Избранный выжить - Ежи Эйнхорн

Франк рассказывает о целом ряде вывешенных немцами приказов, за нарушение любого из них – смертная казнь. Причем немцы вовсе не шутят, и их предписания лучше выполнять.

И еще – всех, кто жил в большом доме на Аллее Костюшко, выселили. Теперь там помещение гестапо. Людей арестовывают и везут туда. Многие из них не возвращаются, никто толком не знает, что там происходит. Те же, кто возвращается, совершенно сломлены. Говорят, что там избивают и пытают людей, кто-то даже выбросился из окна на третьем этаже. Лучше всего быть предельно осторожным, повсюду полно доносчиков – часто это сторожа в домах, другие предлагают свои услуги добровольно – кроме того, в городе много фольксдойчей, поляков немецкого происхождения. Еще Франк рассказывает, что две недели назад, 16 сентября, в Гестапо вызвали несколько известных евреев, большинство из них – члены бывшей еврейской общины. Прежде чем идти туда, они попрощались со своими семьями. Об их приходе в дом по Аллее Костюшко сообщено было так: Die Hunde sind da, собаки явились. Их встретили три гестаповских офицера, они просидели под арестом несколько часов, но их не трогали. Потом их вызвали те же три офицера и приказали создать Judenrat, Еврейский совет. Совет старейшин. Франк не знает, что входит в задачи Совета, но он должен нами управлять. Председателем Совета назначен Леон Копински, его племянник Владек учился со мной в одном классе и сидел за партой как раз позади меня.

Леону разрешено выбрать других членов совета и нескольких служащих. Пинкус и Франк приходят к выводу, что в совет выбраны хорошие и известные люди: Берлинер, Ротбарт, Ротштейн, Коленбреннер со своим помощником Абрашкой Вильгельмом, адвокаты Похориль и Хитлер, известный спортсмен Бернард Курлянд и ректор Еврейской гимназии Анисфельт. Я не могу понять, кто подсказал гестапо эти кандидатуры. Но они знали. Знали совершенно точно и это, и многое другое еще до того, как пришли в Ченстохову.

Нет, не так уж спокойно в Ченстохове, как нам показалось два часа назад.

Я всегда был тугодумом, мне нужно время, чтобы что-то осмыслить и прийти к каким-то выводам. Только поздно вечером в этот день я осознал смысл того, что сказал мне немецкий рядовой. Совершенно обычный, ничем не примечательный солдат, а не какой-нибудь оголтелый наци. Это доказывает, что немецкий народ целиком разделяет убеждения своего фюрера, в частности, в том, что касается нас, евреев. Они поддерживают его в планах на будущее, для них это важное поручение – раз и навсегда решить еврейский вопрос.

Затишье перед бурей

Проходит несколько недель. Мы пытаемся приспособиться и жить более или менее нормальной жизнью, насколько это возможно в условиях войны, оккупации и не особенно дружелюбно настроенной к нам, евреям, власти.

Появились новые деньги – на них можно что-то купить. В магазинах есть продукты, хотя и по карточкам. На так называемом черном рынке можно купить все, что угодно. Новые власти прекрасно знают о существовании черного рынка, но смотрят сквозь пальцы. Цены и качество товаров любые, можно купить масло, хлеб, сахар, яйца, овощи, ботинки, бритвенные лезвия – но все довольно дорого.

В польском сельском хозяйстве большинство крестьян – единоличники, у них маленькие участки земли, которые они обрабатывают с женой и детьми. Батраков, как правило, нет. В город приезжают женщины в косынках, в тачках у них продукты с огородов – все это быстро раскупается. На черном рынке можно даже увидеть немецких служащих, хотя на немцев карточная система не распространяется. Во время войны и карточек мелкие польские крестьяне живут гораздо лучше, чем остальное население. Это – аристократы военного времени, к ним взывают все, их роль возрастает по мере исчезновения из магазинов еды, а в Ченстохове с продуктами становится все трудней. Но пока еще не похоже, что начинается голод, пока еще нет. На черном рынке есть и золото, и драгоценные камни, и зарубежная валюта и много, много всего.

Появились специальные магазины подержаной обуви и одежды, продают скатерти, белье, меха и кожу. Красивая скатерть может переходить от посредника к посреднику по нескольку раз, всем принося доход. Люди покупают участки и даже дома – все это резко упало в цене. Квартиры некому сдавать, недвижимость не приносит дохода, но понятно, что после войны она резко поднимется в цене. На рынке можно даже купить оружие, но это уж совсем незаконно.

Пинкус вновь открывает мастерскую. Многие из его сотрудников возвращаются к работе – многие, но не все. Заказчики есть, есть люди, которые шьют пальто, брюки и костюмы, в основном новые клиенты. У меня сейчас много времени, и я часто бываю в мастерской.

Наши школы закрыты, и Еврейская гимназия, и гимназия Аксера. Вместо этого организуются секретные курсы, ими руководит профессор Меринг. В Еврейской гимназии он преподавал историю – вообще говоря, довольно скучный и сухой учитель. Польский язык преподает его жена, профессор Мерингова, она пытается казаться строгой, но на самом деле труслива и глуповата, и еще профессор Брандес – великолепный преподаватель математики. Эти трое преподают нам все, за исключением иврита, истории евреев и иудаизма – эти предметы не входят в наш новый учебный план. Мы исходим из того, что эти науки, которые раньше казались важными, вряд ли с нас потребуют те, кто, как мы надеемся, будет после войны оценивать наши полученные в подпольной гимназии знания – впрочем, и до войны они были не нужны студентам реальных училищ и университетов.

Во время войны приходится довольствоваться самым необходимым, шкала ценностей меняется. Многое из того, без чего, казалось, не обойтись в школе, дома, в отпуске и в свободное время, теперь воспринимается как излишки, без которых можно легко обойтись. Было бы что поесть, чем согреться, кровать, чтобы спать, и – может быть самое главное – была бы вера в будущее.

Куда-то исчезли Шаффер, добрый и приветливый учитель географии, харизматический Лауер, преподаватель иврита и наш классный руководитель, который так здорово умел держать нас в границах, «малыш» Хиршфельд, учитель алгебры и геометрии, и «здоровяк» Хиршфельд, раввин, который, как поговаривают, очень любит ветчину, что не мешает ему преподавать иудаизм, рыжий латинист Гинзбург, элегантный преподаватель гимнастики Леопольд Феферберг, на которого засматривались все девочки, когда он приходил в класс в форме младшего лейтенанта, хотя и был в запасе – все они, как и многие другие в нашей старой прекрасной Еврейской гимназии, уже не с нами. Преподавание идет в маленьких группах дома у учителей, три или четыре часа в день.