Управляющий мозг: Лобные доли, лидерство и цивилизация - Элхонон Голдберг

В сравнимой ситуации люди действуют совсем иначе. Предпочтения, продемонстрированные нашими субъектами при CBT (когда их просили посмотреть на цель и выбрать одну из двух фигур, которая «нравится им больше»), весьма отличались от предпочтений обезьян. Люди почти неизменно выбирали предметы, скорее более похожие на цель, чем отличные от нее. Это было справедливо как для здоровых праворуких испытуемых, так и для праворуких пациентов с поврежденным мозгом.

Такой акцент на знакомом понятен, так как люди, по крайней мере взрослые люди, в значительно большей степени, чем другие виды, зависят от раннее накопленных знаний. Другими словами, у взрослых людей — в сравнении с другими видами — пропорция вновь открытого к ранее накопленному объему знания относительно мала. Это потому, что ни один другой вид не имеет механизма хранения и передачи коллективного знания вида, накопленного многими поколениями во внешних культурных носителях — книгах, фильмах и т. п. Поэтому наша предрасположенность к знакомому выполняет адаптивную функцию. В отличие от этого, усвоение ранее накопленных знаний у обезьян ограничивается имитацией поведения других обезьян. В общем и целом, молодое животное отправляется в познавательное путешествие, исследуя свой мир самостоятельно.

Человеческая предрасположенность к знакомому может изменяться по мере того, как новое знание накапливается по экспоненциальной шкале. Социолог науки может когда-нибудь создать формулу, соотносящую объем знания, приобретенного данным поколением, и объем знания, унаследованного от предшествовавших поколений. Парадокс состоит в том, что эта пропорция меняется немонотонным образом. Она велика у дочеловеческих приматов и, вероятно, на доисторических стадиях человеческой цивилизации; мала на протяжении древней истории и темного средневековья; и набирает скорость в новой истории, достигая экспоненциального роста в современности. Первый пик этой пропорции отражает отсутствие эффективных культурных носителей для хранения и передачи информации. В отличие от этого, второй пик отражает мощь таких носителей, которая позволяет осуществлять все более быстрое накопление информации. В человеческих обществах низкая пропорция приобретенного знания к унаследованному, обнаруживаемая в традиционных культурах, ассоциируется с культом старших как хранителей накопленной мудрости. В отличие от этого, высокая пропорция приобретенного знания к унаследованному, обнаруживаемая в современных обществах, ассоциируется с культом юности как двигателя открытия и прогресса.

Но общество не может процветать благодаря только одному консерватизму. Для проявления прогресса должен существовать механизм, уравновешивающий консерватизм и новаторство. Чрезмерно консервативное общество будет стагнировать. С другой стороны, общество, слишком готовое отказаться от устоявшихся принципов и понятий и сломя голову устремиться к новым и непроверенным, будет хрупким и нестабильным. В каждом обществе достигается деликатный баланс путём неявных и явных правил, определяющих, сколь высокий барьер должна преодолеть новая идея, чтобы получить признание. Различные общества устанавливают эти барьеры на различных уровнях для различных ситуаций. В науке, например, чем более радикальна новая идея, тем выше порог для её признания. Все более ускоряющийся темп накопления знания в ходе истории сопровождается возрастающей готовностью общества к пересмотру доминирующих устоявшихся положений. Однако может быть показано, что даже современные общества более вознаграждают консервацию, чем модификацию.

Существует ли механизм, оперирующий на биологическом, возможно генетическом, уровне, который регулирует баланс между консерватизмом и новаторством в человеческой популяции? Уже сама формулировка вопроса в этих терминах звучит необычно и провокационно. Но наша работа привела меня не только к подозрению о существовании такого механизма, — она даже позволяет предположить, каким он может быть.

Я упоминал ранее, что подавляющее большинство наших испытуемых при CBT выказывали предпочтение сходству, — но это касается только правшей. Среди левшей поведение было заметно другим, и многие из левшей демонстрировали предпочтение фигур, которые скорее отличались от мишени, чем имели с ней сходство22. Это проявлялось особенно сильно у мужчин-левшей. В той степени, в какой наш эксперимент выявляет предпочтение знакомого новому, представляется, что левши, особенно мужчины-левши, — это охотники за новизной.

