Царь Иисус - Роберт Грейвз

Синедрион в испуге внимал Захарии. Ни один человек не смел поднять глаза на соседа.

В конце концов Симон, едва дыша, проговорил:

— Однажды, когда первосвященник Иоанн Гир-кан положил благовония на алтарь, Всевышний подал голос и сообщил ему о победе его сыновей над злодеем царем Антиохом. Но он слышал только голос. Не было никаких других звуков. Не было и следов. Продолжай же!

— Разве я сказал недостаточно?

— Ты не все сказал. Продолжай!

— Ладно. Когда я пришел в себя, я увидел… я увидел… Когда я наконец пришел в себя, я поднял голову, чтобы посмотреть, и я увидел…

— Что ты увидел?

— Я увидел… О милостивый Боже, верни мне мою немоту!

— Что ты увидел?

— Сын Боефа, пожалей меня, потому что я расскажу тебе, что я увидел. Я увидел кого-то, одетого в одеяния того цвета, какой бывает на тебе по великим праздникам. Он прижимал к груди трехглавого пса и золотой скипетр в виде полураспустившегося пальмового листа, и — Господи, смилуйся! — он стоял между Завесой и стеной по правую руку и был выше человеческого роста, хотя говорил тихим голосом: «Не бойся, Захария! Иди и скажи моему народу правду о том, что ты слышал и видел!» Но я не смог, потому что внезапно онемел.

Крупные капли пота усыпали лоб Захарии, покатились по его лицу, по бороде и засверкали в ней, отражая свет полыхавших возле него факелов. Он открыл было рот, чтобы продолжить рассказ, но судорога не дала ему говорить.

Симон всей душой болел за Захарию.

— У меня больше нет вопросов, — сказал он. — Неужели нам еще надо спрашивать сына Варахии? Ведь он болен или повредился рассудком. Записывать его признания сейчас в высшей степени несправедливо.

Тут решительно поднялся с места преклонных лет книжник Матфий, сын Маргала.

— Сын Боефа, — возразил он, — если бы Захария один свидетельствовал о видении, я бы поддержал твое милосердное предложение закрыть наши уши для его бреда, но что нам делать с показаниями Рувима? Рувим видел следы. Могу я задать несколько вопросов сыну Варахии?

— Можешь, — ответил Симон. Матфий спросил:

— Захария, ответь мне, но сначала подумай. Тот, кто говорил с тобой от имени Вседержителя, открыл тебе свое лицо?

У Захарии задрожали губы.

— Сын Маргала, мне приказано говорить правду. Он открыл мне лицо.

— Вы только послушайте, как он богохульствует! Хватит с ним говорить! Разве мы не знаем, как Господь наставлял своего раба Моисея: «… лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых».

Захария был похож на антилопу, которая не знает, куда ей бежать.

— Господь дал мне уши, чтобы слышать, глаза, чтобы видеть, и рот, чтобы говорить! — крикнул он. — Почему я должен отказываться от Господних даров? Слушайте меня, старцы и юноши Израиля, слушайте меня внимательно! Что я видел? Я говорю, что я видел лицо Владыки, и это лицо сияло, хотя и не убийственным светом, и похоже это лицо было… — Он уже не кричал, а визжал. — Его лицо было похоже на морду дикого осла!

Тут все завздыхали и загудели, как бывает перед бурей. Приглушенный поначалу шум становился громче…

— Горе нам! Богохульство! Богохульство!

Все в зале повскакали со своих мест и принялись рвать на себе одежды. Это были люди бесстрастные, познавшие мир, далекие от диких выходок деревенских жителей при слове «колдовство» или «богохульство», но и они рвали швы на отворотах и кричали:

— Горе тому, кто говорит такие слова! Всех перекричал Рувим:

— Симон, сын Боефа, я называю этого человека, хотя он мой родственник, колдуном, нарушившим святость Святилища! Я требую, чтобы ты предъявил ему обвинение и чтобы Захария теперь же опроверг его, а если он не сможет, мы будем голосовать, даровать ему жизнь или предать его смерти!

Симон сурово возразил ему:

— Нет, нет, сын Авдиила! Тебя призвали сюда как свидетеля, а ты хочешь стать обвинителем? Неужели я должен напоминать тебе, что мы проводим дознание, а не судим и не выносим приговор? Но даже если мы будем судить, мы не можем сразу признать сына Ва-рахии виновным. Закон гласит: «Если решение оправдательное, оно может быть произнесено сегодня, но если обвинительное, его можно произнести только на другой день». Неужели ты забыл закон, который запрещает судить человека, как тебе этого хочется, без, по крайней мере, двух свидетелей, обвиняющих его?

