Хорхе Луис Борхес. Алгорифма - Вадим Алексеев

Как бога превозмочь? – в украинском языке слово "бог" может означать "чёрт". Эта энантиосемия восходит к сну Иакова, во время которого он боролся с Ангелом, давшим ему имя "Израиль": "И сказал, отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль; ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь" (Бытие,32,28). Собственно, этому богоборчеству и посвящена поэма Борхеса о бессоннице.

5

Мужскую назови деть в честь Хорхе – вот как нужно ясновидеть! – если вы действительно хотите срифмовать слово "видеть" в сонете, то составная рифма "назови деть" неизбежна. Борхес умер, когда мой сын ещё не родился – в 1986 году. Но он не только предсказал (через рифму!), что у меня родится сын, но и что я назову его Юрием (по-испански "Jorge").

Ген куда в крови деть?- Я сильно подозреваю, что мой род по матери (её девичья фамилия – Обухова – является, между прочим, анаграммой имени "Бог") тоже продукт своеобразной евгеники. Нет ничего удивительного в том, что и от Степана Разина и от Емельяна Пугачева в русском народе осталось потомство. Нет, поэтому, ничего невозможного в допущении, что женщина, рождающая Вадима, имеет своими предками обоих знаменитых бунтовщиков. Ведь матушка Сатаны должна иметь и соответствующее родословие! Если это возможно и если в этом была роковая необходимость, значит так оно и есть. Я бы на месте Автора так всё и устроил. Но Бог любит троицу. Течёт в моих венах ещё и кровь протопопа Аввакума, тоже оставившего по себе немалое потомство (смотри седьмой сонет поэмы Борхеса "Вчера"). Насколько мне известно, мои предки по матери происходили из раскольников.

6

Но вол погонщика остроконечной палки не слушается больше – у Арсения Тарковского есть реминисценция этого стиха Борхеса:

Меркнет зрение – сила моя,

Два незримых алмазных копья;

Глохнет слух, полный давнего грома

И дыхания отчего дома;

Жёстких мышц ослабели узлы,

Как на пашне седые волы;

И не светятся больше ночами

Два крыла у меня за плечами.

Биб-ли-о-те-ки! – Знаменитый рассказ Борхеса "Вавилонская библиотека" содержит в себе сонет:

Вавилонская библиотека

Ночью светится, словно аптека,

Ведь читателям книги нужны,

А без них проживи в темноте-ка!

И читать мы, как плавать, должны

По морям – прочие не важны

Все дела здесь и до дней истека

С книгами мы должны быть дружны.

Иоанна прозвали "Предтека",

Потому что он гений хайтека -

Шестигранники сопряжены

В бесконечные звенья… Всё. Тека.

Всюду книгами окружены

Дщери Матки – премудрой Жены…

Ну что, узнали в Георгии Лукиче Градове Иоанна Предтечу? Вот от него-то я в качестве сатира Иисуса и принял крещение в оны дни при Иордане.

7

И к имени, которым одарён…- Борхес перифразирует латинскую поговорку nomen omen (имя судьбоносно).

РЕЧЬ

1

Бонаж – (франц.) прекрасный возраст. Менаж – (франц.) хозяйство.

