Записки репортера - Алексей Мельников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рассказы его по-детски ясные и простые. И вместе с тем – точные и глубокие. О рыбацких походах, деревенских плясунах, городских шалунах, бедовых пастухах, великом чудаке – Циолковском, знаменитом купчине Ципулине. Короче – о родных и близких сердцу калужских околотках, засеках, затонах, рощах и оврагах. О людях, населяющих любимые с детства места. Об их житейских делах и маленьких проделках.
«Пекарня была на Набережной, аккурат за Нижним магазином… У них такой случай был. После весеннего наводнения стали отчёрпывать колодец во дворе, а на дне ктой-то ворочается. Оказалось сом на шесть пудов весом. Еле вытащили. Да у них приключения чуть не каждый день творились. Ящик дрожжей залежался, испортился. Хозяин велел выкинуть. Дед его возьми да и брось в уборную. Как попёр оттуда поток, да на улицу, через мостовую. Движение остановилось, вонь, крик, ругань…»
Дом у него по-над Окой зря, что насквозь крестьянский, зато сильно творческий. Двоюродный брат Владимир Кобликов – отличный прозаик. Коротко жил, да ярко писал. С Паустовским знался. Окуджава, как уже отмечалось, захаживал не один раз. Будучи уже знаменитым не раз возвращался сюда, на Ромодановский берег, отдохнуть душой и полюбоваться окским закатом.
Серёжа Денисов свой восторг окружающим миром сначала хотел увековечить в фотографии. Добился высочайшего профессионализма. И понял вскоре, что что-то всё-таки фотоаппаратом недоснял, недопроявил, недопечатал. И всё это «недоснятое» решил дописать чернилами на бумаге. И стал – писателем. Можно сказать – комментатором собственных фотоснимков. Постепенно набралась книга. Затем – вторая. Писатель в Денисове шёл «ноздря в ноздрю» с фотографом.
«Смотри, как мне удалось этих синичек снять!» – восторженно суёт мне в нос экран своего «Никона» Сергей Петрович. На кадре мама-синичка заботливо кладёт в клювик своему детёнышу маленькую мошку. Как страстно пернатый младенец ищет вожделенную «мамину грудь». Как самоотверженна в заботе и любимцах «кормящая мама». Как нависают где-то над гнездом капельки росы. Как переливаются в них лучи восходящего солнца. Как счастлив пойманным мгновением чуда природы калужский фотограф и писатель Сергей Петрович Денисов.
Уроки публицистики. Николая Михайловский
«Журналистика живет, когда живет общество, и замирает – когда подрезаны корни жизни в обществе», – этой пророческой формулой виднейший русский публицист Николай Михайловский поделился в конце XIX века. Закон сработал. Кто вспомнит сегодня имя этого талантливейшего литератора и журналиста? Немногие. Даже – в его родном Мещовске. Потому что, скорее всего, не вспомнят, что такое журналистика вообще. Не отгадают, для чего она нужна и отчего умирает. Как в России в целом, так и в глухих провинциях в частности. Настоящая журналистика, похоже, ни здесь, ни там больше не у дел. Потому что «подрезаны корни». Потому что её отменили. А с ней – и память о тех, кто творил историю великой русской публицистики. Точнее – историю вообще…
«Литературные критики, – писал о той великой эпохе Николай Бердяев, – были властителями дум социальных и политических». Делателями истории. Моторами её и приводными ремнями. Иногда – порохом. Иной раз – тормозами. Но всегда – в корнях процесса. «Политика, – продолжает Бердяев, – была перенесена в мысль и литературу». Мы вспомним Белинского, Герцена, Чернышевского… Та же мещовская земля в середине XIX вспыхнула целым букетом социальных вундеркиндов. Потащивших, впрочем, Россию в противоположные края. Леонтьев – в глухое самодержавие, Кропоткин – в непримиримый анархизм, Михайловский – в народничество. Этот своеобразный «мещовский триумвират» вполне адекватно отразил степень ярости в поисках социального рая в России. Он есть, верили творцы разнородных русских идей, и указывали в разные стороны.
Народники – куда никто в мире до них обратить взоры не догадался – в народ. Покаянное хождение туда представителей высшего сословия – черта сугубо русская. Исключительно – интеллигентская. Симптом больной совести у просвещённых людей. Характерные проявления – острая публицистика. Честная, но язвительная для самодержавных устоев. Как, впрочем – непримиримая и для чересчур революционных идей. Как устроить жизнь по справедливости? Мирно. Вариантов немного. Поднимающий голову марксизм с молохом производства, молотом наживы и «язвой пролетариата» народники не жалуют. Главенствует страх быть подмятыми «историческим прогрессом». Да не кровавым ли?.. Найдется ли в нём место для отдельного человека?
«Производство может расти в колоссальных размеpax, – подводит к изложению своей социологии (наверное – первой в России) идеолог либерального народничества Николай Михайловский, – и могут накопляться колоссальные богатства, между тем как входящие в систему личности не получат ни свободы, которая им обещается на словах, ни счастья, которое постоянно их поддразнивает и убегает». И Николай Константинович начинает проповедовать в своих статьях особый сорт социализма – русский индивидуалистический. В отличие от того, который получился много позже, социализм народников ставил во главу угла человека. История, впрочем, выбрала другой вариант: с человеком не в начале социальной цепочки, а в её конце – «сначала думай о родине, а потом о себе».
С опаской, даже презрительно взглянув на пролетария, теоретики народничества сочли, что лучше поладят с мужиком. Хотя ни того, ни другого, по сути, не знали. Оторванность от земли едва ли могла быть компенсирована пылкостью социальной публицистики и искренностью позывов души. Крестьянин в народниках себя не углядел. А народники не решились дать слово самому хлебопашцу. Всё сказали за него сами. Честно и искренне. Переоценили свой публицистический дар? Скорее – не сумели изменить своим идеям. Были ли они преждевременны? Опережали век? Может, напротив, волочились за ним со своими идеями тех же крестьянских общин в числе последних?
Позволим себе сделать предположение, что именно яркая, чистая и благородная публицистичность этих рыцарей справедливости способна искупить все теоретические недочёты и промахи их полит-экономических умозаключений. В главном, как показало время, они оказались верными. Опередили время, опередили «прогресс», который, якобы, их сбросил в кювет истории. Сегодня как раз-то этот кювет смотрится столбовой дорогой. «Хорошо, пусть общество прогрессирует, – пишет Николай Михайловский, – но поймите, что личность при этом регрессирует, что если иметь в виду только эту сторону дела, то общество есть первый, ближайший и злейший враг человека, против которого он должен быть постоянно настороже. Общество самым процессом своего развития стремится подчинить и раздробить личность, оставить ей какое-нибудь одно специальное отправление, а остальные раздать другим, превратить ее из индивида в орган.
