны себе, то до какой степени можем мы стать другими?

Софи от всех этих вопросов становилось все больше не по себе, ведь теперь и ей прядется со всей четкостью поставить их перед собой. Все ещё завороженная, она взглянула Амариллис Лугоцвет прямо в лицо, с него ушла тень, обычно отбрасываемая на глаза полями шляпы, — казалось, эти глаза излучают сейчас сияние, поглощающее любую тень.

— Не всякое время в равной мере требует перемен, а некоторые существа могут долго уклоняться от требований времени. Но могут ли они делать это всегда? Даже я, — а у меня по части времени есть достаточный опыт, — не представляю себе, что значит «всегда». Ходит легенда, будто есть существа и вещи, независимые от времени. Но какого рода время имеет в виду эта легенда? Разве сама она не рождена временем?