Тёмный рыцарь - Пол Догерти

Евстахию не терпелось услышать ответ тамплиеров. Он весь день спорил и ссорился с отцом, и вот теперь он понимал: если рыцари Храма согласятся на это предложение, отец даст ему свое благословение. Наконец Беррингтон уступил, и лишь когда дело было улажено, король перешел к вопросам, касающимся миссии тамплиеров в Англии. Он напомнил Байосису о многочисленных пожалованиях земельных владений ордену и в Лондоне, и в прилегающих графствах, и недоумевал: отчего же кто-то из рыцарей Храма желает причинить ему зло? Байосис, с побелевшим лицом, схватился за живот и молча указал на де Пейна и Беррингтона, прося их все объяснить. Де Пейн кивнул товарищу, поскольку сам все еще находил французский язык норманнов в Англии отличным от того, на каком говорили в Палестине. Этот был более точным и резким, не смягченным оборотами лингва-франка, распространенного на берегах Срединного моря. Парменио раньше говорил им, что это явление отражает изолированность английского двора; в ходе рассказа Парменио обнаружил также свое знакомство с разговорным саксонским — широко распространенным в Англии наречием простонародья — и развлекал товарищей, копируя этот язык. Сейчас же генуэзец сидел с каменным лицом, пока Беррингтон говорил о происшедших событиях. После рассказа в трапезной воцарилась полнейшая тишина. Даже Евстахий ненадолго оторвался от вина, которое оставило поблескивающий след на его нижней губе. Он заявил, что, по общему мнению, храмовники не уступают в свирепости ассасинам, и если по королевству блуждает отступник, жаждущий крови короля, это куда опаснее любых вражеских стрел. Нортгемптон сразу поддержал принца, отметив, что в этом окутанном туманами королевстве покушения стали самым обычным делом. Парменио уже говорил своим спутникам, что три потомка великого Завоевателя, в их числе и король, умерли при загадочных обстоятельствах в Нью-Форесте,[84] а нынешняя гражданская война разразилась вследствие того, что единственный брат Матильды, принц Вильям, утонул в Узком море при покрытом тайной крушении своего «Белого корабля». Если верить генуэзцу, многие утверждали, что смерть принца, как и ряд других смертей, была делом рук Князя тьмы. Евстахий напоминал об этом собравшимся, без конца прерывая рассказ своими замечаниями. Когда Беррингтон умолк, король принялся постукивать пальцами по своему кубку.

— Мой отец, — тихо промолвил он, — участвовал в Первом крестовом походе. Он покинул крестоносцев под Антиохией и возвратился домой. Я думаю, это могло навлечь какое-то проклятие…

— Ничего подобного, ваше величество, — перебил его архиепископ. — Отец ваш искупил свою вину. Он пал, как настоящий воин Христов, в битве при Рамле.[85] Вот кто проклят, так это Мандевиль.

Де Пейн бросил взгляд на Майеля, однако тот лишь улыбнулся и подмигнул ему.

— Мандевиль, — повторил Мюрдак, — самозваный граф Эссекс, клятвопреступник, богохульник, колдун…

— Это сказки для детей, — вмешался Майель.

— А черные жертвоприношения! — не сдавался Мюрдак. — Ты, Майель, должен знать об этом, поскольку сражался на стороне Мандевиля.

— Как сражался недолгое время и я, — вставил Беррингтон, — да и многие рыцари, которые сейчас находятся в лагере у замка Гиффорд. Ведь правда, Ваше величество?

Стефан кивком подтвердил справедливость его слов.

— Правда, правда, — пробормотал он. — Мандевиль добился того, что имя его наводило страх. Он грабил монастыри и аббатства. — Король ткнул пальцем в Беррингтона. — Значит, ты воевал какое-то время за него, а потом стал испытывать отвращение и ушел? Так?

Беррингтон улыбкой выразил свое согласие.

— Я теперь припоминаю, — продолжил Стефан. — Ты стяжал себе славу рыцаря, не изменяющего законам чести. Монахи в городе Или утверждали, что ты защитил их, пойдя наперекор графу. Однако, — король поднял кубок, — некоторые другие были самыми настоящими чудовищами.

— Половина моего войска — настоящие дети сатаны, — пошутил Евстахий. — Не боятся ни Бога, ни людей. Вам, ваше высокопреосвященство, — он сделал жест в сторону архиепископа, — это хорошо известно. А граф Мандевиль был великим воителем. Под его знамена стекались тысячи.

— И среди них множество колдунов, чародеев и ведьм!

— В свое время Мандевиль был моим самым горячим и верным сторонником, — заговорил король. — А я допустил ужасную ошибку. Я арестовал его по подозрению в заговоре против моей особы. И Мандевиль поднял восстание.

