Щит героя - Анатолий Маркуша

Очень бы мне хотелось взять Игоря за руку, привести сюда, к этим стендам, к этим мальчишкам, и сказать ему... нет, говорить-то как раз ничего бы и не нужно. Привести и оставить его здесь.

Увы, так просто это не делается. Трансплантация - сложная и очень тонкая операция, чтобы она удалась, нужна прежде всего тканевая совместимость... иначе... иначе среда отторгнет пересаживаемый орган...

Спрашиваю у ребят: чья это работа - новые стенды?

Оказывается, придумали стенды мальчишки из группы мастера Григория Константиновича Андреади, а делали в изокружке. Имя Андреади мальчишки называют с гордостью. И странное дело, я испытываю, легкий укол ревности, хочется сказать: "Андреади - это, конечно, прекрасно, но Грачев такой шум на участке Ермолина устроил - будьте здоровы!" Конечно, я ничего не говорю. А только думаю: "Как же случилось: пришел я в училище наполовину из вежливости - невозможно было отказать Балыкову, - наполовину из любопытства и, сам не заметив, превратился в яростного болельщика, да к тому же и необъективного болельщика, Анатолия Михайловича Грачева?..

Как теперь справиться с "заказом" Балыкова? Тот, кто пишет, должен быть прежде всего безукоризненно честным, объективным, должен уметь подниматься над личными привязанностями и антипатиями..."

Откуда появился Балыков, я не заметил.

- Ну как, нравится? - спросил Николай Михайлович.

- Нравится, очень все по-деловому.

- Андреади вообще деловой. Годика через три-четыре поднаберется опыта, пожалуй, и Грачева вашего за пояс заткнет.

- Почему же Грачев - мой! По штатному расписанию Грачев скорее ваш.

- Шучу, не обижайтесь! Ко мне зайдете? Я тут кое-что приготовил. - И Николай Михайлович, взяв меня под руку, ведет в директорский кабинет.

Оказалось, Николай Михайлович приготовил мне сюрприз - две старые, изрядно потрепанные общие тетради в шершавых клеенчатых переплетах.

У тетрадей этих была своя история: в них Балыков заносил разные соображения, мысли, так или иначе связанные с работой. Тетради эти предназначались исключительно для собственного пользования, и Николай Михайлович никогда никому о них не рассказывал. И тем не менее ребята как-то пронюхали: директор что-то записывает в "секретные тетради".

"Секретные" - подействовало магически.

Короче говоря, тетради из директорского кабинета исчезли. Кто, когда и для чего их стянул, оставалось неизвестным. Начинать дознание, искать, выпытывать Балыков не стал. Чертыхнулся про себя и все старался забыть о пропаже.

И вот накануне тетради столь же таинственно, как исчезли, вернулись в запертый шкаф.

И еще записка была к ним приложена: "Извените, пожалуста. Думали это не то, а оказалось - работа. Читали. Даже можно сказать - интересно. Возвращаем. Все целиком и полностью ложим на место".

- Вот черти соленые! - не очень всерьез возмущался Балыков. - И как дознались, и как в закрытый шкаф проникли, ничего не могу понять. Но не в этом суть - поняли ведь, что это моя работа. И, видно, для них работа эта тоже небезразлична... Теперь и вас прошу - поинтересуйтесь. Может, пригодится. Если пожелаете воспользоваться чем, пользуйтесь на здоровье.

Признаюсь, первую тетрадь, исписанную рукой Балыкова, я открыл не без предубеждения. Однако очень скоро мои сомнения рассеялись.

"Исходная позиция всякого воспитателя, вступающего во взаимодействие с учеником, превосходно сформулирована Генрихом Гейне: "Каждый человек это мир, который с ним рождается и с ним умирает. Под каждой могильной плитой лежит всемирная история". Понятие среднестатистической единицы, вероятно, с достаточной достоверной точностью может быть применено к едоку, но неприложимо к воспитуемому.

Пример. Сколько неудачных подходов я совершил (хотя все подходы были правильными!) к Славе Лещинскому, пока совершенно случайно не встретил его на птичьем рынке. Стоило увидеть Славу в голубиных рядах, добавить ему недостававший трояк на какого-то совершенно особенного турмана, и этот своевольный, не совсем чистый на руку мальчишка сам принес и вложил мне в руки свою азартную, основательно подпорченную душу. Потом он говорил: "Вы мне п о в е р и л и! Вы меня не п о ж а л е л и!" А сколько теоретически безупречных "методик" к нему применяли, и все зря?.."

Понятия не имея о Славе Лещинском - Балыков никогда раньше даже вскользь не упоминал этого имени, - я сразу почувствовал в короткой записи и сюжет и характер действующих лиц и как-то очень по-новому воспринял самого Балыкова.

