Обреченный убивать - Виталий Гладкий

Но, по крайней мере, я знал, что выживу, – прийдись удар рыжего дьявола чуть выше, мое сердце разорвалось бы, как кусок гнилой ткани.

– Болит?

На меня смотрели серые глаза Второго. В них светилось нечто, отдаленно похожее на сострадание и любопытство.

– Терпеть можно…

– Да-а, замочил он тебя… Мы думали, что ты уже копыта отбросил.

– Знать, еще не пробил мой час… – Кончай базлать, Второй!

К нам подошел Десятый – гора мышц, увенчанная неестественно маленькой головой с глазами хищного зверя.

– Лучше иди тренируйся. Мне уже надоело вместо вас, козлов,[29] подставлять свои бока под молотилку. Хромай на полусогнутых.

– Ты мне за "козла" ответишь, сука… – прошипел Второй, оскалив крупные волчьи зубы.

Пахан криво ухмыльнулся и, не отрывая взгляда от побледневшего лица лысого, начал массировать грудные мышцы. Второй резко повернулся и вышел, с силой грохнув дверью тюремного лазарета.

– А ты, козявка, быстрей выздоравливай, – наклонился надо мной Десятый. – И тренируйся, мать твою! Иначе я сам тебе руки-ноги поотрываю. Усек? Где доктор, ты, фармазон?![30] – рявкнул он на санитара, седого, засушенного как тарань, ветерана – "куклу", доживающего свой век на больничных харчах.

– Кому я здесь понадобился? – Невысокий краснолицый толстяк бесцеремонно оттеснил Десятого. – Подите вон, голубчик. Да побыстрей – вы мне надоели до чертиков, пока валялись тут с поломанными ребрами.

– Я тебе когда-нибудь за "голубчика" пасть порву, ты, коновал… – прохрипел, брызгая слюной, пахан.

Доктор только икнул в ответ, выпустив в стерилизованный воздух лазарета добрую порцию густых винных паров.

Десятый намерился еще что-то сказать, но, повинуясь знаку толстяка, один из сопровождающих его охранников молниеносно произвел болевой захват руки пахана и вывел его из комнаты, словно пастух племенного быка за кольцо в носу.

Второй охранник, коротко кивнув доктору, тоже вышел за дверь и устроился на стуле в коридоре – так, чтобы было удобно наблюдать за манипуляциями толстяка над моим измочаленным телом.

Когда доктор с помощью санитара стал снимать с меня одежду, приутихшая было боль вернулась вновь. Она взорвала изнутри задеревеневшие от непривычных нагрузок мышцы и плеснула в голову обжигающей волной.

Мне кажется, я вскрикнул, но эхо от крика уже возвратилось в окружившую меня пустоту…

Волкодав

Вот и свершилось то, чего я больше всего боялся, – меня заперли в спецзоне, чтобы сделать из обычного десантника супермена.

На кой хрен мне это нужно?! Мало Афгана, где я и так стал вместилищем всех мыслимых и немыслимых пороков, присущих прошедшим современную войну диверсантам, за исключением пристрастия к наркотикам?

Наверное, мало. Кроме того, теперь я на все сто был уверен, что полковник, фамилия которого звучала как удар в челюсть – Кончак, мне не поверил. И решил на всякий случай держать меня поближе к себе, под неусыпным надзором. Короче говоря, решил "привязать".

Я не исключал, что полковнику моя версия случившегося на контрольном пункте показалась вполне правдоподобной. Но сверхподозрительность, возведенная в ранг государственной политики еще в далекие чекистские времена, за долгие годы сформировала определенный тип госслужащих, обретающихся в засекреченных сферах, которые не верили никогда, никому и ничему, в том числе и своим умозаключениям.

Зоной то место, куда меня доставили под покровом ночи, назвать было трудно. Если бы не многорядная "колючка" вокруг жилого массива, принадлежащего спецшколе, то весело покрашенные коттеджи, рассыпанные в ухоженном парке, похожем на девственный лес, можно было принять за госдачи партийной элиты.

Это сходство еще больше подчеркивала вышколенная прислуга, которая ухитрялась оставаться невидимой и неслышимой, но свои обязанности выполняла просто-таки блистательно.

В коттеджах жили курсанты и преподаватели. Конечно, в спецзоне находились и другие строения, иногда весьма мрачные с виду, но общей картины они не портили.

Зона была разбита на секторы, и дальше нашей "детской площадки" нам путь был заказан. Несколько поодаль виднелись стационарная радиовышка с антеннами и несколько локаторов на возвышенности, с которой стесали макушку.

