Так долго не живут - Светлана Гончаренко

Три ступеньки вниз. Слава богу, дверь его всегда в порядке, не скрипит. Он скользнул в мастерскую, неслышно закрыл дверь, тихо задвинул ещё в незапамятные времена прибитый к ней амбарный засов. С минуту простоял неподвижно, припав, к двери и прислушиваясь к неторопливому шагу тех двоих. Особенно к шарканью Денисовых ножищ — оно было хорошо слышно и приближалось неумолимо. И вдруг Самоваров явственно, почти что корнями волос, ощутил, что кто-то в мастерской есть. Кто-то неподвижно стоит сзади, за его спиной. Истончившимся в темноте слухом он явно, преувеличенно (так пылинки под микроскопом разрастаются в мохнатых чудовищ) уловил мельчайшие звуки чужого существования: свист вдыхаемого воздуха в ноздрях, тонкий скрип одежд, шум чужой крови в чужих жилах.

Он резко обернулся.

Посреди мастерской, замерев, стояла Ася. Она была в шубке, в шапочке, с сумкой через плечо и смотрела на Самоварова стеклянными глазами Царевны Лебеди. Он шагнул к ней, на ходу, жестами, панически умолял её молчать. Лицо у Аси было неподвижное, как у мёртвой, но губы шевелились. Если б Самоваров мог читать по губам! А вдруг она заговорит сейчас, закричит? Он обхватил её за талию и страшно, тоже почти беззвучно прошептал в ухо, отодвинув её. вездесущие волосы:

— Молчи! Ради бога, молчи! Они сейчас будут здесь, они рядом уже… Молчи! Потом, потом всё скажу! Они двоих уже убили, Сентюрина и одну старушку… Не бойся, не бойся!

Он шептал эту чушь, откидываясь иногда, чтоб посмотреть в Асино лицо — доходит ли до неё хоть что-то? Он видел неподвижный профиль с вечно открытым ртом. Идиотический. Только бы она молчала! И вдруг дёрнулись её подсеребренные светом заоконного фонаря ресницы, качнулась голова, и она повисла у него на руках. Это было так неожиданно, что Самоваров едва не грохнулся с нею на пол. Реакция у него была ещё неплохая, он успел подхватить Асю под мышки и застыл, сжав своими сильными руками. Он не мог пошевелиться, потому что в ту же минуту совсем рядом с его дверью затопали шаги, послышался кашель Оленькова, а Денис испробовал прочность самоваровской двери одновременно булыжником локтя, валуном колена и чугуном ботинка. И хотя Самоваров надеялся на прочность своего амбарного засова, минута была такая, что его даже замутило от волнения.

— Упёрся домой, — сделал вывод Денис, ещё немного понасиловав дверь и прислушавшись в промежутках между ударами к тишине за нею. — Да я видел ещё в два часа, как он уходил. Работничек! Но дверь всегда запрёт на совесть. Аккуратная сволочь. Это вон у Вердеревской всё нараспашку, как всегда.

— А может, она здесь ещё? — забеспокоился Оленьков.

— Куда там? Пальта-то нет. Побежала искать, кто бы её десятый раз за день трахнул. Без этого не заснёт. На стенку полезет.

— Ты так рассуждаешь, будто трахал её, — усмехнулся Оленьков.

— А то нет. Кто ж её не трахал! Если у вас сегодня до неё руки не дошли, то у меня было перед обедом. Может, и этот гад колченогий разок её долбанул. И парочка экскурсантов в придачу. А ей всё мало. Лечить её пора.

Самоваров мёртвой хваткой держал свесившую голову бездыханную Асю, и его мутило от напряжения, гадливости и ужаса.

«Жизнь — это ужас. Ужас, ужас», — лезли в голову всякие глупости. Голоса и шаги стали удаляться. Денис долго бренчал ключами, запирая Асин кабинет, потом стало совсем тихо. «Уходят», — решил Самоваров и стал осторожно, тихонько подтаскивать Асю к дивану. В эту минуту шаги Дениса снова стали приближаться, и Самоваров замер: неужели почуял? Но то, что он услышал, было почти так же безнадёжно и плохо: тяжело бухнула громадная дубовая дверь отдела прикладного искусства, две толстенные створки, монументальные, как церковные врата. Они перекрывали проход в общий коридор, туда, где был выход, где был Асин кабинет, где был телефон! Дважды щёлкнул замок. Всё, их замуровали. Вот кто сволочь — сволочь аккуратная!

