Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Свеча горела на столе…» - Альманах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дурачок, пьяница, – гудит толпа, отпуская грубости в мою сторону. Ну и что с того, я такой, какой есть. Смотрите и завидуйте мне, недалёкие люди. Я счастлив, хотя мои морщины украли у меня молодость. Седина заставляет делать рассудительные поступки. Но я-то, я-то не хочу этого. Всеми фибрами души сопротивляюсь, кричу что есть силы, несмотря на то, что мой беззубый рот шепелявит и извращает звучание музыки слов. Кричу, воспевая красоту мира, так, как могу, так, как учила меня мать и отец, так, как умеет старый сапожник. Загляни в мою голову, блуждающий путник, и ты увидишь там только детскую улыбку и радость, ты услышишь пение соловья. И нет, нет там места горькой правде жизни, потому как сурова и жестока она во всех своих проявлениях. Словно пыль со старого буфета, ежечасно, ежеминутно я стираю её из моей головы, из памяти, до песчинки изгоняю этот шлак бытия. И всегда говорю себе:
«Ах, какая безумная жизнь! Ах, как же она хороша!»
Мне уютно, тепло на душе, что здесь, на земле Коломенской, определенно обнаружится путник, башмаки которого, попав в непогоду, превратились в ничто. И вот тогда каждый вспомнит, что есть в деревушке Змеёво Степаныч. Кто-то с сожалением, что мастер живет в такой глуши, что добраться до него совсем несбыточное желание. Те же, что живут рядом, прихватив сто граммов «беленькой» и непременно соленых огурчиков, заходят ко мне. Тепло и радостно мне оттого. Нет, жив еще Степаныч, жив, раз руки его простым людям нужны. Мне с пантолетами делов-то всего на полразговора. Где нитью сшить, где клеем исправить. Дело нехитрое. Самая хитрость моя с человеком по душам поговорить, да под его же огурчики с родимою. Вот поэтому-то все наши деревенские передо мной как на ладошке, кто чем живёт, мне всё ведомо. Но если кто начинает других поносить последними словами, говорю всегда, что дела до этого мне нет, потому как всегда оказывается, что рассказчик сам не золотыми нитками соткан. Ведь на другой день мне и про него всю подноготную выдадут. «Доброжелателей» много по свету ходит.
Пошел мне уже седьмой десяток, м-да. Много? Еще десять лет назад я бы и сам не смог бы ответить на этот вопрос, ну а сегодня с полной уверенностью могу сказать – жизнь только начинается. Сегодня, когда дети мои уже выросли, и вытворяют всё что им ни заблагорассудится, и сами отвечают за свои выкрутасы. Сегодня, когда они подарили мне внучку, и дома по-прежнему шум, веселье и постоянная беготня. С новой силой ощущаешь дыхание времени и говоришь сам себе: а не пошалить ли тебе, старое отродье? А не убежать ли тебе с бабушками-старушками к реке, где после бутылочки пива, обнимая женскую грудь, сказать себе: как же прекрасна эта безумная жизнь, как же чертовски хороша!
Горит, горит, полыхает огонь страсти в душе, и ничего поделать с тем не могу, да и не желаю. Даже и не верится, что может пробить час, когда мой наметанный глаз затуманится и, проходя мимо красотки какой, не подчеркнёт чистоту бриллианта её прелестей, не отметит её наливные яблоки, волшебной страстью разжигающие костёр в моей душе. Её томный взгляд, как бы зовущий меня под сень столетнего вяза отдать природе то, для чего она создавала нас.
Видит, видит старик Степаныч огонёк в глазах наших бабушек. Но что мне от того, если есть только одна, растопившая моё сердце, есть та, что волшебной походкой волнует и окрыляет меня. Чья улыбка пронизывает меня, и даже во сне напрягает все мои прожилочки. Горе у меня или печаль, а её образ всегда в моей голове, и оттого страдаю я безмерно. Дела совсем не спорятся, если за день я хоть раз не поймаю её пронизывающего взгляда. Словно мальчишка какой, прячась в тени старой вишни, наблюдаю, как она работает у себя в саду. Боже, как я завидую обычному муравью у неё на грядке, пропалывая которые, она, наклонившись, обнажает свои достоинства. Мне превратиться бы в какую букашку и заползти в её райский сад. Дни и ночи напролёт мысли вокруг этого божественного создания превратили мою жизнь в сущий ад. Сколько пива и вина было выпито в надежде забыться и уйти от чувств и страсти, но нет, не придумал еще господь бог лекарство или противоядие против им же задуманной шалости. Значит, то всевышнее благословение, а не прихоть какая. Значит, тому и быть. И вот, когда луна поднимается над головой, когда из каждой избёнки сквозь худые окошки просачивается сопение и храп утомившихся за день жителей нашего маленького Змеёва, наступает моё время.
