Социальная история советской торговли. Торговая политика, розничная торговля и потребление (1917–1953 гг.) - Джули Хесслер

Ответный удар по бюрократии и социалистическая экономическая культура

После революции советские руководители сознательно выбрали построить бюрократизированную систему распределения. Чуткие к тяжелому положению городской бедноты, они решили развести доступность предметов первой необходимости с платежеспособностью горожан. Концентрация полномочий по принятию решений в руках людей, преданных большевистской идеологии и, в силу занимаемых ими должностей, разбиравшихся в экономике в целом, казалась единственным способом обеспечить рациональное и справедливое использование ресурсов. Однако этот оптимизм достаточно быстро усмирило наступившее осознание явной недееспособности бюрократизированной экономики. Бюрократизация имела тенденцию порождать бюрократизм, ассоциирующийся с неповоротливостью, нежеланием принимать решения и излишним перекладыванием бумаг на местах. Уже в декабре 1918 года чиновники, занимающиеся экономической политикой – от ультралевого Ларина до правого меньшевика Д. Ю. Далина, – начали сетовать на тот факт, что бюрократизм стал «характерной чертой социалистического правительства», и призвали к мерам по противодействию ему [Труды II Всероссийского съезда Советов народного хозяйства 1919:104–105,134]. Однако в условиях военного коммунизма это было бесперспективно: пока магистральной линией политики советской власти было ускорение бюрократизации и централизации, оставался и бюрократизм.

Каким бы нерешительным ни было движение большевиков в этом новом направлении в 1921 году, Новая экономическая политика изначально была антибюрократической инициативой. За легализацией «местной торговли» вскоре последовала серия декретов, дающих низкоуровневым советским учреждениям свободу самим заниматься своими нуждами. Текущие эксперименты по децентрализации были расширены: фабрикам было дано распоряжение создать «обменный фонд» для торговли с деревнями, переводя некоторые из своих цехов на производство потребительских изделий – ведь многие и сами втайне так поступали ранее [Атлас 1969: 173]. К концу лета децентрализация достигла такой степени, что магазины социалистического сектора могли устанавливать розничные цены «с учетом местных условий» на все, за исключением довольно короткого списка товаров первой необходимости. Таким образом, бюрократические методы вернулись к рыночным механизмам. Центральное правительство и Коммунистическая партия поощряли такой ход событий, пусть даже зачастую делали это постфактум. Однако и на «командных высотах» советской экономики, и на ее нижних уровнях от бюрократических привычек оказалось трудно отказаться, и сделать это становилось все сложнее с каждым месяцем, ведь главными альтернативами бюрократизму были только капитализм, коррупция и крах[125].

Противоречия между экономической культурой советской элиты и антибюрократическим курсом НЭПа можно продемонстрировать на двух примерах. Первый – ценообразование, которое после восстановления денежных отношений вернулось на передний план экономической политики большевиков. Вне зависимости от того, уделялось ли ценообразованию больше внимания, чем любому другому вопросу, или нет, по утверждению А. Н. Малафеева, с начала НЭПа и вплоть до фактического отказа от этой политики оно действительно было предметом бессчетного числа статей, докладов и обсуждений чиновников [Малафеев 1964: 7–8]. В ответ на провал демонетизированного обмена товарами были объявлены новые меры регулирования цен. Как было установлено Комитетом цен Комиссариата финансов, на потребительские товары первой необходимости, такие как соль, сахар, керосин, спички, табак и хлопковая ткань, будут удерживаться «твердые» розничные цены. Правительственное регулирование цен на остальные товары будет происходить на оптовом уровне, посредством установления твердых цен для оптового сбыта, осуществляемого государственными предприятиями, учреждениями и трестами. С учетом гиперинфляции, которая продолжала ускоряться в 1921–1922 годах вместе с экспоненциальным ростом денежной массы, твердые цены подлежали пересмотру каждый месяц с учетом в них динамики цен свободного рынка. Меры, принятые в 1921 году, фактически привели к возрождению стратегии «управляемой инфляции», которую проводило еще царское правительство во время войны, хотя и охватывали гораздо более широкий ряд товаров.

К началу 1922 года стало очевидно, что советская бюрократия потратила свои усилия впустую. Политику твердых цен повсеместно не соблюдали. Хотя два разных комитета цен продолжали публиковать ценовые курсы для национализированной промышленности, эти цены признавались исключительно «ориентировочными», то есть не обязательными к соблюдению [Там же: 30–32]. Однако это стало далеко не последним словом в вопросе о ценах в первые годы НЭПа. Предоставленные сами себе, советские промышленные управленцы действовали, руководствуясь тем, что Рыков в 1920 году определил как собственническая психология, – тенденцией развивать «то маленькое дело, которым ведает отдельный товарищ или данный экономический орган», не учитывая последствий для экономики в целом. Если при военном коммунизме такое отношение приводило к запасанию хозяйственными учреждениями ресурсов, то резкое прекращение государственного снабжения и финансирования в конце 1921 года заставило их распродавать свое материальное имущество для финансирования своей текущей деятельности; очень часто продавать приходилось ниже себестоимости. К середине 1922 года из-за повсеместного истощения запасов резкие скачки цен на промышленные товары уже казались неизбежными. Публикуемые правительством цены вновь были объявлены обязательными к соблюдению государственными предприятиями и экономическими органами по крайней мере в отношении потребительских товаров первой необходимости [Протоколы президиума Госплана за 1921–1922 годы 1979, 2 (2): 113–114].

Чего же можно было ожидать? Пока цены на промышленные товары стремительно росли, прения и резкие повороты в политике продолжались. Снижение продаж угрожало предприятиям и магазинам социалистического сектора массовым банкротством. Может быть, контроль цен следовало отменить, как предлагал осенью 1922 года Г. Л. Пятаков?[126] Может быть, следовало открыть внешнюю торговлю для частных торговцев, чтобы за счет экспорта зерна повысилась покупательная способность крестьян?[127] Может быть, следовало «заставить» кооперативы «снимать меньше прибыли» с основных предметов сельского спроса?[128] В конечном итоге «кризис сбыта», вызванный явлением «ценовых ножниц», спровоцировал принятие серии новых мер регулирования, в которые входило создание новых комитетов, принудительное сокращение цен и превращение торговой комиссии при СТО в комиссариат, наделенный полными регулирующими полномочиями. Автор вышедшей в 1925 году работы по экономической истории В. М. Устинов указал на суть проблемы с точки зрения плановиков, определив, что для расширения государственной торговли необходимо было

не только с точки зрения организационной, но и с точки зрения, так сказать, идеологической и, может быть, даже психологической. [И в этой трудной работе] необходимо было избежать двух крайностей: чрезмерной свободы государственной торговли, при которой она в своих методах и целях равнялась по частной торговле, и чрезмерной зависимости от административных органов, при которой она переходила в систему распределения [Устинов 1925:96].

Коротко говоря, довольно быстро проделав в 1921–1922 годах путь от твердых цен к концепции цен «ориентировочных», в 1923–1924 годах советские руководители уже не испытывали охоты возвращаться к «системе распределения». Однако если единственной альтернативой было превращение государственной и кооперативной торговли в «капиталистическую», то с «идеологической» и «психологической» точек зрения многие готовы были заплатить цену