Есенин. Русский поэт и хулиган - Людмила Поликовская

Однажды такое хулиганство не сошло ему с рук. 11 января 1920 г. в кафе разразился настоящий скандал. Есенин вышел читать, как всегда, в меховой куртке без шапки (стояли лютые морозы, а кафе если и отапливалось, то очень плохо). Как всегда, улыбался, но вдруг — что-то ему не понравилось — он побледнел и крикнул: «Вы думаете, что я пришел читать вам стихи? Нет, я вышел за тем, чтобы послать вас к…! Спекулянты и шарлатаны!». Публика повскакала с мест. Кричали, стучали, вызвали «чеку». Всех задержали для проверки документов. Есенин же стоял в позе дерущегося деревенского парня, оттопыривал губы и, кажется, был доволен.

Его увезли. Куда? Неужели на Лубянку? Неизвестно. Сколько продержали? Несколько дней? Или допросили и отпустили? Ничего-то мы не знаем. Доподлинно известно только, что 26 января он уже выступал на диспуте о пролетарской поэзии в Политехническом музее. Не случайно при обилии мемуаров и всяких свидетельств о жизни Есенина у нас до сих пор нет ни одной его научной биографии. Слишком много «белых пятен». Вот и на этот раз: почему МЧК? Ведь делами о хулиганстве обычно занимается милиция. Наверное, в кафе всегда присутствовал какой-нибудь чекист в штатском. А как же иначе? Ведь сюда приходили и иностранцы. (Одному из них Есенин и Мариенгоф рассказали о расстреле Гумилева.) Во всяком случае, «Дело Есенина № 10055» было передано в местный народный суд. При этом комиссар МЧК А. Рекстынь рекомендовала закрыть кафе. Президиум Всероссийского союза поэтов поспешил откреститься от инцидента: дескать, Есенин выступал там не по нашему поручению, а по своей инициативе, а мы ничего знать не знаем, ведать не ведаем, но все-таки меры обещаем принять.

Суд назначался дважды, и дважды Есенин на него не являлся. (В первый раз он уехал в Харьков, во второй — в Константиново.) После чего дело положили под сукно.

Опять же почему? Проржавела бюрократическая машина или вмешалась чья-то «мохнатая лапа»?

«Надлежащих выводов» Есенин не сделал. 8 мая он в том же кафе публично дал пощечину поэту И. Соколову, противнику имажинизма, заявившему, что Есенин ворует образы у Клюева, Орешина и прочих поэтов. Когда скандал стал затихать, Есенин вышел на эстраду со словами: «Вы думаете я обидел Соколова? Ничуть! Теперь он войдет в русскую поэзию навсегда!» На сей раз обошлось без ЧК — Президиум Всероссийского союза поэтов исключил Есенина из своих членов.

Но в этом же году, осенью, Есенин второй раз оказывается в МЧК. Случайно. Зашел к своему другу А. Кусикову — а там засада. Чекисты интересовались братом Сандро — Рубеном, который одно время служил в Белой армии. Как выяснилось, не по своей воле — мобилизовали. Но пока что «заметают» всех троих: Есенина и обоих братьев Кусиковых. Есенин провел в Бутырской тюрьме 8 суток и был выпущен под поручительство Я. Блюмкина. Того самого Якова Блюмкина, который в 1918 г. убил германского посла Мирбаха и тем чуть не сорвал Брестский мир.

Есенин познакомился с Блюмкиным еще в Петрограде, на каком-то выступлении левых эсеров. А в 1919 г. Блюмкин — уже в Москве, уже прощен большевиками, состоит слушателем восточного отделения Военной академии РККА, наверняка имеет какие-то связи в ЧК и, очевидно, замечен Троцким.[65] Одновременно он — постоянный посетитель «Кафе поэтов» и вечеров имажинистов.

В отличие от некоторых исследователей, мы не думаем, что Блюмкин дружил с поэтами по заданию ЧК. Он сам писал стихи, очень плохие, но поэзию искренне любил, и близость к поэтическим кругам ему льстила. Да и атмосфера богемы и скандала радовала сердце террориста. Было приятно иногда вынуть пистолет и тем заставить кого-то замолчать. Однажды он сказал Есенину: «Я — террорист в политике, а вы — террорист в поэзии». (Хотя приравнять перо к штыку мечтал не Есенин, а Маяковский, с котором Блюмкин тоже был на дружеской ноге.)

Во всяком случае, подписи Блюмкина хватило на то, чтобы вытащить из тюрьмы не только Есенина, но и братьев Кусиковых (сначала Сандро, а потом и Рубена).

В тюрьме для Есенина — уже известного поэта — не делалось никаких исключений. Вот как восьмилетняя дочь Цветаевой Ариадна описывает внезапное появление Есенина в Большом зале консерватории, на поэтическом вечере: «…вошел худой человек с длинными ушами [Сергей Есенин. — Прим. М. Цветаевой] «Сережа, милый дорогой Сережа, откуда ты?» — «Я восемь дней ничего не ел». — «А где ты был, наш Сереженька?» — «Мне дали пол-яблока там. Даже воскресенья не празднуют. Ни кусочка там не было. Едва-едва вырвался. Холодно. Восемь дней белья не снимал. Ох, есть хочется!» — «Бедный, а как же ты вырвался?» — «Выхлопотали».

В протоколе допроса Есенина в графе «Политические убеждения» записано «Сочувствующий коммунизму».

Через несколько дней в гостях у скульптора Коненкова Есенин исполнял только что сложенную частушку:

Эх, яблочко,Цвету ясного,Есть и сволочь во МосквеЦвету красного.

По воспоминанием Мариенгофа, перед началом этой частушки Есенин произнес: «А хочешь о комиссаре, который меня в Чекушке допрашивал?»

А потом под тальянку спел и еще одну:

Не ходи ты в МЧКа,А ходи к бабенке.Я валяю дуракаВ молодости звонкой.

Еще летом он писал своей молодой (и, конечно, влюбленной в него) знакомой Жене Лившиц: «Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого. Идет совсем не тот социализм, о котором я думал».

Итак, Есенин в 1919–1920 гг. уже хорошо понимает, какой социализм строится в стране и что собой представляют его архитекторы. Казалось бы, чувство брезгливости не должно было позволить ему пользоваться их услугами. Но без их мандатов, печатей, рекомендательных писем, денег не было бы ни издательства, ни кафе, ни — скажем прямо — сытой и даже не лишенной роскоши жизни в голодной и холодной Москве. (Ведь и книги, и бесконечные выступления приносили неплохие доходы.) Интеллигентская щепетильность Есенину несвойственна. Его крестьянская натура диктовала ему мораль другую — с паршивой овцы хоть шерсти клок. И чем этот «клок» больше и жирнее — тем лучше. Он считает высшей доблестью обвести власть предержащих вокруг пальца — на их деньги печатать то, что он хочет. Еще в 1916 г. в Петрограде, когда там чуть не разразился скандал из-за того, что Есенин отдал в один из журналов уже напечатанные стихи — поступок, считающийся в литературном мире крайне неэтичным, — он писал по этому поводу человеку, который и вывел его на чистую воду: «Я знал, что перепечатка стихов немного нечестность. […] Я имел право просто взять любого из них (петроградских издателей. — Л. П.) за горло, и взять просто сколько мне нужно из их кошельков. Но я презирал их с их деньгами, и с всем, что в них есть, и считал поганым прикоснуться до них. […] Это (вышеописанный поступок. — Л. П.) было в их глазах, или могло быть, тоже некоторым воровством, но в моих ничуть».