— Он грабил церкви, — архиепископ перешел на латынь. — Он оставил за собой одни голые стены в таких достославных монастырях, как Рамсей и Или на Болотах.[86] Ваше величество, он же умер отлученным от Церкви, тело и душа его обречены на муки ада, потому-то гроб его до сей поры свисает на цепи с дерева на кладбище в Холборне. Ордену Храма следует проявить осмотрительность. — Серое лицо Мюрдака стало жестким, на губах появилась пена; он уже ничем не напоминал благочестивого и смиренного служителя церкви.

— Ваше высокопреосвященство, Ваше высокопреосвященство, — мягко проговорил Нортгемптон, стремясь снять возникшее напряжение, — многие сражались за Мандевиля или иного крупного вельможу. Сейчас опасность исходит от Уокина. Он лелеет злобные замыслы и против короны, и против своего ордена. Рыцари Храма считают его отступником. Наши гости прибыли в Англию для того, чтобы найти и покарать его. Да-а… — Он побарабанил пальцами по столу. — Писари в казначействе и в королевской канцелярии очень старательно искали, но мало что узнали об этом Уокине, кроме того, что ему принадлежало поместье Борли в графстве Эссекс.

— Вон отсюда! — рявкнул Евстахий на приоткрывшего было дверь слугу.

Принц вскочил на ноги, схватил блюдо, полное костей, и запустил в дверь.

Королевские псы, до той поры лежавшие свернувшись возле одной из жаровен, тут же бросились наперегонки и затеяли шумный дележ объедков. Евстахий схватил свою перевязь и накинулся на собак, хлеща налево и направо, пока Санлис не схватил его за руку, нашептывая что-то, и не проводил почтительно назад, к креслу справа от отца. Де Пейн не сводил с него глаз. Слишком буйно вел себя Евстахий! Что же он, слаб рассудком? Припомнилось, что, несмотря на всеобщее уважение, которым пользовался король Стефан, церковные деятели, в том числе архиепископ Кентерберийский и сам святейший Папа, издали строжайшие указы: Евстахий, его естественный наследник, ни в коем случае не может занять английский престол. Рим особенно твердо настаивал на этом, намереваясь положить конец гражданской войне. Если бы победил Стефан, быть может, Евстахию и удалось бы стать королем, если же он потерпит поражение (а превратности войны всем известны), то корона достанется победителю, Генриху Плантагенету. Внимательно разглядывая лицо принца, покрывшееся от гнева красными пятнами, с застывшей на губах пеной, и прикинув, с какой скоростью он опустошает один кубок вина за другим, де Пейн начал понимать, почему знатные бароны не хотят служить такому господину. Возможно, Евстахий и славится свирепостью в битвах, но…

Майель тронул Эдмунда за руку.

— Что с Байосисом? — прошептал он.

Магистр английских рыцарей Храма привстал в кресле, словно его обеспокоила выходка Евстахия. Одной рукой он вцепился в стол, другая поползла от живота к груди. Лицо посерело, лоб обильно покрылся крупными каплями пота, глаза вылезали из орбит, а широко открытый рот жадно ловил воздух. Магистр дышал с трудом, хрипло, едва не заходясь кашлем, будто никак не мог прочистить горло. Де Пейн в ужасе наблюдал за тем, как Байосис отчаянно замахал руками, задыхаясь и издавая сдавленные стоны.

— Господи помилуй! — завопил Евстахий.

Гости устремились на помощь Байосису, а тот, рухнув на пол, забился в конвульсиях, суча руками и ногами, ударяясь головой о плиты пола. Смятение охватило собравшихся, в трапезную вбежали слуги. Позвали монастырского травника, однако помочь Байосису на этом свете уже ничто не могло. Приор вошел в ту минуту, когда душа магистра расставалась с телом. Откинув капюшон и поправив на шее епитрахиль, приор торопливо совершил таинство соборования: помазал лоб умирающего елеем и громко зашептал формулу отпущения грехов в крайности. Парменио пересел в обитое кожей кресло, которое прежде занимал Байосис. Взял в руки и понюхал кубок с вином, затем чашу для воды, сморщил нос и отодвинул кубок в сторону. Генуэзец сидел, наблюдая, как Байосис умирает, а приор заканчивает святой обряд.

— С ним случился удар? — спросил Евстахий.

— Яд! — Парменио поднял кубок повыше. — В вине осадок, и пахнет оно скверно.

Подошел де Пейн, взял кубок, опустошенный лишь наполовину. На дне были заметны мелкие крупинки порошка. Понюхал. Густой аромат крепкого кларета, но к нему примешивался слабый посторонний запах, похожий на то лекарство, которое де Пейну в детстве давали от жара. Он отставил кубок. Сопровождавшие короля воины, встревоженные распространившимися по монастырю слухами, устремились в трапезную, однако Евстахий грубыми окриками выгнал их за дверь.