Мои воспоминания - Алексей Брусилов

Во всяком случае, должен сказать, что за время моего пребывания в Западной Галиции мне с поляками было легко жить и они очень старательно, без отказов, выполняли все мои требования. Железные дороги, телеграфные и телефонные линии ни разу не разрушались, нападения даже на одиночных безоружных наших солдат ни разу не имели места. В свою очередь я старался всеми силами выказывать полякам любезность и думаю, что они нами были более довольны, чем австрийцами.

Например, в Ржешуве накануне рождества комендант штаба армии мне доложил, что духовенство и население города чрезвычайно огорчены, что ночная служба, которая у католиков всегда бывает накануне рождества, воспрещена и раз навсегда строжайшим образом запрещено звонить в церковные колокола. Я чрезвычайно удивился такому дикому запрещению, тем более что противник был настолько далеко от Ржешува, что никаким звоном колоколов сигналов подавать было нельзя. Я потребовал старшего из ксендзов и спросил его, кто запретил ему звонить и молиться богу. Он мне ответил, что это запрещение исходит от австрийских властей. Я рассмеялся и сказал ему, что распоряжение австрийцев меня не касается и что я разрешаю им и звонить и богу молиться, сколько они хотят, и чем больше, тем лучше.

Что касается еврейского населения, весьма многочисленного в обеих половинах Галиции, то оно при австрийцах имело очень большое значение, было много помещиков-евреев, и русинское и польское население относилось к ним неприязненно. Почти все состоятельные евреи во время нашего наступления бежали, и осталась лишь одна беднота. В общем, евреи были больше расположены к австрийцам по весьма понятной причине. Но лично я о них ничего дурного за время нашего там нахождения сказать не могу; они были очень услужливы, выполняли все наши требования и вели себя смирно и тихо. Им тоже мною было разрешено молиться сколько и как угодно, что также привело их в восторг; ни в какие счеты и расчеты между различными национальностями Галиции я не находил нужным вмешиваться, а требовал лишь, чтобы они жили спокойно и выполняли наши приказания, не мешая нам воевать.

Понятно, что, поскольку это было возможно, я не допускал грабежа мирных жителей и разных обид, требовал также, чтобы за все, что бралось от населения, было немедленно уплачено деньгами по таксе, утвержденной главнокомандующим; тем не менее должен признать, что в особенности первое время по переходе через наши границы в Восточной Галиции несколько городов было сожжено, а усадьбы имений, попадавшихся по пути, большей частью были сожжены или разграблены; виновниками этих беспорядков была главным образом наша конница, шедшая впереди, очень часто также сами крестьяне, озлобленные против помещиков, а зачастую и тыловые обозные части. Невзирая на самые строгие меры, эти обозные части, как нестроевые, ускользнули от строгого наблюдения и производили грабежи. С крайним сожалением должен сказать, что находились офицеры, по преимуществу тыловые, которые не брезговали заниматься тем же позорным делом и старались направить награбленные вещи домой в Россию, но этих господ, как только мне удавалось узнать о подобных их деяниях, я немилосердно предавал суду. В Западной Галиции уже таких грабежей не было; пожары в значительной степени уменьшились, и в этом отношении порядка было больше.

Переход в наступление австрийской армии в тылу левого фланга вверенной мне армии с отбросом нашего 12-го корпуса к северу, естественно, поставил 8-ю армию в высшей степени тяжелое положение. Переговорив по прямому проводу с начальником штаба армий фронта генералом Алексеевым, я приказал 10-ю кавалерийскую дивизию форсированным маршем перевести на дорогу к Ропшице Ржешув, чтобы связать этой дивизией 12-й корпус с 24-м, которому, в свою очередь, приказал перестроить фронт с запада, куда они наступали, к югу, а 8-му корпусу мною было приказано, тоже форсированным маршем, выйти через Тухов и Пильзно - Дембицу на дорогу Ржешув - Кросно в мой резерв. Одновременно распоряжением главнокомандующего 3-я армия стала отходить от Кракова, и ее 10-й корпус также повернул фронтом на юг западнее 24-го корпуса; 12-й корпус в составе трех дивизий пехоты и одной дивизии конницы занимал фланговую позицию на восток от Кросно - Рыманув, прикрывая Перемышль. Вместо с тем мною было приказано командующему 11-й армией выдвинуть одну дивизию пехоты в направлении Санок, Рыманув, с тем, чтобы возможно быстрее выбросить австрийцев из г. Санок.