Монорифмическая строфа, выходящая за канон о 14-ти стихов, именуема мною гиперсонетом. Когда я говорю, что алгорифма – это алгоритм, то следует сразу оговориться, что определяющий его набор правил не является ни конечным (игру можно расширять за счёт введения новых правил), ни всегда жестко, "механически" детерминированным. Благодаря равноценности в процессе выбора он может свободным в одних случаях, а благодаря неравноценности – жестко предопределённым и несвободным в других, причём общего правила здесь нет, но в каждом конкретном случае всё происходит по-своему. Речь идёт об алгоритме игры, а не алгоритме решения механических задач, хотя иное версификационное решение бывает на него очень похоже. Будучи скованным рифмой и размером, я тем не менее всегда свободен так повернуть сюжет, как захочу в качестве соавтора. Аппарат сонета иногда смахивает на гиперболоид инженера Гарина – тот, кто попал под его смертоносный луч, сгорает как магний, а кто под несмертоносный – прославляется как герой. Конечно, история любви, о которой речь идёт в сонете – это выдумка не Борхеса, а Вадима Алексеева. Она продолжает тему "волк и овчарка", начатую в сборнике "Сонеты к Ренате", так что Борхес никак не мог предполагать такое продолжение своих зачинов. Я, следовательно, не расшифровал замысел Борхеса, а заменил его своими фантазиями. Согласен и не согласен, потому что Борхес и я – одна и та же личность. Имею ли я авторское право выбрать, какое из чтений в данном случае предпочтительно? Можно рассуждать и так: Борхес, чьё тело теперь стало информационным, пребывая в Логосе, зная прошлое и будущее, так организовывает события моей биографии, чтобы обеспечить возможность предлагаемого здесь чтения. Такое рассуждение было бы очень в духе Х.Л.Б. и его не следовало бы сразу отбрасывать, но лучше сделай из данного артефакта, читатель, тему для медитации. Если, всё-таки, и эти доводы окажутся неубедительными, то я рассею сомнения скептика в первичности данного сонета по отношению к вставной новелле "волк и овчарка" дедукцией, если и не такой строгой, как при доказательстве теоремы, то достаточной и настолько строгой, насколько это необходимо, чтобы убедить, к примеру, судью и прокурора в виновности подсудимого или, наоброт (что ещё труднее) – в его невиновности. Допустим, данный гиперсонет первичен. Для того, чтобы я его прочёл, Борхес организовывает в моём раннем детстве сцену со снятием с неба луны так, чтобы мне она запомнилась на всю жизнь. Затем мне показывают Ренату Литвинову в сцене, которую я описал в предисловии к сборнику "Сонеты к Ренате". Ренаточка при этом воплотила своей игрой ещё и строку Бодлера: "А актрисы твои, что поют как сирены!", так что смысл в организации мною этого просмотра был двойной. При этом те, кто его устроил, прекрасно знали мои предпочтения, то есть, какие женщины мне нравятся, и Ренату выбрали ещё и по этому критерию. Всё сделано было для того, чтобы я заглянул в её имя и весело рассмеялся, потому что в имени "Рената Литвинова": АВИЛМНОРТУХЫ – содержится анаграмма: "Ахмет! На луну на минарет!". Но если я хоть один раз заглянул в это имя, то вероятность того, что я загляну в него ещё раз, сразу становится высокой. Это следовало ожидать. Так оно и произошло. И что же я обнаруживаю? Зачин сонета:

Милая Рената! Ой ли невиновна

Ты в (…) травле автора романа…

Я задаю читателю вопрос: какое слово здесь наиболее вероятно вместо многоточия, взятого в скобки? Уверяю вас, что большинство экспертов (хорошо, поставьте эксперимент!) скажет: "собачьей". Вот вам и сюжет для вставной новеллы "волк и овчарка". Если к сказанному добавить, что напротив моего дома в детском садике ночами выл сторожевой полуволк-полупёс, так что я даже беседовал с хозяином волчка-опсеха, то факт можно считать доказанным: данный гиперсонет первичен по отношению к событиям моей биографии.

2

Оксюморон: воя по-волчьи, я блею как ягнёнок. И этот редкий троп позволяет к тому же зарифмовать небо, что всякий раз событие для русской поэзии. В форме небе оно рифмуется алгорифмически только с формой мне "бе!", а поробуйте, придумайте контекст, в котором данное созвучие рифмовалось бы естественно. Теперь зададимся вопросом: что первично, этот сонет или мой рассказ о том, как я в детстве пытался взять с неба луну (смотри автобиографическую повесть "Денница")? Не исключено, что первичен данный сонет, а события биографии – его следствия. Если бы я был автором романа, я легко мог бы осуществить подобное причинно-следственное qoiproquo. Но если даже человек на это способен, творя свою вселенную в романе, то тем более способен Бог, сотворивший человека по Своему образу и подобию. Так что никакой наглости в подобном утверждении нет. Рифма небе-мне "бе!" первопричина событий прошлого, ибо она, так и порождаемый ею контекст словесного ряда, находится вне времени или, что одно и то же, сразу во всех временах. Мы по привычке считаем, что события настоящего целиком и полностью предопределены событиями прошлого, а вот автор романа, который сначала придумывает его концовку, а потом всё остальное, так не считает. В онтогенезе романа концовка иногда является причиной поступков героя в начале повествования. С тем, что ещё не произошедшие события будущего с равным успехом могут влиять на осуществляемое настоящее, наш опыт просто пока не сталкивался (или почти не сталкивался – смотри интересные рассуждения на эту тему Павла Флоренского, во-первых и Генриха фон Вригта, во-вторых). А я с убеждённостью свидетельствую, что новеллу о волке и овчарке из "Сонетов к Ренате" с таким же успехом породила данная рифма, с каким она породила контекст строфы, в которой представлена. Просто в первом случае я ещё не отдавал себе в этом отчёта, а теперь отдаю.

Мне деревья дали немного тли – читатель поймёт, о чём речь, прочтя мой сонет из цикла "Стенька Разин":