Линия ночи - Андрей Павленко

А то вдруг отрастут плавники и зубы, и привет – через два месяца ужасный монстр, в прошлом весьма талантливый дизайнер, выжрет всю деревню.

То-то весело будет!

Но время шло, а ничего лишнего не отрастало. Наоборот, росло лишь то, что нужно.

Кстати, насчет лишнего.

Самопрограммирование, или если угодно, самовнушение, привело к тому, что стали исчезать портившие общую картину шрамы, родинки и тому подобные неприятные мелочи.

Сперва после любого такого «апгрейда» появлялся зверский аппетит: на восстановление или изменение нужны были калории – строительный материал. Но попозже голод поутих – или организм применился к существующему режиму, или лучше того, я теперь, словно солнцеед, научился питаться солнечной энергией?

Еще через несколько месяцев побелели зубы. И похоже, что исчез кариес.

Почему исчез? Потому что как-то утром я проснулся с пломбой во рту. Отдельной, разумеется. С выпавшим кусочком цемента, или из чего там делаются пломбы. Вообще-то, у меня была, конечно, не одна пломба, но когда выпали остальные, не знаю. Может, во время еды?

Пересмотрел все зубы, потыкал в них, вопреки предостережением врачей, иголкой и ничего не нашел. Даже те естественные потемнения – пигментация, как говорят стоматологи, исчезли.

Не просто так, конечно, а благодаря моим командам. Но все равно здорово. К тому же, кто, как не хозяин тела, будет о нем заботиться?

Короче, даже стало жалко себя. Ни за что бы, в отличие от некоторых, не отдал это тело никому. Я и прежним-то не особо разбрасывался, а теперь – так вообще!

В какое-то время меня вырывало. А потом сильно хотелось в туалет. Просто так. Организм самоочищался, выбрасывая всю ту гадость, которую я съел, выпил и надышал за всю свою нелегкую жизнь.

Так вот и жилось. По вечерам я садился в кресло у камина и взяв на колени компьютер, читал, словно прилежный ученик, благо в хорошей подборке литературы недостатка не было.

Или, покачиваясь в кресле на веранде, слушал музыку, иногда подпевая.

Или доставал изумруд и подолгу глядел на него, вспоминая дела давно минувших дней.

Они летели, я занимался своими делами, временами приходя на ту поляну, в надежде увидеть Дайрона. Но его не было.

Что, интересно, сейчас в мире творится? Как там друзья и работа? Что стало с моими новыми знакомыми? Остался ли с ними Михаил, или же вернулся домой? Как поживает Джейсон? Как там Гарри и Марго?

И что, между прочим, с моей машиной? Которую бросили на стоянке. А что, если тех денег не хватит на оплату? Ладно, разберемся…

Но основные мысли, конечно, были о Дайроне.

Что стало с его прежним телом? Удалось ли ему вернуть его? Или… Все гораздо хуже, и наша необычная компания уже по частям хранится в колбах и банках в кунст-камере Совета Семи?

И я напрасно тут сижу, обреченный на вечное ожидание?

Неизвестность была хуже всего.

Временами мне в голову приходила странная мысль: а что, если Дайрон, догадываясь о своих небольших шансах на удачный исход, и памятуя о крови, что теперь текла в моих жилах, отправил меня подальше от некоторых товарищей, сохраняя мне тем самым жизнь, и делая меня, таким образом, своим преемником?

И теперь все нити у меня в руках. Добро пожаловать на новое место работы!

От таких мыслей голова шла кругом.

И что дальше? Тренироваться до тех пор, пока не буду подтягиваться тысячу раз, и выжимать гантели по двести кило? А потом? По пятьсот? И что дальше?

Что-то подсказывало мне, что этого более чем достаточно для того, чтобы стать чемпионом, но для того, чтобы навести порядок…

С другой стороны, у меня было слово Бога. Его обещание, которое прочнее стали и сильнее урагана. Но ведь он не всесилен…

И если он погиб, чего стоит это слово?

Дайрон в своем теле и без него – это две разные ипостаси одного и того же, находящиеся на противоположных концах пути.

Быть может, обещание, данное Дайроном в расцвете сил, несоизмеримо выше обещания, данного его слабым подобием?

Такой и тому подобный спам лез в голову.

Что и говорить, от такого и спятить недолго. Поговорить, кроме Дэна или его матери, было не с кем, и вряд ли это можно было бы считать полноценным общением.

Потом я убеждал себя, что все будет нормально, и надеясь на лучшее, жил, таким образом, дальше.

Вообще-то первые года полтора прошли тяжеловато. В плане одиночества. Раньше меня нельзя было назвать слишком общительным, но временами я был бы рад любому появившемуся Пятнице или другим дням недели…

Затем острота напряжения спадала, и я утешал себя тем, что появись тут неожиданный гость, придется делиться с ним ноутбуком и диваном… И присутствующая в божественной крови жадность выступала своеобразным иммунитетом.

Потом привык.

И ограничивался визитами в деревню.

Так и жили. Я над ними, они подо мною.

Несколько раз я отпраздновал Новый Год. Несколько раз – собственный день рождения.

А несколько раз забыл – не было потребности заглядывать в календарь.

Время шло, часть силы Бога насыщала мое тело и позволяла кроить его, как угодно. Правда, за определенный период времени, как правило, ночь. Когда я спал, и свободный от дневных забот мозг сам выстраивал линию поведения. Как ускорить этот процесс до секунд, я не знал. Наверное, все дело было в опыте.

Еще одно полезное нововведение – я запретил щетине расти. Звучит по-идиотски, не правда ли? Но зато проблема бриться отпала напрочь.

Плыть может любой человек. Но без навыка он утонет. А пересадить сознание пловца в любое, никогда не знавшее воды тело, и отбросить физические факторы – усталость, тренированность и технику – и оно ничем не хуже.

В общем, подводя черту, можно сказать, что я овладел биологической модернизацией тела.

Пора было переходить к более серьезным вещам.

Дни летели, воспоминания тускнели, картинки расплывались, как письма в воде, лишь суть самих событий в виде нескольких сухих строчек хранилась в памяти.

Недели сменялись месяцами, из месяцев складывался год. И все начиналось сначала.

* * *

В то утро, я как обычно, спустился в деревню. С глазами, равно как с копытами, рогами и прочими частями тела буйвола было не густо. Если честно, я даже и не занимался этим вопросом, и со временем все потихоньку забылось. Но постоянную «дозу» травок нес, как всегда.

В деревне царило оживление. Передо мной, разгоняя нежащихся в пыли