Олег Табаков - Лидия Алексеевна Богова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В появлении этого спектакля на сцене «Современника» в 1967 году удивляло многое. Имя режиссера — Эйви Эрлендссон. Исландец, который занимался сельским хозяйством, потом решительно все бросил и приехал в Советский Союз, чтобы учиться режиссуре. Окончил курс Марии Осиповны Кнебель. Пьеса, предложенная театру как дипломная работа, была написана Эдвардом Олби, американским драматургом, малоизвестным тогда в России. «Баллада о невеселом кабачке» — сценическая переработка одноименной повести американской писательницы Карсон Маккалерс. Версификация драматической повести рассказывала о женщине-гермафродите, о молодом красавце-ковбое Дальнего Запада и о горбуне, калеке и гомосеке, каким и предстал персонаж Табакова — Братец Лаймон. Это был странный любовный треугольник: женщина, хозяйка кабачка, любит уродца-карлика — и как мужчину, и как сына. Красавец-ковбой любит женщину, а Братец Лаймон влюблен в ковбоя. В конце Амелия и ковбой насмерть схватились за право любить и быть любимыми. Амелия осталась побежденной, раздавленной, и кабачок, который так любили посетители, закрылся навсегда. Трагическая ситуация, просто немыслимая для шестидесятых годов на советской сцене. Неудивительно, что, когда драматург был уже приглашен на премьеру, спектакль запретили. Позже автор признавался: «Я до сих пор не понял, почему запретили. Ведь я никогда не писал про жизнь советских людей. Я писал про абсурдность жизни вообще. В Москве я встречал немало одаренных, очень творческих людей. С ними у меня не было проблем. Проблемы были только с советским правительством. Впрочем, как и с нашим, американским»[41].
Потом «Балладу о невеселом кабачке» все-таки разрешили и спектакль долго украшал репертуар театра. Как и в других спектаклях «Современника», в нем жил пафос любви, витала жажда любви, необходимость любить и быть любимыми. Галина Волчек (Амелия), и Олег Табаков (Братец Лаймон) играли грандиозно. Притчевость пьес Олби, его грустная ирония в отношении человечества, разочарование в миропорядке действовали не только на сознание, но, пожалуй, больше на подсознание читателя, зрителя. Именно о подсознании часто размышлял Табаков, рассказывая об этой роли, к которой он относился серьезней, чем к любой другой. Сохранились воспоминания актера о репетициях этого спектакля. Особенно в них любопытен рассказ о финальной сцене, в которой любовный треугольник пришел к тому, что Амелия Ивенс, которую играла Волчек, и ковбой Мервин Мейси дрались на бессрочном, то есть до результата, поединке, чтобы понять, кто из них останется жить на свете и любить, а Братец Лаймон за всем этим наблюдал.
Борьба длилась долго, и наконец, в какой-то момент, когда казалось, что Амелия вот-вот победит, Лаймон выскакивал как черт из табакерки, отвлекал ее внимание подножкой, укусом или еще чем-то, а в это время соперник наваливался на нее и побеждал. Повергнутая, униженная и раздавленная, Амелия лежала и умирала, убитая морально и поврежденная физически. Тогда ковбой говорил горбуну: «Ну, ты, малыш! За мной!» — и свистел, как собаке. И Лаймон, которого играл Табаков, должен был побежать за ним. Вроде бы все ясно и просто. Но на генеральной репетиции, после того как ему свистнули и позвали, он не побежал за ковбоем, а медленно-медленно пополз в сторону Амелии, и стал тереться об нее головой — долго, долго, долго… И только потом, уже после третьего окрика, пошел за красавцем-ковбоем. Проводивший репетицию Олег Николаевич настойчиво и довольно безапелляционно требовал от исполнителя объяснения: «И что это ты делал? Ну, что ты делал-то такое?!» Табаков замкнулся. Ему вдруг стало скучно и обидно, потому что от него потребовали объяснений такой интимной вещи, которую объяснениями можно только опошлить… Ефремов ничего не запрещал, но этого момента в спектакле не осталось.
Самая интимная вещь — присутствие подсознания в процессе творчества. И ужаснее всего услышанные вопросы, к актеру обращенные: «А что это ты делал?» На репетиции, о которой идет речь, актер мог ответить: мол, я имел в виду — «прости меня, Амелия…» Но мы сразу ощутим, как уйдет какая-то тайна. Игра — великое дело, когда в нее веришь. Многое нельзя освоить разумом, важно, чтобы главное естественно входило в подсознание. Табаков играл не гомосексуалиста, не инвалида-горбуна, а Братца Лаймона — человека, стремящегося к любви. В любви и смерти человек всегда остается наедине с самим собой, в эти минуты невозможно врать, но также невозможно громко и публично распространяться. «Балладой о невеселом кабачке» свершился определенный прорыв в эстетике театрального языка, и роль Братца Лаймона стоит особняком от всего, что Табакову поручалось играть в «Современнике» до и после «Обыкновенной истории», вплоть до 1970 года.
Ту репетицию Табаков не забыл и часто возвращался к ней. Это не была актерская обида — чувствовалось нечто более серьезное, словно актер так долго шел к истине, а его резко заставили затормозить. Руки не опустились, но крылья неожиданно подрезали. И родилось сомнение, в результате — томление духа, привносящее смуту в душевный комфорт. Думается, на репетиции, о которой шла речь, возникло, как угодно это назовите, — озарение, прозрение, редчайшее явление большого таланта. Случился внезапный разворот роли на уровне подсознания. Подсознание — понятие действительно интимное, часто не поддающееся логике объяснения. Не всякий серьезный актер способен существовать на сцене на уровне подсознания — это удел единиц. Как заметил известный критик, «Табаков сценически расчетлив, но расчет у него мгновенен и возникает на уровне подсознания. И в отдельных ролях у актера возникает неожиданный трюк, который умом не придумать, он должен родиться изнутри». Нежданное, неожиданное возникает не из текста, а является продуктом работы подсознания.
Отдавая должное мастерству Олега Ефремова, нужно признать, что в его мощном даровании такие мгновения не припоминаются. Это не изъян, просто природа таланта иная. И Табакова в этой роли он не принял. Не случайно на одном из заседаний художественного совета (а их в то время было великое множество — с обсуждением коллег, их качеств, человеческих и творческих, подробнее об этом дальше) он высказался так: «Некоторые роли он (Табаков) играть не может в силу того, что ему нужен какой-то ход. Способность к характерности у него есть. Меня настораживает его общественная деятельность. Он подчас роняет себя и может этим уронить театр. Пусть думает больше об ответственности перед собой и театром. Актером он может быть интересным, острым, разнообразным. Элементы представления проявляются тогда, когда он непосредственно не существует на сцене. Давайте ставить перед ним более серьезные задачи. Самый вредный его успех — это Лаймон. Там он был предоставлен самому себе, то есть самостоятельный.