Похоже, что, кроме нас, здесь обретались и ракетчики ПВО, если меня не подвела зрительная память, – очертания спецоборудования на горушке с уплывшей неизвестно куда крышей точь-в-точь соответствовало рисункам зенитного комплекса.

Его наименование было так засекречено, что преподаватель, в свое время читавший нам методологию распознавания наземных воинских объектов, едва не мочился в штаны, раскрывая перед нами альбом с иллюстрациями новейшей техники: как бы чего не вышло, ведь враг не дремлет…

Коттедж был поделен на четыре квартиры с отдельными выходами на разные стороны. Каждый такой блок состоял из гостиной, кабинета, спальни и совмещенного с душевой санузла.

Кухня в квартире не полагалась, но в гостиной был бар с холодильником и набором прохладительных напитков, а в небольшом серванте стояла разнообразная посуда.

Курсантская столовая поражала стерильной чистотой и отменным качеством блюд. Еда была непритязательной, может чуть разнообразней обычного офицерского стола в моем бывшем разведбате, но сытной, по-домашнему свежей и вкусной.

В столовке всегда стояла чинная тишина, нарушаемая лишь легким стуком вилок и ложек и сопеньем умотанных занятиями курсантов. Преподаватели питались на дому; еду им доставляли вестовые в серых, похожих на униформу, костюмах.

Кем были эти люди, я пока не знал, а расспрашивать новых знакомых не счел нужным – в разведке чрезмерное любопытство считалось верхом дурного тона.

Своих преподавателей мы никогда не видели, а различали только по голосам. Аудиториями нам служили наши кабинеты с мониторами компьютеров, недремлющим глазом учителя являлся объектив телекамеры, установленной перед письменным столом, а голос – вероятно, измененный – обретался во встроенном в стенку динамике.

Телевизора, радио и иной цивилизованной барахлятины нам не полагалось, за исключением газет, приходивших с недельным опозданием, и местного телефона, вечного молчуна.

Из руководства мы были знакомы только с начальником школы Виленом Максимовичем и нашим групповодом, классным наставником или как там еще можно его назвать, Александром Александровичем, а проще – Сан Санычем.

В каких чинах они ходили, где и когда потеряли свои настоящие имена (даю голову на отсечение, что это так), было записано только в досье ГРУ. А что я попал в орбиту именно этой конторы, мне доложил полковник Кончак в последнем нашем разговоре, когда разъяснял, что за командировка мылится мне на ближайший год.

Знали мы еще и двух врачей из лазарета нашего сектора: добродушного толстяка и знаменитого выпивоху Варварыча – Варфоломея Варламовича, и Сучье Вымя, сиречь Сухия Вышеславовича, холодного, словно медуза, и мерзопакостного, как никто иной в нашей школе.

Похоже, имен своих они не меняли, – чтобы выдумать такие, нужно быть поистине великим знатоком русского языка. Не думаю, что ГРУ больше нечем заниматься, кроме упражнений в словесности.

Мы учимся черт знает чему и зачем: запоминать лица людей, номера машин, десятки предметов, разбросанных по столу; выявлять слежку и уходить от нее – рубить "хвост"; изучаем языки ускоренным методом – наверное, чтобы доходчиво пожелать какому-либо кандидату в покойники всех благ в ином измерении; вслепую разбираем-собираем оружие любых марок, калибров и предназначения; совершенствуемся в стрельбе – в статике, в падении, на бегу, по-македонски (на бегу с двумя пистолетами), на звук, ночью на свет и даже вслепую, руководствуясь только интуицией и вообще непонятно чем.

По уши в мазуте, мы ковыряемся во внутренностях "мерседесов", "БМВ", "вольво", "мазд" и тэдэ, и тэпэ. Гоняем на них по мотодрому и пересеченной местности до изнеможения и до дикой боли во всех суставах.

Мы прыгаем в огонь, будто саламандры, зарываемся в землю, как кроты, ныряем в омуты, словно амфибии. Мы лазаем по деревьям, как мартышки, и летаем на дельтапланах. Нас учат выживать в любых условиях, в любой точке планеты.

Потому что по окончании спецшколы мы должны при необходимости разыскать любого, самого хитрого и тренированного врага Родины, где бы он ни спрятался, и ликвидировать одним из сотен выученных на курсах способов быстро, без сожалений и бесследно.

Почти вся эта мудистика была мне знакома и до спецшколы – подобное преподавали и в учебке. Правда, не в таком объеме и в несколько иной подаче материала.

Афганская война добавила мне перцу в кровь и в мозги, а потому на многое из того, что вдалбливали преподаватели курсантам, я смотрел как на летающую корову: не очень удивляйся, а побыстрее прячься под крышу – чай, не птичка, помету будет килограмма на два с хвостиком.