Румпельштильцхен - Эд Макбейн

Настоящим я так же назначаю Мэттью Хоупа исполнителем настоящей моей последней воли и завещания

Я перевернул страницу.

и уполномочиваю его оплатить все мои долговые обязательства, в случае если таковые имеются, а также оплатить сполна за все расходы, связанные с моими похоронами и погребением.

Документ был датирован четвертым января, подписан самой Викки и засвидетельствован Альбертом Витлоу и Дороти Витлоу, наверное это были родители няни, они указали свой адрес — 1122, Цитрус Лейн.

Я одиноко сидел в кабинете у Блума, и вновь перечитывал завещание. Викки составила свое завещание, или по крайней мере датировала его, четвертого января, за неделю до начала концертов в «Зимнем саду». Письмо Кенигу она отправила седьмого, посоветовав ему в случае ее смерти обратиться к Мэттью Хоупу, что, кстати, было вовсе не лишено смысла, ведь в завещании она назначила меня своим душеприказчиком. Вполне возможно и то, что Кениг заранее знал о существовании завещания и о том, что Викки оставляет четверть от аккумулированного дохода и основной суммы трастового вклада, где, по-видимому, она была бенефициаром. С другой стороны, также возможно и то, что Кениг не только знал о завещании, но даже и обсуждал этот вопрос с Викки, после того как она отправила ему письмо. В принципе, этим и можно объяснить, почему ему так не терпелось, чтобы я разыскал это завещание. Я совершенно не имел ни малейшего представления о сумме, подлежащей выплате, но ведь в криминалистической практике известны случаи, когда убийства совершались даже из-за жалких грошей.

Дверь в кабинет отворилась, и в дверном проеме возникла огромная, сверх нормы напичканная холестеролом туша Блума. За его спиной за одним столом сидели два агента ФБР, облаченные в одинаковые синие костюмы. Оба они разговаривали каждый по своему телефону. Блум закрыл за собой дверь.

— Труляля и Траляля, — гримасничая, проговорил он, кивнув в сторону закрытой двери. — Устроили здесь переговорный пункт, день и ночь не слезают с телефона. Ничего, вот скоро нам выкатят счет за междугородние переговоры… Как ты думаешь, с этим без проблем? — спросил он, указав на завещание.

— Как бы тебе сказать… по-моему, не совсем. Скорее всего, перед тем, как написать это завещание, Викки с кем-то консультировалась по этому вопросу, или же она использовала чужое завещание в качестве образца, а потом заверила свой документ у свидетелей. Но все же я на месте Кенига не стал бы спешить делать раскладки на причитающуюся ему долю с доверительного имущества.

— И позволь узнать, почему?

— Смею выдвинуть предположение, что сроки по этому трастовому соглашению еще не вышли. Если бы срок действия трастового соглашения уже истек, то основная сумма, равно как и аккумулированный доход с нее уже находились бы в распоряжении Викки, и тогда ей вовсе не пришлось бы упоминать о самом наличии траста. В таком случае было бы вполне достаточно упоминания о «недвижимом и личном имуществе» в первом пункте завещания.

— Ну, знаешь ли! Она ведь не была юристом.

— Допустим. Но я просто убежден, что Викки составляла это завещание, когда срок договора еще не истек. И здесь-то и могут возникнуть некоторые трудности. Как для Кенига, так и для его дочери.

— Каким же образом?

— Мне не известны условия их трастового соглашения. Но я точно знаю то, что если только гарант…

— Миллер.

— Судя по всему, да, «… по трастовому вкладу, учрежденному моим отцом Двейном Робертом Миллером в 1965 году».

— Ты думаешь, что такое возможно?

— Вполне. Но только в случае, если там есть специальный пункт, оговаривающий право Викки назначать другого, скажем так, альтернативного, бенефициара, на случай своей смерти… ну, я не знаю, что там еще может быть. Для этого мне нужно увидеть сам документ. Но, во всяком случае, уже сейчас можно точно сказать, что только гарант, или учредитель, трастового вклада — то есть тот, кто является его создателем — может принимать решения о том, когда и каким образом должен распределяться основной капитал и аккумулированный доход по нему. Только в случае наличия действующей доверенности на распределение наследственного имущества.

— Ну это надо же! Здесь ведь счет идет уже на миллионы.

— С чего ты это взял?

— Да если исходить из того, что ты мне наговорил, то тут только одни апельсиновые плантации тянут по крайней мере миллиона эдак на четыре.

— Так оно конечно, так, но…

— Так что если даже не принимать в расчет мотели и тому подобное дерьмо, выходит, что Кенигу отсюда будет причитаться кругленькая сумма в миллион. На карманные расходы это даже вовсе не дурственно.