"Воспитание без определенного регламента, без каких-то строгих норм дисциплины - невозможное дело, - писал дальше Николай Михайлович. - Но не всякая дисциплина - благо, и тысячу раз прав Локк: "Род рабской дисциплины создает рабский характер".

Если человек с детства приучен все делать т о л ь к о по приказу, он помимо своей воли становится безразличным и к добру и к злу. И в конечном счете оказывается способным совершить любое преступление, лишь бы ему п р е д п и с а л и совершить..."

Разные записи сделаны в разное время. У каждой свой повод, но уже с первых страниц обнаруживается стремление вникнуть в суть воспитательного ремесла, подкрепить свои наблюдения, догадки силой авторитетов.

Балыков, токарь по профессии, ставший с годами инженером-механиком, день за днем старался и, вероятно, продолжает стараться приобрести образование воспитателя и педагога. В личном общении он казался мне куда больше практиком, а вот поди ж ты - тянет человека к обобщениям!

"Часто говорят: в условиях вашей системы подростки устают больше, чем в обычных школах. Или проще: ну куда спешить? Наработаются еще! За этими мимоходными словами серьезная и принципиальная проблема.

Устают или не устают наши мальчишки? Конечно, устают. Хорошо это или плохо? Сошлюсь на Сухомлинского, едва ли не лучшего педагога трех последних десятилетий: "Без усталости не может быть здоровья..."

И еще запись.

"Если ты хочешь из мальчишки, особенно подпорченного, берущего под сомнение все наши взрослые истины, не признающего авторитеты за одно то, что они не им выбраны, а ему навязаны, сделать человека, постарайся вселить в него гордость за труд, за ту работу, которую он делает.

Когда мои сопливые токаришки выточили полтора десятка затейливых волчков для подшефного детского садика к Первому мая и подарили их малышам, еще ничего не произошло. Но когда через несколько дней к нам пришла заведующая садиком, кстати молодая красивая женщина, пришла сказать спасибо и, между прочим, заметила: "Своими волчками вы, ребята, сделали то, чего мы, воспитатели, сделать не сумели - вот уже неделю малыши не плачут и играют не в летчиков, не в моряков, не в пожарников и милиционеров, а в вас, в токарей..." - вот тут кое-что и случилось! Никогда мне не забыть выражения гордости на лицах ребят. Они готовы были точить эти волчки день и ночь и раздавать их всем малышам на свете".

Казалось бы, в первую очередь Балыкова должны занимать пути овладения ремеслом, секреты профессии, техника безопасности: случилось с мальчишкой несчастье - мастеру тюрьма. Но нет, главная тема записок - ч е л о в е к и л ю д и, во всей неисчерпаемости ситуаций и вариантов.

"Прежде чем обвинять воспитанника во врожденной лени, спроси себя: а достаточно ли ты доверяешь ему? Если человеку шага не дают ступить без контроля, без проверки, без сомнения в его добросовестности, можно ли удивляться, что у нега исчезает всякая охота действовать по собственной инициативе? Был у меня в группе король лентяев - Гриша Блюмкин. Я поставил его бригадиром, взвалил ответственность за срочный заказ Химмашстроя, и стал Гриша человеком.

Потом меня спрашивали: как ты решился? Такому лентяю... и т. д.

Отвечать на подобные вопросы невозможно и вот, в частности, почему: когда слышишь хорошо "накатанные" слова: вся жизнь во всех ее проявлениях борьба, - делается вроде даже неловко... А жизнь действительно борьба, и здесь надо искать ответ на вопрос: "Как ты решился?" Бороться не рискуя нельзя, невозможно... это было бы противоестественно...

Жаль, что слишком частым, бездумным употреблением хороших и верных в первооснове слов: героизм, подвиг, мужество, честь, слава - мы стираем, растрачиваем суть этих понятий. А потом мучаемся: как сказать? как объяснить? как ответить?.."

Страницу за страницей переворачиваю я в балыковских тетрадях и где-то в глубине души чувствую угрызение совести: не слишком ли поспешно я оценил Николая Михайловича? Это наша почти всечеловеческая беда - спешить с оценками, да еще пользоваться при этом упрощенной пятибалльной системой: на троечку товарищ или на четверку, пожалуй, потянет... И как часто за пределами нашего внимания оказывается суть, скрытая не то что второстепенным, а десятистепенным внешним признаком...

"Есть такая очень старая пословица: "Учат слова, но увлекают примеры". Эту мудрость следовало бы, пожалуй, высечь над дверьми каждого училища, готовящего мастеров. Мне это пришло в голову после случая с Маковецким.