Симон ощутил острую тоску. В душе он знал, что Захария невиновен в колдовстве, однако не мог он сказать, что видение было ангельским. Тем более не мог объявить о своих подозрениях, которые, подтвердись они, ввергли бы страну в гражданскую войну. И все-таки эти подозрения были так сильны, что он с трудом удерживался, чтобы не объявить о них как о реальном факте. Только одно объяснение было возможно. Особенно после того, как он соединил признание Захарии с рассказом стражника Храма на другой день после ужасного события. Обычно стража состояла из одного священнослужителя и семи левитов, которые всю ночь и весь день обходили Храм и проверяли посты. Первый пост был возле комнаты с очагом, другой — возле комнаты с огнем, третий — на чердаке. Стражник первой смены тогда же доложил начальнику Храмовой стражи: «Когда я пришел на чердак в четвертый раз, страж Зихри, сын Самея, спал как убитый. Как положено, я поднес к его рукаву факел, но он все равно не проснулся. Наверно, его усыпили или он напился, потому что я порядочно пожег ему руку, прежде чем он пришел в себя». Начальник стражи, хотя и принял его рапорт, но стал его молить: «Пожалуйста, святой отец, не доводи дело до Высшего суда, этот Зихри — брат моей жены, и один раз его уже наказывали. Да и, скажу тебе правду, пил он за моим столом».

Симон представлял все так ясно, словно сам стоял на ступенях алтаря. Ключ к видению заключался в тайном подземном переходе от башни Антония к внутреннему двору. Ирод объяснял его строительство тем, что если, не дай Бог, случится внезапный бунт и священные реликвии в Храме окажутся в опасности, то по переходу их легко будет перенести в башню Антония. Узкая лестница вела на чердак в комнату над Святилищем, а в ней была дверь в соседнюю пустую комнату прямо над Святая Святых, где обыкновенно стояла стража. Через люк в полу этой комнаты очень редко и после соответствующих церемоний с предупредительным звоном колокольчика, повторяемым семь раз, рабочие-телмениты спускались в Святая Святых, если требовался какой-нибудь ремонт. Только принятые меры предосторожности освобождали человека от проклятия за появление в Святая Святых. Более того, одежды, которые Захария видел на Владыке, хранились в башне Антония у начальника Храмовой стражи, назначенного самим Иродом. Золотой онагр Доры, золотой пес Соломона, золотой скипетр Давида Симон узнал по описанию Захарии.

Кто же это был? Симон знал. Он читал «Историю» египтянина Манефона. А Манефон сообщает, что город Иерусалим был изначально заложен царями-пастухами Египта, когда они вынужденно покинули великий город Пелусий, Город Солнца, изгнанные фараонами Восемнадцатой династии. Израильтяне были слугами пастухов. Через одно-два поколения они сами под предводительством Моисея бежали из Египта, после долгого пребывания в пустыне вернулись в Ханаан и вновь стали поклоняться Богу пастухов и его невесте — Богине Луны Анате. Поклоняясь им, они переняли у египтян обычай обрезать крайнюю плоть.

Бог пастухов был египетским Богом-Солнцем Суте-хом, или Сетом, который известен в Книге Бытия как Сиф, сын Адама, и, когда царь Давид отвоевал Иерусалим у иевусеян, потомков пастухов, Сет стал Богом всего Израиля под именем Иеговы. Менора, священный семисвечник, служит памятью как раз о тех временах. Он сделан таким образом, чтобы представлять Солнце, Луну и еще пять планет — Марс, Меркурий, Юпитер, Венеру и Сатурн. Как считают талмудисты, он имеет отношение к тому тексту Книги Бытия, где на четвертый день творения Иегова сказал: «Да будут светила на тверди небесной…» Менора должна быть развернута на запад-юго-запад, то есть на ту четверть неба, которая освещена солнцем, когда оно приближается к закату. Солнечную религию евреев реформировал царь Иосия, но древний обычай: «В этом направлении Господь Бог обитает», — не был ни изменен, ни подчинен новому. Если нарисовать карту Иудеи и Египта и в центре обозначить Иерусалим, а от него провести двенадцать лучей и проследовать глазом по лучу на запад-юго-запад, то, пройдя дикие горы и пустыни, взгляд упрется в самую дельту Нила, где на восточном берегу располагается Он-Гелиополь, где самый древний и священный город во всем Египте, город Бога-Солнца Ра, чьи титулы, когда он постарел и одряхлел, забрал себе Сет; Он-Гелиополь, где растет священное дерево, с ветвей которого, как говорят, поднимается каждое утро Бог-Солнце; Он-Гелиополь, священный бык Мневис пророчествует в стойле; Он-Гелиополь, где долгожитель Феникс умирает и в лада-новом гнезде возрождается вновь; Он-Гелиополь, где Моисей был священнослужителем; Он-Гелиополь, где в дни Птолемея Филометра беглый еврейский первосвященник Ония построил храм, не уступающий Храму в Иерусалиме, и оправдал свое деяние девятнадцатой главой Книги пророка Исайи: