Содержательное единство 2001-2006 - Сергей Кургинян

В связи с этим должен заметить, что каждый человек, поскольку он человек и обладает неотъемлемой человеческой самостью, обладает и ресурсом трансцендентального мышления. Сказать, что кто-то им не обладает, можно лишь в том случае, если отрицаешь представление о единстве человеческого рода. Это – во-первых.

Во-вторых, трансцендентальное мышление – процесс не природный, а культурный. Кто-то, ныне им не обладающий, может его приобрести и развить. И, наоборот, обладающий может утратить.

В-третьих, никому не дано до конца предугадать, кто чем в действительности обладает.

Однако важно то, что Бжезинский взаправду нащупал некую слабую точку многих современных властно-государственных систем. То есть проблему.

Но проблему не Путина или не столько Путина… Я не берусь обсуждать Путина, я его не знаю. Да и никакое, даже глубокое, знание не определит содержание того, о чем и как человек думает наедине со своей подушкой. А вот проблемы того класса, частью которого является Путин, проблемы стремления спецслужб стать господствующим классом и роль спецслужбистского начала во власти, это я оценить могу. И постараюсь сделать это в самых разных регистрах.

Компартия СССР начала операцию самоликвидации в тот момент, когда она создала Пятое Управление внутри Госбезопасности. То есть выделила внутри контрразведки как таковой управление идеологической контрразведки. С этого момента КПСС подписала себе смертный приговор, причем стратегически и системно. Остается только гадать: кто из людей, которые это санкционировали, понимал это и делал все сознательно, а кто – не понимал и делал автоматически, по инерции, случайно.

Но для меня как для человека, который разбирается в принципах системного управления, ясно, что передача КГБ функций идеологической контрразведки (а в дальнейшем, как я понимаю, еще и идеологической разведки, просто менее явно) означала: начиная с этого момента, партия себя начала ликвидировать. Потому что идеологической разведкой и контрразведкой имеет право заниматься только правящая идеологическая моносистема. Именно эти функции она не может и не должна передоверять никому. Это неотчуждаемые функции управляющего ядра самой социально-политической системы.

Идеологическая разведка и контрразведка должны были оставаться абсолютной монополией партии. Так, как и было до начала 60-х годов. А как только эту монополию разрушили, когда произвели на свет специальный разряд людей для "борьбы с идеологическими угрозами" и когда выстроили из этих людей дееспособную структуру, в ней, в этой структуре, все идеологические угрозы и сконцентрировались. Те, кто призван был "выявлять, опекать и пресекать" альтернативные идеологии и их носителей и пропагандистов, все это и актуализировали.

Одновременно вся действующая система самой партии, а затем и спецслужб постепенно омертвляла содержание и функции собственной идеологии. Расширение спектра актуализированных противоборствующих идеологических течений сопровождалось последовательным уничтожением всего, что являлось подлинным богатством и поводом для обсуждения идеологических вопросов внутри самой правящей системы.

Этот процесс прошел три фазы.

Наиболее остро и открыто коммунисты обсуждали свои идеологические возможности в 20-е годы. При этом любой, кто пытался сунуться к ним с какой-нибудь фундаментальной альтернативой (царизмом, либеральной демократией, нацизмом или чем-то еще, принципиально противоречащим их собственным идеологическим основаниям), немедленно ликвидировался.

В 30-е годы собственные, внутрипартийные дискуссии коммунистов были сведены к минимуму. Но зато обсуждение царизма и прочего уже отчасти допускалось.

В дальнейшем полемика по идеологическим проблемам коммунизма была еще более ограничена, профанирована и, фактически, прекращена. Зато многое, в духе "господа офицеры, голубые князья", развернулось по полной программе.

Общий закон состоит в следующем. Чем жестче партия ограничивает возможности и полноту дискуссий внутри себя по проблемам собственной идеологии, тем более она допускает вовлечение альтернативных и враждебных ей идеологий в спектр ее собственного мировоззрения.

Чем меньше конструктивно и всерьез спорили о коммунизме, тем больше в партийных рядах говорили о капитализме, либерализме, белой идее, нацизме, о чем угодно еще. Все пустующие (добровольно освобождаемые) идейные ниши внутри самой партии заполнялись ее же антагонистами.

А кто их заполнял? Кто держал под контролем процесс опустошения и заполнения этих ниш? Те, кто контролировал чуждые мировоззрения и их носителей, кто же еще! Именно они создавали терминалы управления и "перетока" между "идейными пустотами" в самой партии и другими идеологическими течениями. Иначе и быть не могло, потому что это являлось их, "идеологических спецслужб", хозяйством.

Теперь о том, к чему это привело. Часть разведсообщества, отчужденная от реальной деятельности в сфере собственной идеологии и вовлеченная в игру с другими идеологиями, эти "опера", ставшие придатками к своей агентуре, – все это находилось по одну сторону. А по другую сторону в том же разведсообществе оказались так называемые прагматики или "технократы". Которые честно добывали важнейшие секреты иностранных государств, рисковали жизнью, собирали информацию, проводили спецоперации.

Данная часть сообщества жила совершенно отдельной "внеидеологической" жизнью. И внутри этого "неидеологического" массива было сделано все возможное, чтобы убить значение слов, значение и ценность идеологии. Убить все, что не являлось собственно прагматическим. Сознание людей, занятых конкретной разведработой, фактически "стерилизовали", отделяя их от всего, что связано с идеологическим содержанием.

Более того, поскольку люди – это люди и без какого-то идеологического содержания существовать и действовать не могут, то в их сознании скудость коммунистического содержания, естественно, так или иначе восполнялась "альтернативными" идеологиями.

Значит, с одной стороны, в ядре советской системы все идеологическое либо выхолащивалось, либо замещалось чужими идеологемами и их эрзацами. С другой стороны, возникла группа людей, которые провозгласили: "Вообще никакой идеологии! Только технократия".

В итоге, в результате сложных пертурбаций, эта группа и пришла сейчас к власти. Она сегодня предъявляет себя и как некая господствующая страта, и как аттрактор или системная группа, удерживающая социально-политическую устойчивость. И она несет в себе и заявляет на своем знамени программу этого "технократизма", прагматической "логики дел", она старается показать и доказать, воплотить деловитость и конкретность как свой стиль.

Что происходит в результате? В результате каждая операция по административной реформе мучительно напоминает спецоперацию. Пишутся какие-то указы, потом обнаруживается, что в них не хватает 10 пунктов. Указы заново редактируются на протяжении полугода. И оказывается, что Академия Генштаба должна перейти в Министерство образования, а Госпиталь МВД – в Минздрав. Возникают некие вопиющие асимметрии и несообразности, и любая начатая "спецоперация" распадается на "кирпичики" которые не хотят складываться в нечто целое.

В итоге: вот мы проводим спецоперацию по лесным ресурсам. А затем – контрспецоперацию по блокированию спецоперации по лесным ресурсам. Тут же – пенсионную спецоперацию и далее – пенсионную контрспецоперацию, и т.д., и т.п.

Но внутри каждой такой спецоперации не может не возникать и не проявляться еще хотя бы одна (как правило, далеко не одна) закрытая лоббистская группа. Для которой, в принципе-то, все неважно, лишь бы в подготавливаемых в рамках спецоперации законах была та или иная, кровно интересующая ее, маленькая строчка. В итоге на сегодняшнюю нашу действительность накладывается еще и противоречивая, конфликтная, лоббистская специфика.

Все это вместе рождает видимость гигантской деловой активности. А по сути, является организационным хаосом.

Но самое важное в этом хаосе то, что никто из его участников не понимает цены слова. А она совсем не так мала, как кому-то кажется.

Вот один пример.

Когда глава государства говорит, что он менеджер, нанятый народом для осуществления неких функций, то, на первый взгляд, это замечательная фраза, которая модернизирует российский политический язык. А если не на первый взгляд?

Ведь слова всегда имеют контекст и, будучи произнесены, тянут за собой все контекстные ассоциации. И на самом деле данная лексика означает следующее: государство тем самым "как бы" приравнивается к хозяйственной или иной – любой – корпорации.

Но если речь идет о корпорации, то сразу следует цепь ассоциаций, в числе которых акции, акционерный капитал и его распределение, прибыли на акции и, наконец, "ликвидность" (рис. 1).