Сейф командира «Флинка» - Владимир Черносвитов

Хозяин «Жигулей» был явно огорчен возвращением. А спутница его ничуть — весело щебетала и грызла витаминизированное драже.

— Вы мне позволите закурить? — спросил ее Оскар.

— Ой, не надо бы!.. — Она оглянулась: — Вот, погрызите лучше кислушек...

Положила ему на ладонь несколько драже. Они оказались действительно кислыми, и испытывающий жажду Оскар с удовольствием их схрупал.

«Жаль, карты подробной нет. Но, помнится, по газетам: Васильково уже на автостраде! Это хорошо. А что «Волгу» пришлось бросить — плохо. Ну, ничего: удалось главное — вырваться из Балтиморска!» — мысленно рассуждал Оскар, оглядывая местность. Лес кончился, дорога прореза́ла колхозные поля и стала хуже. «Жигули» покачивало, и утомленного Оскара стало клонить в сон.

«...Мы с весны до зимы без выходных вкалываем сутками, а он в галстучке председателя колхоза возит. Резина, запчасти, бензин — все ему первому, безо всяких. Да еще премиальные! И, выходит, получает он почти столько же! Где справедливость?..» — сквозь дрему слышались разглагольствования Димы. Потом голос его стал отдаляться и вовсе потух...

Майор Рязанов остался на весь отдел один. Он стоял у штурвала оперативного руководства сетью розыска и был прикован к телефонам и картам города и области. Но телефоны звонили редко и ничего ни радостного, ни огорчительного пока не приносили.

Но вот раздался звонок, показавшийся майору каким-то особенным. Рязанов взял трубку, назвался.

— Товарищ майор, докладывает Ковальчук. Все в порядке, мышеловка сработала как часы! И без эксцессов: Наташа его усыпила в два счета! Пакет с документами найден у него за пазухой...

— Отлично! Молодцы, ребята, спасибо! Он уже здесь?

— Здесь, только в санчасти. Спит беспробудно.

— Да? — Рязанов встревожился: — А вы не того, не перестарались?

— Нет-нет, все нормально. Врач говорит, он просто очень уставшим был. Можно разбудить, но доктор не советует.

— Ладно, черт с ним, пусть дрыхнет пока. Еще раз спасибо всем.

Рязанов положил трубку, помял-потер щеку и как-то даже скучновато сказал сам себе:

— Ну, вот, кажется, и все. — Снова взял трубку, набрал номер дежурного по Управлению: — Кисилев? Это я, Рязанов. Вот что попрошу: дайте-ка полный общий отбой всем, участвующим в розыске... Да, уже. Финиш!

СЛЕДЫ ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ

Фотограф положил на стол фотографию морского офицера и репродуцированный с нее большой портрет.

— Вот, Александр Алексеевич, как вы просили.

Сысоев прислонил портрет к настольной лампе, отошел, посмотрел.

— Отлично сделано. Просто художественно! Спасибо, Юра.

— Пожалуйста, всегда рад!..

Юноша вышел польщенным. Сысоев всунул портрет в конверт из-под фотобумаги, аккуратно упаковал в оберточную, отложил на угол стола.

Майор Рязанов внимательно просматривал еще не подшитое полностью следственное дело и не мог не перечитать еще раз один документ, хотя помнил его уже наизусть. Это было личное письмо капитана третьего ранга Георгия Рындина, вложенное в последний вахтенный журнал и вместе с ним сохранившееся в сейфе.

Поверх очков взглянув на вошедшего помощника, Рязанов кивнул ему на кресло и продолжил чтение. Письмо это впоследствии заняло достойное место в одном из музеев Великой Отечественной войны, а до того было приобщено к делу как документ обвинения, изобличающий шпиона-диверсанта «международного класса» по кличке Марс.

Перечитав, Рязанов аккуратно вложил письмо в прозрачный целлофановый конверт. Протянул Сысоеву:

— Держи. Письмо чрезвычайно ценное, а ветхое. Закажи хорошую фотокопию, оформи. И допроси по нему дочь «предателя и изменника Родины».

На лице Сысоева отразилось непонимание. Рязанов снял очки и, улыбаясь, пояснил:

— Необходимости нет, конечно: все и так ясно. Но...

— ...получить еще одно подтверждение делу не повредит! — ухватил Сысоев. — Душа ты, Петр Петрович! Сделаю.

Вызванная спокойно вошла в кабинет и улыбнулась. Сысоев предложил ей стул возле своего стола:

— Садитесь сюда, Лидия Георгиевна. Разговор предстоит официальный.

Он заполнил бланк протокола допроса свидетеля. Достал из стола лист бумаги с двумя прорезями и фотокопию какого-то письма. Накрыл письмо трафаретом и так положил его перед Лидой. Задал вопрос, записал его и ответ в протокол. Задал другой... Страница протокола покрылась текстом.

