Социальная история советской торговли. Торговая политика, розничная торговля и потребление (1917–1953 гг.) - Джули Хесслер

Второй пример политических противоречий, присущих борьбе против бюрократизма, связан с теми способами добычи товаров, к которым прибегали розничные торговцы, относящиеся к государственному сектору. Еще в период Гражданской войны кооперативы и государственные учреждения нанимали закупщиков, чтобы приобретать у крестьян, фабрик и других владельцев ходовых товаров дополнительное снабжение. В конце 1920 года – в финальной, наиболее радикальной фазе военного коммунизма – наем торговых посредников был объявлен вне закона, однако запрет длился так недолго, что едва ли тянул на реальный перерыв в осуществлении этой практики [Дмитренко 1986: 173–174].

Договоры, аннулированные 1 января 1921 года, просто восстанавливались в марте. Более того, поскольку реформы НЭПа угрожали прекратить поставки Компрода, торговые организации были склонны расширять свои сети агентов, направляя одних в крупные города на поиски сделок с потребительским товаром и нанимая других для разъездов и закупки продовольствия в сельской местности. Советский чиновник, занимавшийся преследованием экономических нарушений, утверждал, что «к 1923 году уже не было ни одного треста, ни одного синдиката, ни одного торга, у которого не было бы своих послов-представителей» [Кондурушкин 1927: 30]. Курторг, государственное торговое учреждение Курской губернии, для целей снабжения десяти своих магазинов имел постоянных представителей в четырех городах (Москве, Ленинграде, Харькове и Орле) и в этом смысле был типичным примером; у более крупных торговых предприятий государственного сектора на зарплате состояли буквально сотни торговых агентов. Эти агенты могли оказывать значительное влияние на местную экономику центров снабжения; в 1926 году в Москве свои представительства имели свыше пяти с половиной тысяч агентов[130].

Привлечение агентов представляло собой антибюрократический подход к добыче снабжения, на первый взгляд, соответствующий руководящим принципам НЭПа. Наниматели ценили услуги торговых представителей; хотя с появлением товарных бирж и контрактов, напрямую связывающих фабрики и синдикаты с розничными организациями, оптовый рынок бестарных товаров постепенно упорядочивался, ближе к концу 1920-х годов большое число торговых представителей указывало на то, что личные контакты все еще способствовали заключению множества сделок[131]. Зачем же тогда советское правительство вело фактически непрекращающуюся кампанию против найма торговых представителей, создавая комиссии для борьбы с ними и постоянно урезая бюджеты хозяйственных органов в надежде устранить именно эти рабочие места? То, насколько ограниченной была борьба советского правительства с бюрократизмом, подчеркивают два аргумента против торговых представителей и предложенные им альтернативы.

Первый из аргументов касается эффективности. Центральное правительство и партийные чиновники воспринимали торговых представителей как очередное проявление «собственнической психологии». Изложение этой проблемы Рыковым, которое уже приводилось выше, на самом деле касалось торговых агентов: «…из какого-нибудь города ездят за небольшим количеством цемента за много сотен и тысяч верст» [Рыков 1990:137]. Могло казаться, что маркетизация, а следовательно, и наем представителей оправдывали стремление управленцев к получению прибыли, однако политические круги продолжали размышлять о дублировании функций, высоких трансакционных издержках и транспортных затруднениях, приписываемых деятельности этих агентов. Что еще хуже, конкуренция между представителями разных государственных и кооперативных организаций за одни и те же товары определенно способствовала инфляции. Однако когда рационализаторы брались за решение этой проблемы, они либо учреждали новый комитет (в частности, Комиссию по внутренней торговле при СТО – Комвнуторг, который вскоре привел к распространению торговых комиссий по всем городам и губерниям), либо стремились вновь объединить снабжение предприятий социалистического сектора [КПСС в резолюциях 1970–1972, 1: 588; Малафеев 1964: 32][132]. Таким образом, бюрократизация продвигалась как решение проблемы «неэффективности».

Еще более суровым был выбор, связанный со вторым аргументом против торговых представителей – идеологическим и моральным. По предположению критиков, торговые агенты привнесли в государственные и кооперативные учреждения «капиталистический» элемент. Публицистические работы, посвященные «частному капиталу» и советской экономике, описывали их деятельность в мрачных тонах. Например, А. Фабричный сравнил «внедрение частников» с раком:

Результатом такой работы является полное разложение кооперативной организации и коррупция тех работников государственного аппарата, с которыми кооператив приходит в соприкосновение. Уголовная квалификация частника при этом резко повышается. От злостной спекуляции он приходит к растратам, хищениям, взяткам и подлогам [Фабричный 1930: 37].

Вне зависимости от риторики определились два фактора, благодаря которым аудитории, к которой обращались большевики, такое нагнетание страха казалось оправданным. В отличие от обычных работников, торговые представители работали на комиссионной основе, получая суточные для оплаты расходов на проживание и долю за каждую сделку. Вкупе с тем фактом, что они работали по собственному расписанию и без правительственного надзора, такая схема в самом прямом смысле придавала их деятельности «частный», даже «капиталистический» характер. Как и частные предприниматели и особенно контрагенты, торговые представители были заинтересованы в выполнении заказа из-за своего процента от сделки; более того, выбор способов добычи ресурсов для снабжения целиком находился в их распоряжении. Часто они предоставляли услуги государственному сектору, одновременно занимаясь собственным сопутствующим делом: это означает, что благодаря государственным комиссиям и контактам закладывалась основа частных бизнес-империй. Олицетворением этой опасности был ленинградский миллионер Семен Пляцкий: он был богатым торговцем еще до революции, во время Гражданской войны сотрудничал с большевиками, а впоследствии, с переходом к НЭПу, стал торговым представителем национализированной металлургической промышленности. Он вновь нажил состояние в 1922–1923 годах, торгуя металлоломом и дроссами на открытом рынке. Говорили, что Пляцкий обладал связями в более чем 30 государственных учреждениях, и, несмотря на то что с 1922 по 1926 год он 18 раз привлекался к суду по подозрению в нарушениях, его осудили лишь в 1927 году. Комментирующих эту ситуацию большевиков возможное культурное влияние людей вроде Пляцкого пугало даже больше, чем возмущало перекачивание «из государственного кармана в карман частного контрагента, без какого-либо эквивалента» [Ларин 1927:22][133]. Опора на частных контрагентов и присутствие «капиталистов» в государственных и кооперативных административных органах могли сделать режим уязвимым к подрыву изнутри.

Не может быть сомнений в том, что взяточничество не было просто плодом фантазии большевиков и действительно играло важную роль в среде торговых представителей. Государственный обвинитель по экономическим делам И. С. Кондурушкин писал: «Взятка и спекуляция являлись основными приемами таких агентов, уполномоченных, представителей, которые считали законным своим правом “подработать”». Поскольку в 1920-е годы торговые представители часто использовались как посредники между государственными органами, «получалось как будто странно: госучреждение дает взятки госучреждению» [Кондурушкин 1927: 31]. Кондурушкин, конечно, в силу своей профессии был склонен подозревать наличие правонарушений и рассматривать судебное преследование как наилучший способ борьбы с коррупцией в государственном секторе. Чиновников торговых ведомств беспокоило другое. Выяснилось, что судебные преследования, в том числе широко освещаемые показательные судебные процессы, которые Кондурушкин почти непрерывно организовывал с 1922 года до конца НЭПа, приводили к отрицательным побочным эффектам.