Мохнатый бог - Михаил Кречмар

У айнов тоже был миф о женщине, которая родила сына от медведя, и многие айны, живущие в горах, гордятся тем, что происходят от медведя. Таких людей именуют потомками медведя, и они с гордостью говорят о себе: «Что до меня, то я дитя бога гор. Я происхожу от бога, который правит в горах», — имея в виду медведя.

Гартвиг указывает: «Немало расточают якуты похвал и медведю. Никогда не забудут они низко поклониться, проходя мимо его берлоги, и прозой и стихами восхваляют храбрость и благородство любимого „дядюшки"».

Д. Фрэзер приводит примеры самых разных проявлений поклонения медведю у первобытных народов: «Алеуты уверены, что они наносят оскорбление душе страшного полярного медведя, если не соблюдают относящиеся к ней табу. Душа медведя задерживается у того места, где она покинула тело на три дня. По их поверью, человек, который нанёс обиду душе медведя, наказание постигает куда быстрее, чем тот, кто обидел души заурядных морских зверей».

Гренландские эскимосы также почитали «нанука» — как они называли белого медведя. Вот что рассказывает об этом полярный исследователь Фредерик Кук.

«Собаки исполняли вокруг поверженного медведя дикую пляску, однако у того ещё было достаточно сил. Он выбрасывал вперёд лапы, да с такой силой, что держал в полном бездействии всю свору. Подоспели другие эскимосы, впереди них тоже мчались собаки. Тотио (один из эскимосов, сопровождавших Ф. Кука в его путешествии к Северному полюсу.—М. К.) подоспел первым и погрузил копьё медведю под лопатку. Зверь принадлежал ему.

Молодой эскимос приумножил свои победы, завершив тем самым перечень деяний, закреплявших за ним право считаться настоящим мужчиной. Он уже успел обзавестись двенадцатилетней невестой, однако без убитого медведя помолвка не могла считаться нерушимой. Он принялся танцевать от радости, переполнявшей его любящее молодое сердце…»

Интересно, что отголоски обряда посвящения в мужчины привились у первопоселенцев Юкона. В период «золотой лихорадки» среди старожилов Аляски бытовала такая побасёнка: «Гражданином штата может считаться тот человек, который помочился в Юкон, познал любовь индианки и убил медведя гризли». Однако, добавляли мудрые старожилы, нельзя вносить путаницу в два последних пункта и будущий гражданин не должен стремиться убить индейскую женщину и познать любовь медведицы.

Бурый медведь был одним из самых почитаемых животных у эвенков. Культ медведя отражён в наскальных рисунках на Ангаре, Токко, Мае. Много скульптур медведя в археологических памятниках с неолита вплоть до Средневековья. Они найдены в могильнике Самусь у г. Томска, на стоянке Берёзовская, в поселении Кондон и во многих других местах. Культ медведя дожил в запретах, оберегах, поверьях, преданиях и обрядах до наших дней.

Эвенкийское божество Сингкэн, по некоторым сведениям, имело образ старых медведей, медведя и медведицы, одетых в национальный эвенкийский костюм. «Я несколько раз посещал их жильё-берлогу во время своих камланий, — рассказывал 80-летний эвенк Р. П. Архипов этнографу С. И. Николаеву, — но они всегда встречали меня по-медвежьи, высунувшись по пояс из берлоги».

Существует несколько вариантов эвенкийских легенд о родстве медведя с человеком: то женщина, заблудившись, превращается в медведя, то от интимного общения медведя с женщиной появляется зверь-ребёнок. Медведю приписываются способности предугадывать мысли и намерения охотника.

С. И. Николаев записал от охотника Д. П. Гермогенова рассказ об одной обрядовой охоте: «Закупорив берлогу пробкой (здесь — затычка, состоящая из длинной жерди, обвязанной пучком прутьев), наш предводитель, старый эвенк, обратился к медведю: „Успокойся, дедушка, твои сироты беспокоят“. В других случаях принято ещё говорить: „Это не мы, дедушка, это якуты пришли“.

Убитого медведя вытащил из берлоги старший сын предводителя. В других случаях в берлогу за убитым медведем нередко спускали самого юного из охотников. Объясняли это тем, что когда к убитому медведю входит новичок, у него появляется смелость. Как только убитого медведя вытащили из берлоги, все участники охоты, робко и нестройно, по одному разу каркнули по-вороньи. Потом принялись снимать шкуру, приговаривая: „Дедушка, комарно“. Причём все обдирщики, немало мешая друг другу, встали только с одного бока медведя. Оказалось, что по старым обычаям запрещалось стоять по обеим сторонам от туши, ибо „следующий медведь будет бить с обеих сторон“.

Медвежий шаман.

Далее, перед тем, как вспороть брюхо мёртвому зверю, один из охотников выстругал из дерева небольшого ворона с резными глазами и клювом. Чёрная краска ворона передавалась через чёрные угольные полоски вокруг туловища. На клюв ворона нанизали несколько кусков медвежьего мяса, а рот и туловище были обмазаны кровью. Так охотники обеспечивали себе алиби, оставляя вместо себя мнимого виновника, у которого все следы преступления были налицо: клюв в крови, а во рту куски мяса.

На эвенкийском пиру очень большое внимание уделялось медвежьей голове. Прежде всего осторожно вынимались глаза и подвешивались к стволу дерева около чума. Ствол этого дерева был украшен чередующимися полосками угля и крови. Тщательно очищенный череп устанавливался на дереве по соседству (на него же после праздника навешивались все кости, обёрнутые в связку прутьев).

Совэн — оберег удэгейского народа.

Пир начинался с трапезы. По кругу передавался котёл с варёным медвежьим мясом. Каждый, набрав ложку мяса с жиром, кричал: „Кук!“. Более молодые ограничивались одним выкриком, а старшие добавляли: „Мы воронята, гнездящиеся на нижнем суку алкудук дерева. Что за зверь оставил нам свою недоеденную жертву? Вот так удача воронья! Кук! Кук!“.

В отличие от более цивилизованных и хвастливых европейских охотников эвенки всё время старались подчеркнуть свою непричастность к добыче зверя. Убитому медведю внушалось, что эвенки не виноваты в его гибели (тут и ссылка на якутов, с которыми у эвенков изначально были натянутые отношения), а под конец разыгрывается даже настоящий маленький спектакль на тему о „стае воронов“».

Интересную иллюстрацию этого обряда оставил современный этнограф А. И. Мазин.

«Оленье стадо преследовала медведица с двумя медвежатами, она давила молодняк. Н. Абрамов и А. Урканов — оленеводы из посёлка Усть-Нюкджа — решили перегнать стадо на другой берег р. Кураннах, чтобы избавиться от медведицы. Вместе с ними была собака-лайка. Не доходя до стада, собака быстро убежала вперёд и через некоторое время залаяла. Оленеводы увидели следующую картину: на небольшой полянке медведица гоняется за собакой, а та бегает кругами, увёртываясь от неё. Н. Абрамов улучил момент, выстрелил и убил медведицу. Подойдя к медведице, он произнёс: „Не я тебя убил — русский". Л. Урканов сказал: „Это я — ворон". Затем он стал упрекать Абрамова, что тот поступил нехорошо и его слова могут накликать на русского парня беду. Николай ответил, что, поскольку русский всё равно в это не верит, с ним ничего и не случится, но всё-таки при этом сказал „Кук“».