В 12-м корпусе, которым я командовал еще в мирное время, состояла 19-я пехотная дивизия, которую я давно знал - еще со времени турецкой кампании 1877-1878 гг.; мне, тогда молодому офицеру, пришлось воевать с ними плечом к плечу, и тогда, как и в начале настоящей кампании, эта дивизия показала отличные боевые качества. В данном же случае, к моему огорчению, она не обнаружила, как мне казалось, достаточной стойкости при наступлении врага. Я был ею недоволен и поэтому перед новым переходом нашим в наступление счел необходимым с нею лично переговорить. Я приказал выстроить ее в месте расположения и поехал к ней. Дивизия в данный момент состояла всего из четырех сводных батальонов, по одному на полк, вместо 16 пехотных батальонов; в каждом из этих батальонов было по 700-800 человек; следовательно, в сущности, это был один полк неполного состава, да и офицеров было немного. Осмотрев дивизию и переговорив с нею, я увидел, что она духом так же крепка, как и раньше, и что причиной постигшей ее неудачи была слишком большая сила противника. На каждой позиции, на которой она надеялась задержаться, противник с фронта завязывал огневой бой не наступая, но зато с обоих флангов охватывал дивизию большими силами, и ей все время угрожало полное окружение; вследствие несоразмерности сил дивизии не оставалось иного исхода, как отход с одной позиции на другую. Дивизия принуждена была вести арьергардный бой, который она и выполнила стойко и искусно. Я поблагодарил ее за выказанную храбрость и выразил уверенность, что при предстоящих наступательных боях с несколько пополненными рядами она покажет противнику, чтo такое старые кавказские войска.

На другой же день дивизия была пополнена ратниками ополчения, которые были распределены по всем ротам равномерно, и развернулась из 4-батальопного в 8-батальонный состав. Некоторое время спустя, то есть в конце января 1915 года, при общем переходе 8-й армии в наступление эта дивизия блестяще выполнила свое обещание, стремительно атаковала врага, опрокинула его с маху, взяла обратно Кросно и Рыманув и неотступно гнала австрийцев далее к югу. 12-я пехотная и 12-я сибирская стрелковые дивизии не отставали в этом порыве и, охватывая левый фланг противника, заставляли наших врагов почти без задержки уходить назад, теряя по дороге много пленных, часть артиллерии, обозов, всякого оружия и снаряжения. Таким образом, 12-й корпус отомстил за свою неудачу, в которой не он был виноват, а виновато было то непростительное, невозможное положение, в которое поставило его удивительное стратегическое соображение высшего начальства, не захотевшего принять во внимание никаких резонов. 24-й и 10-й армейские корпуса также выполнили свои задачи, и неприятель был скоро отброшен в Карпаты и должен был опять уступить нам перевалы.

Отраженное нами наступление, как потом выяснилось, велось в значительно бoльших размерах, чем мы полагали, и преследовало крупные цели: не более не менее как окружение 8-й армии и пленение ее. Генерал Людендорф в изданных им после войны своих воспоминаниях (т. 1, с. 91 русского перевода) говорит: "Генерал фон Конрад стремится охватить из Карпат южное русское крыло. Чтобы это осуществить, он сильно разредил свой фронт. С 3 по 14 декабря в сражении у Лиманова и Лепанова ему удалось нанести русским поражение к западу от Дунайца". И дальше: "Охват генерала Бороевича из Карпат между рекой Саном и р. Дунайцем скоро наткнулся на превосходные силы противника, который не замедлил перейти в атаку". Как знает читатель, никаких превосходящих сил у нас в данном случае не было.

Что же касается 8-го корпуса, то он был поставлен мною в мой резерв, и я пользовался этим временем, чтобы привести его в полный порядок, ибо выдержанные им бои к югу от Кракова и форсированный кружной марш обратно к Кросно сильно его переутомили. За это время корпус переменил своего командира, и вместо генерала Орлова, по моему ходатайству, был назначен генерал Драгомиров (Владимир). Перемена эта произошла вследствие того, что Орлов, заслуживший ненависть своих подчиненных во время отхода корпуса от Нового Сандеца, выказал значительную растерянность, выпустил управление корпуса из рук и в течение суток даже не знал, что делается с его частями и где они находятся. Как уже я говорил и раньше, Орлов имел неоспоримые достоинства военачальника, но, как и в прежних войнах, в которых он участвовал, помимо разных других серьезных недочетов его постоянно преследовал какой-то злой рок, и большинство его распоряжений и действий, невзирая на видимую их целесообразность, выходили неудачными и вызывали всевозможные нарекания и недоразумения. Он был, что называется, неудачником, и с этим приходится на войне также считаться. Мне было его очень жаль, но я должен был им пожертвовать для пользы дела.