— В случае, если вся эта собственность является частью трастового вклада.

— Ты о чем?

— Мы с тобой ведь не знаем, что именно Миллером записано в этот вклад. Может оказаться, что основным капиталом там считается некий бесполезный золотой рудник где-нибудь в Юконе, и доход с него из года в год просто равен нулю.

— Держу пари, что в траст внесено все, что у него только есть.

— Если послушать Кенига, то это далеко не так. Он утверждает, что Миллер складывал все деньги, что доводилось зарабатывать Викки, в банк, на свой собственный счет.

— Это версия Кенига, а что может Миллер сказать по этому поводу? Знаешь, мне теперь и самому очень хочется взглянуть на это трастовое соглашение. Как ты думаешь, могу я как-нибудь его заполучить на руки?

— Но ведь ты можешь просить о выдаче тебе судебного предписания, разве нет?

— И на каком же основании?

— Ты занимаешься расследованием по дело об убийстве…

— Ну конечно же, а миллион баксов может оказаться вполне убедительным мотивом для совершения преступления, так?

— Точно.

— Но вот как посмотрит на это судья? — Блум с сомнением покачал головой. — Сомневаюсь я что-то. Ему обязательно захочется узнать, на каком основании мною были сделаны подобные выводы о мотивах убийства, если я даже и сам еще не знаю, о чем идет речь в самом трастовом соглашении. Тогда я начну объяснять, что я не смогу узнать условий соглашения, пока мне не будет открыт доступ непосредственно к самому документу. На что он мне ответит: «В виду отсутствия аргументированного обоснования, запрос отклоняется». Вот и все.

— Хочешь, что я сам попробовал?

— А ты-то какое отношение сюда имеешь?

— А почему бы и нет? Имя моего клиента упоминается в завещании и как раз в связи с этим документом. И вполне логично предположить, что получение им завещанной на его имя части имущества может находиться в прямой зависимости от положений и условий трастового соглашения.

— М-мм, — промычал мне на это Блум. — Какой у Миллера адрес?

— Он живет на Манакава Фармз Роуд. Сразу же по выезде из города нужно сделать первый левый поворот. Это у светофора на 41-м шоссе, там, где обычно ты поворачиваешь направо, когда едешь на пляж, понятно? Он живет — сколько там? — в пяти-шести милях от города.

— У светофора — налево, — повторил я. — Манакава Фармз Роуд.

— Ага, а теперь угадай, в какой цвет он выкрасил свой ящик для почты?

— На нем значится какое-нибудь имя?

— Только цифры. Три-два-четыре. Думаешь, тебе удастся выведать там хоть что-нибудь?

— Попытка не пытка, а попробовать все же стоит, — сказал я.

Если вы покинете Калусу по 41-му шоссе, то уже через полчаса вы окажетесь в Манакаве. И хотя до Манакавы всего семнадцать миль пути, но в разгар сезона может вполне сложиться такое впечатление, что это расстояние увеличивается раз в сто; что-то около часа времени у меня ушло на то, чтобы наконец оказаться в окрестностях города, и потом еще двадцать минут были потрачены на поиски принадлежащих Миллеру плантаций апельсиновых деревьев, располагавшихся на Манакава Фармз Роуд. Я возможно так и проехал бы почтовый ящик, выкрашенный в ярко-оранжевый цвет с выведенными на нем черными цифрами — 324, равно как и узкую грязную подъездную дорогу, ведущую во владения Миллера, случись мне вдруг утратить бдительность, проезжая между бесконечными, растянувшимися на целые мили садами апельсиновых деревьев, высаженных строго в ряды на аккуратно вымеренном друг от друга расстоянии. Можно сказать, что предыдущей ночью на улице относительно потеплело, температура поднялась почти до тридцати четырех градусов по Фаренгейту (это немного больше одного градуса по Цельсию, но в Америке мы никогда не сможем привыкнуть к его дурацкой системе), но горшки с углями были все еще расставлены тут же, под деревьями; они могли быть немедленно зажжены в случае, если опять неожиданно ударят заморозки.

Подъездная дорога вела к целому архитектурному комплексу, состоящему из полдюжины строений из железобетонных блоков и окрашенных в белый цвет. Я припарковался рядом с пикапом оранжевого цвета с выведенной на этом фоне черной надписью «ПЛАНТАЦИИ МИЛЛЕРА». Три длинные низкие ступени вели отсюда на просторную террасу, пристроенную к самому большому зданию. Я открыл дверь на крыльцо, прошел через всю террасу к двери, что вела уже непосредственно в дом. Молоденькая девушка лет двадцати сидела за столом, одновременно печатая и жуя жвачку. Когда я вошел в комнату, она взглянула в мою сторону.