Распространённые в народе представления о большем преобладании левшей среди творческих индивидов давно известны. Я неоднократно слышал о них в разных культурах по обе стороны Атлантики и всегда отвергал их как необоснованные — до наших собственных находок. Теперь же я не могу не задуматься над интригующей возможностью того, что различные типы «рукости» могут ассоциироваться с различными склонностями в выборе между рутиной и новизной.

Доминирование одной руки свойственно не только людям. У многих высших приматов и у обезьян последовательно на протяжении жизни животного одна рука играет ведущую роль, а вторая — подчиненную23. Различие между нами и ними состоит в том, что у обезьян не обнаруживается определённого предпочтения внутри популяции и праворукость/леворукость распространены примерно одинаково. С другой стороны, у людей примерно 90% популяции обнаруживает различные степени праворукости, и только около 10% тяготеет к леворукости24. Среди всех видов, демонстрирующих индивидуальную привычку пользоваться одной рукой, люди являются видом, демонстрирующим наиболее сильный и выраженный популяционный тренд в «рукости».

Многочисленные предыдущие попытки найти когнитивные корреляты «рукости» фактически оказались безуспешными25. Наше исследование отличает от большинства прошлых исследований акцент на субъективные, а не на истинностные аспекты принятия решений. Мы рассматриваем когнитивные стили, а не когнитивные способности. Как только вопрос сформулирован таким образом, возникает интригующая возможность: левши не являются ни подобными правшам, ни нейропсихологическими инверсиями правшей, они представляют явно иной когнитивный стиль.

Если рукость коррелирует со склонностью к привычному в противоположность склонности к новизне, тогда примерное соотношение правшей к левшам 9:1 в человеческой популяции заслуживает дальнейшего анализа. Может ли быть, что это соотношение отражает адаптивный баланс между консервативной и новаторской тенденциями в популяции, и что перекос в популяционной рукости служит механизмом контроля этого, баланса? Тогда левши — это охотники за новизной, культурные мятежники, присутствие которых необходимо для развития общества, но их доля сохраняется на относительно низком уровне, чтобы общество не утратило свою широкую культурную укоризненность.

Чтобы быть жизнеспособным, такой механизм должен допускать некоторую вариабельность, регулируя коэффициент консервативность/новаторство адаптивным образом. Мы не знаем, насколько варьирует «истинный» коэффициент биологической рукости в различных культурах на различных исторических стадиях. Мы, однако, знаем, что культурно-антропологические факторы влияют на этот коэффициент во многих обществах. Похоже, что в целом традиционные общества, приверженные сохранению традиции более, чем новаторству, имеют тенденцию изгонять леворукость и принуждать к праворукости. Основанные на этой традиции образовательные доктрины, воспринимаемые современным западным обществом как заблуждение, сохранялись в большинстве европейских и азиатских обществ ещё во второй половине двадцатого века и продолжают сохраняться во многих странах даже сейчас. Родившись и получив образование в Восточной Европе, я сам являюсь продуктом этого образовательного атавизма, переученным левшой. В отличие от этого, более динамичное североамериканское общество — не столь обременённое культурным «багажом» — было менее склонно форсировать в жизни политику праворукости, допуская тем самым большую пропорцию левшей. Так как крайне маловероятно, что насильственное переключение от леворукости к праворукости могло изменить в каком-либо реальном отношении нейробиологию и когнитивные стили «переученных» людей, политика «рукости» была, скорее всего, наивной реакцией традиционных обществ на наблюдения, что бунтарское поведение часто ассоциируется с леворукостью.

Вопрос может быть поставлен даже более широко. Возможно ли, что у других приматов рукость служит механизмом регулирования популяционного баланса между консерватизмом и новаторством? Вернёмся к эксперименту Мишкина. Могло ли быть, что в его эксперименте обезьяны, искавшие знакомое, были правшами, а обезьяны, искавшие новизну, были левшами? К сожалению, данные о рукости этих обезьян не сохранились26.