В о п р о с. Вам предъявлены строки: «Не для размышлений — в нас нет колебаний! — но для того, чтобы дать людям передышку...» фотокопии письма, написанного от руки карандашом на листе линованной бумаги. Знаком ли вам этот почерк?

О т в е т. По двум строкам трудно утверждать, но уверена — знаком.

В о п р о с. Чей, по-вашему, это почерк?

О т в е т. Моего отца, Георгия Андреевича Рындина.

В о п р о с. Откуда знаком вам его почерк?

О т в е т. Уйдя на войну, отец часто писал моей матери. Письма эти она хранила. Мама очень любила мужа, часто перечитывала его письма (отец не вернулся с войны) и каждый раз показывала их мне. С тех пор я хорошо запомнила его почерк.

Закончив протокол, Сысоев дал его Лиде подписать. Поднялся.

— Ну, вот и вся формальность. Спасибо, — сказал он и, прочтя во взгляде Лиды немую мольбу, отошел к окну якобы покурить.

Глубоко взволнованная, Лида сняла трафарет и стала читать неизвестное еще почти никому письмо отца.

Пишу наспех. Корабли врага прекратили огонь и натиск и, снова требуя сдачи в плен, дали пять минут на размышления. Я принял эти минуты. Не для размышлений — в нас нет колебаний! — но для того, чтобы дать людям передышку, а главное — написать это письмо. Я обязан его написать, дабы когда-нибудь, верю в это, люди узнали правду о нашей гибели.

Мы бьемся как только и подобает советским гвардейцам. Но мы обречены. И виной тому — мерзостная диверсия. Только так! В своих моряков я верю и ручаюсь: изменников-предателей среди них нет...

Сысоев украдкой оглянулся. Лида даже не ощутила его взгляда. Не видя ни Сысоева, ни кабинета — ничего, кроме письма, она дочитывала:

...маневрируем в огненном кольце. Выхода из ловушки нет. Снаряды кончаются — да и что мы можем своими калибрами! Надеваем чистое. Сейчас отдраим кингстоны.

Себя не жаль — чувствую себя виноватым в том, что не разглядел мерзавцев. Безмерно жаль своих гвардейцев. Но моряки как один отказались покинуть корабль, предпочтя смерть.

Мучительно больно, что никогда уже не увижу жену, дочурку, землю, людей.

Прощайте, товарищи. Да здравствует наша Отчизна, наша Победа и грядущий Мир на земле! Они будут прекрасны, берегите их!

Умираем за нашу Советскую Родину, за Сталина, за партию и дело великого Ленина! Прощайте.

Дочитав письмо отца, Лида уронила голову на руки и заплакала. Сысоев не стал утешать ее, успокаивать. Это были прекрасные слезы — слезы великого счастья возрожденной гордости за отца, его имя, честь и достоинство. Потом Лида, не стыдясь, вытерла лицо, поднялась, повернулась к чекисту:

— Спасибо, Александр Алексеевич. Нет, это не то слово! Вы... Вы не представляете, что вы сделали для меня! Боже мой!..

Голос изменил ей, Лида опять всхлипнула и метнулась к двери.

— Постойте, Лида! Пропуск!.. — задержал ее капитан. И, подписывая пропуск, заметил: — А спасибо скажите лучше Сергею и его товарищам. Это ведь они подняли со дна моря это письмо.

— Да?!

— Да. Вот, пожалуйста, — вручил Сысоев ей пропуск и приготовленный пакет с портретом: — А это от нас лично вам.

— Спасибо. А что тут?

— Дома посмотрите.

— Хорошо, — послушно согласилась Лида и вышла.

Тусклая и скудная до этого жизнь Лиды стала яркой и насыщенной. Лида оказалась в обширном кругу самых различных, но одинаково доброжелательных и заботливых людей.

Так, вскоре ее вызвали в военный комиссариат, где незнакомый полковник с искренним удовольствием известил:

— Когда-то по горькому недоразумению маме вашей была прекращена выплата пенсии на дочь погибшего офицера. Заместитель министра обороны приказал выплатить вам всю задолженность. Пройдите, пожалуйста, в наш финансовый отдел — там все подготовлено...

Кого это не тронет! Радость, конечно, не в деньгах, которые пришлись тоже отнюдь не лишними, — радость в том, что кто-то подумал о ней, довел до сведения самого замминистра, тот вник в суть дела, распорядился... Десятки людей от рядового писаря до маршала позаботились о какой-то медсестре!

А то в клинику к Лиде приехал незнакомый морской офицер. Представясь порученцем командующего, сказал: