Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф - Михаил Ландбург

Полковник тихо поздоровался с сыном и внуком, а потом, отвернув голову, остановил мрачный, сосредоточенный взгляд на своих руках. Руки отчаянно тряслись. И вдруг лицо полковника просветлело; теперь он смотрел на трясущиеся руки с нескрываемым интересом, и, казалось, что его сильно забавляло то, как они трясутся. Как бы там ни было, полковник смотрел на свои дрожащие руки и загадочно смеялся.

Идо спросил:

– Почему дедушка смеётся?

– Не знаешь? – сказал Лотан.

– Нет!

– Разве ты не знаешь, когда люди смеются?

– Когда им смешно, – ответил Идо.

– Вот видишь, ты и сам знаешь!

Идо коснулся плеча дедушки и сказал:

– Вчера, на террасе, ты обещал объяснить, отчего люди седеют. Ты сказал «так уж…», но не договорил.

Полковник поднял голову и, не переставая смеяться, принялся молча водить ладонью по небритой щеке.

– Ты обещал договорить, – напомнил Идо.

Испуганно озираясь по сторонам, полковник вдруг затряс головой, а потом выкрикнул: «What’s the fuck».

Лотан отпрянул. Его лицо стало красным и некрасивым.

И тогда Идо испугался.

– Что, папа? – спросил он.

Лотан увидел, как пальцы полковника отчаянно мнут щёки.

– Что, папа, – спросил Идо, – дедушка сказал что-то нехорошее?

– Нехорошее…

– Наверно, у него вырвалось?

– Наверно…

– Знаешь, папа, у меня даже целых два раза вырывалось…

Лотан помолчал. Потом сказал:

– Я не знал, что мой отец умеет изъясняться на языке Кэмбриджских студентов…

– Дедушка обещал мне сказать…

– Вот он и сказал…

– Но я ничего не понял…Ты бы смог перевести? Пожалуйста…

– Ладно… – выдавил Лотан и снова помолчал.

– Пожалуйста, – повторил Идо.

– Первое слово звучит примерно так: «Как если бы нас…»

– Первое слово? А второе? Я слышал, как дедушка сказал два слова…

– Второе слово не переводится, – сказал Лотан.

– Даже и не примерно?

Лотан пожал плечами.

– Разве что примерно…

– Тогда хотя бы примерно…

– Если примерно, то перевод такой: «…заставили кушать из тарелки, в которую наплевали свои же братья».

Непонимающим взглядом Идо посмотрел на дедушку, но тот, продолжал рассматривать свои руки и, казалось, ничто в мире, кроме этих рук, его больше не занимало.

– Такие вот дела, – Лотан помог сыну подняться с пола, и они, распахнув окно, молча смотрели, как поселяне, торопливо, будто боясь оказаться замеченными в чём-то нехорошем, покидали свои домики. Складывая на огромные грузовики детские коляски, подушки, одеяла, картонные ящики с бельём, посуду, соль и муку, сами они усаживались в стоявшие рядом армейские автобусы, и их прильнувшие к окнам лица были напряжены, как бывают напряжены людские лица, которые изо всех сил пытаются запомнить оставленную позади себя дорогу.

Два парня, обхватив свитки торы, пробежали по усеянной битым стеклом лужайке в сторону синагоги, и солдаты расступились, освобождая им путь, а вслед за парнями, насупившись и беспрестанно поправляя на головах косынки, спешили три девушки.

Высокий полицейский подбежал к одному из автобусов.

– Почему не трогаетесь? – спросил он у водителя.

– Детей ищут, – отозвался водитель. – Затаились, наверно…

– Как же без детей? – сказала женщина.

– Ищите! – разрешил полицейский. Сняв с головы фуражку, он протёр со лба пот.

Полоумный Беньямин, забравшись в детскую песочницу, высыпал к себе на ладонь несколько песчинок и, радостно хватая за рукава снующих по Кфар-Даром солдат, предлагал: «Вот она – землица наша!.. Угощайтесь землицей нашей!..»

Идо подумал, что такого множества солдат он ещё никогда не видел.

– Они – несчастье, да? – спросил он.

– Нет, – ответил Лотан, – они – солдаты.

– Разве не они нас…

– Нет, – сказал Лотан, – не они…

– Тогда почему они нас…

– Это не они… – перебил Лотан.

Возле одного из автобусов Идо заметил пробравшегося к толпе барана, который лбом колотил по людским спинам, а когда его отогнали, он, отступив, остановился, посмотрел на то, что происходит вокруг полными ужаса и несогласия глазами, и вдруг принялся о чём-то протяжно блеять.

В Кфар-Даром прибыли новые автобусы.

– Наши люди уходят? – спросил Идо.

– Уходят, – отозвался Лотан.

– Зачем?

– Не знаю.

– Куда?

– Не знаю.

– Мы тоже уйдём?

– Да!

– В шатры нечестия?

– Шатры нечестия? О чём ты?

– Позавчера учитель зачитал нам псалом, где сказано: «Желаю лучше быть у порога в доме Божьем, нежели жить в шатрах нечестия»[5]

– И что с того?

– Давай не пойдём в шатры нечестия.

– Сегодня евреи живут не в шатрах, – сказал Лотан.

Оторвав взгляд от окна, Идо вопросительно посмотрел на отца.

– Папа, почему приходят несчастья?

– Я думаю, их кто-то вызывает, – сказал Лотан.

– Правда?

– Я так думаю…

– Кто бы это мог быть? – спросил Идо.

– Наверно, те, кому это надо, – ответил Лотан.

– Разве несчастья кому-то нужны?

– Наверно…

– Мы уйдем надолго?

Лотан привлёк сына к себе и сказал:

– Пока не вернёмся…

Идо услышал, как у отца стучит сердце.

– Ты боишься, папа?

Лотан не ответил.

Прижавшись спиной к ножке стола, полковник не переставал разглядывать свои руки.

– Я думаю, что мама боится, а мой дедушка даже очень боится, – сказал Идо.

– Твой дедушка не боится, – сказал Лотан. – Он никогда не боялся…

Идо посмотрел на отца долгим пытливым взглядом.

– Тогда от кого он под столом прячется?

– От себя, – сказал Лотан и прикусил губу.

Бензозаправочная станция. 17-ое августа, 6-15.

В этот час бензозаправочная станция была тесно заполнена автомобилями, украшенными оранжевыми ленточками, и Дулько, сохраняя на лице мрачный вид, суетливо маневрировал между машинами. Солнце стояло вполне высоко, и было ясно, что день будет сухим и жарким.

Спрыгнув с велосипеда и прижимая к себе привезённое из Беер-Шевы запасное колесо, Виктор направился к стоящему у забора «Фиату».

«Привет!» – по дороге Виктор поздоровался с котом Барсиком, но тот, будучи занят санитарной работой, на приветствие не откликнулся. «Привет!» – обиженно повторил Виктор. Продолжая облизывать себя с невероятной энергией и даже яростью, Барсик на мгновенье голову приподнял, однако, как оказалось, лишь затем, чтобы оценивающе-вдумчивым взглядом осмотреть своё тело и убедиться, что на белоснежной поверхности незамеченных пылинок не осталось.

Выйдя из машины, Рита стала молча наблюдать за тем, как Виктор возится с колесом.

Подошёл Дулько.

– Терпимо! – сказал он, взглянув на Риту.

– Что? – не поняла Рита.

– Если спрашиваете, как поживаю, то терпимо…

Рита вяло пожала плечами.

– Я не спрашивала, как поживаете?

– Разве? – удивился Дулько. – Я всегда спрашиваю… По утрам человеку приятно, если его спрашивают, как он поживает.

Рита рассмеялась.

– Как поживаете? – спросила она.

Лицо Дулько выразило ещё большее изумление.

– Я же сказал, что терпимо!.. Только сегодня день какой-то сумасшедший…

Виктор обернулся, молча взглянул на Дулько.

– От лоботрясов покоя нет… – уточнил Дулько и кивнул в сторону парней, которые, не отходя от своих автомобилей, забавно трясли лбами и горячо молились. По бензозаправочной станции разносилось: «В день скорби моей взываю к Тебе, потому что Ты услышишь меня»[6].

– А у тебя к Нему просьб нет? – спросил Виктор.

– Просьб никаких, – ухмыльнулся Дулько. – Разве только вопрос… Мой батя говорил, что, если время от времени его задавать, то сильно душу облегчает…

– Вопрос? – удивился Виктор. – Ну-ка, изреки!

Дулько изрёк: «Если ты, Господи, не отпустишь нам грехи наши, кто тогда останется праведен?»

Виктор задумчиво огляделся вокруг.

– А у тебя? – спросил Дулько.

– Что у меня?

– Вопросы будут?

– Будет! – сказал Виктор. – И тоже один…«Cui bono?»

– Что? – не понял Дулько.

– Отойди! – Виктор сощурил глаза.

Услышав в голосе Виктора угрозу, Дулько отошёл.

– Можно трогаться! – покончив с колесом, сказал Виктор.

Рита молча взялась за руль, спросила:

– Думаешь, Он существует?

Виктор допускал, что когда-то Бог был, но потом, по какой-то никем не установленной причине, Его вдруг не стало – другого объяснения положению вещей в последние пять-шесть веков Виктор не находил…

– Спустя час узнаю… – ответил он.

Рита повернула ключ зажигания.

Вначале дорога тянулась вдоль пологих склонов коричневых холмов, а затем выглянула равнина с редкими худыми деревцами олив и островками выжженной солнцем травы. Небо покрылось нежной голубизной, в раскрытые окна машины проникало едва ощутимое дуновение ветра.

«Замечательно, что ночью «Фиат» получил лёгкое ранение», – подумал Виктор.

– Чему ты улыбаешься? – спросила Рита.