Как одинокий волк, в полной темноте пробираюсь к возлюбленной садами и огородами, то и дело отдирая с парадных брюк колючки репейника. Пробираюсь, словно шкодливый мальчишка, словно загнанный зверь, прислушиваюсь. Срамота же будет, если напорюсь на кого. Того пуще, если спросят, что, мол, ты куда же это, Степаныч, на ночь глядя? Смех и грех прямо. Мало того, что в деревне у каждой калитки глаза и уши, несмотря на то, что наши бабки слепы и глуховаты. Так всегда найдётся какая-нибудь полуночница, обремененная мигренью, которая завтра же на вечерках-посиделках расскажет всем, какие пуговицы были на моем исподнем белье и о чем говорили мы, наслаждаясь неземными ласками друг друга. Знаю, знаю, что и она, моя Любаша, моя Афродита, моя богиня, ждёт меня и, посматривая в окошко, накрывает на стол.
Шалю, шалю потихоньку, потому как на душе радостно и светло мне оттого, что я еще не старый трухлявый пенёк, и глаза мои горят, возбуждая безумное сердце.
Уже под утро, сдобренный поцелуями и хорошей закуской, возвращаюсь домой. Размеренно тикают ходики, скрипят половицы, да старый блохастый кот посапывает на моей подушке. «Не ворчи, – говорю я себе, – старое отродье, посмотри, как же хороша эта безумная жизнь, как же она чертовски мила моему сердцу».
Порой вечерами, когда дает знать усталость, когда сумрак накрывает улицу пеленой, заварив чайку и раскурив трубочку жгучего табака, иду к себе в каморку. Там я отдаюсь на растерзание моим воспоминаниям и чувствам, что поглотили меня за прошедший день. Как летописец, заношу всю правду жизни в старую, потёртую местами общую тетрадь. Потому как память – она настолько изменчивая штука, что сегодня добро – это добро, а назавтра уже подвох какой видится и замысел. Нет, пускай прожитый день останется в памяти моей очередной ступенькой жизни, таким, как он был, без всяких прикрас и нюнь.
Достаю из стола свою тетрадь и всегда восклицаю: «Ну, здравствуй, родная моя, любимая книга жизни. Книга, потёртые страницы которой хранят запах жигулёвского пива и свежей тараньки. Запах не бог весть какого табака, но главное, – свежие мысли, которые переполняют меня и как неистовый, бурлящий водопад выливаются на странички моей книги, которой душа всегда доверяет всё самое сокровенное».
Посмотрим, всё ли готово для разговора с ней. Старая настольная лампа, чашечка чая с ароматом иван-чая и лесного шиповника, трубочка с крепким табачком – вот, пожалуй, и всё, что мне, старому проныре, надо. Подхожу к двери, прислушиваюсь, всё ли спит в доме старого башмачника. Тишина. Вот тогда-то и начинается моё великое таинство.
Но сегодня, видимо, потому что у меня не уродилась морковка, корешки оказались пусты и безнадежны, на меня насела грусть и тоска. Сколько труда вложено, а всё псу под хвост. Видимо, обманул меня старый дед, у которого я покупал семена, а уж разрисовал он мне её, словно чистый мёд в уста клал. Выдёргиваю, а там одни белые хвостики. Но ведь оттого наша русская душа столь любвеобильна и притягательна, что редким терпением наделена с избытком. Знаю-знаю, завтра и думать про то забуду. Только, по моему разумению, человек в жизнь приходит, чтобы нести всем радость и любовь, но уж совсем не подлость и лукавство. Вот потому-то молчит сегодня моя голова, и на лист бумаги не ложится отражение души, потому как в ней сегодня сплошные разочарования. Сижу, табачок смолю да в окошко посматриваю. Чудо – луна сейчас над домом разместилась, и только она в эту минуту радует меня.
Однако всегда в таких ситуациях говорю себе: «Не горюй, Сте-паныч. Пусть ветром полуденным разгонятся твои печали, пусть скверная мысль покинет голову, и бутылочка крепкого пива внесёт в твой мозг мысли, полные озорства». Нет на земле человека веселее и свободнее, чем старый башмачник. Удивляюсь на себя, потому как, не имея за душой ни копейки, радуюсь тому во сто крат сильнее, чем дню пенсии. Когда деньги зашуршат в кармане, сразу прощай свобода и спокойствие. Появляется рассудительность, и я превращаюсь в редкого качества зануду. Может, именно поэтому спешу избавиться от денег и нахожу в том наслаждение. Такой мастер, как я, без хлеба не останется, вот и трачу свои копейки на пиво, к которому неравнодушен, да на любимую внучку мою Наташеньку.
Э, да вы не знаете мою внучку? Кто веселее и радужнее всех на деревне? Кто поёт словно соловей? Кто нежнее, чем самый красивый цветок? Это она, моя крошка, потчующая деда сказками и вдохновением.
Моё солнышко любит встречать рассвет, сидя у окошка. Окутанные утренним туманом детские мечты рвутся на простор ясного неба. Порой даже мне, старику, так и хочется вслед за трясогузками взлететь и посмотреть на свой домик свысока. Вот и она, моя радость, всматривается в небо и удивляется, как маленькие и пушистые тучки похожи то на слоненка, то на большого пушистого медведя. А то вдруг вместе с веселыми лучиками солнца появится сказочная фея, которой так и хочется крикнуть: «Я здесь, я здесь!» Боже, как она на меня похожа, ведь и я так мечтал когда-то. Моя фантазерка, кровинушка.