Уже ничего не опасаясь, Самоваров кинул Асю на диван, стал на ощупь расстёгивать её шубку, путаясь пальцами в каких-то стильных плетёных петлях. Только после минуты бесплодных усилий догадался включить лампу. Дело пошло легче, тем более что и Ася приходила в себя: поморщилась, двинула головой и открыла бессмысленные глаза.

— А-а, Самоваров… — протянула она, узнав его, и, как ему показалось, с разочарованием. Откуда, из каких хрустальных сфер она сейчас вернулась? Она поводила взглядом по потолку, по верхам шкафов и полок, спросила тихо: — А что это со мной было?

— В обморок ты упала.

— Как же эго… А! — с недоумением осмотрелась она по сторонам. — Я испугалась, когда ты вошёл. Я темноты не боюсь совсем, я её люблю, но тут что-то странное было. Было?

— Угу. Страннее не бывает, — мрачно кивнул Самоваров. — Я тебе расскажу чуть погодя. Ты полежи, чайку вот попей. Он остыл, правда…

— Да я хорошо уже себя чувствую, — встряхнулась Ася. — Не хочу чайку. Я домой пойду, поздно уже.

Она села на диван и принялась поправлять на себе шубку, расхристанную Самоваровым. Он улыбнулся.

— А шубку ты лучше сними, потому что домой идти нам не придётся. Заперли нас.

— Как? Чем? — сомнамбулически захлопала глазами Ася.

— Дверью. Хорошая прочная дверь. Дубовая, — объяснил Николай.

— Ну и что? — возмутилась Ася. Она вскочила и уже застёгивала шубку, ловко управляясь с мудрёными петлями. — Ну и что из того? Кто-то же дежурит сегодня. Галина? Или, кажется, Денис? Мы пошумим, и нас выпустят.

— Шуметь мы не будем, — как можно значительнее постарался сказать Самоваров. — Я тебе сейчас расскажу кое-что. Только ты шубу скинь, сядь и постарайся сознания больше не терять. Ещё одного твоего обморока я не вытерплю.

Он и в самом деле до сих пор чувствовал мерзкую слабость. Асин обморок испугал его чрезвычайно. Её обмякшее тело сделалось тяжёлым, как песок, и зыбким, как вода; его с трудом удалось дотащить до дивана.

Ася недовольно пожала плечами, но шубу сняла и даже хлебнула остывшего чаю:

— Фу, какие помои… И что же ты мне расскажешь?

Самоваров выложил свои умозаключения и удивился, до чего всё вышло коротко и просто. Правда, он не вдавался сейчас во всякие кустистые ответвления вроде любовных историй Анны Венедиктовны или причины Ольгиных подсказок. Главное-то, до чего было банально! Двое жуликов решили награбить ценностей и сбыть их корсиканцу, тоже жулику. Самоваров, пока рассказывал, сам вдруг ясно понял: эти двое не вернутся. Они уезжают навсегда! С

Аночкиными брошками, с древним чегуйским золотом, с пустячками от Фаберже (и чуть не с громаднейшим киотом Кисельщиковой! Хотя это вряд ли, слишком уж вещь массивная). Губернатор, конечно, выставку отложил, но документы-то все у Оленькова на руках, фирма-то «Анка» благополучнейше всё вывезет под видом предметов благородного культурного обмена. Уже в семь утра эти двое, попивая шампанское в бизнес-классе, рассевшись в креслах над облаками, спокойненько воспарят в свою свинскую мечту. Им обосноваться надо посреди цивилизованного человечества, рядом с толстобрюхим Сезаром. Для нашего тускловатого мегаполиса они чересчур хороши. Им не нравятся ямки на дорогах и общие бани для населения бревенчатых и дощатых окраин. Они должны быть обеспечены хорошим одеколоном, экологически чистой пищей и лебезящими лакеями. И чтобы на каждом колене было по девушке с синтетическим льдом, вшитым в груди. Может, ещё чего намечтали? Самоварову трудно было вообразить их рай. Но ведь возьмут своё: и Лазурный Берег, и одеколон, и лёд. Иначе зачем идиот Баранов всю жизнь рылся в земле, выскребал из праха свои дурацкие бляшки? А другие идиоты столько лет тряслись над музейными цацками, вместо того чтоб жить?

Брось, Самоваров, свою убогую сатиру, свои Кукрыниксы. Это примитив. Они улетают. Они улетают! Они умеют и будут жить. Они закрыли дубовую дверь и утром будут в небе. Ты всё знаешь. Все всё узнают потом, когда эти двое (один из которых мастер раскраивать черепа) уже накушаются своей мечты.

— И что? Кирпичи? Прямо вот те кирпичи, что во дворе? — вопрошала ошарашенная Ася, выслушав самоваровский рассказ.

— Не могу ручаться. Может, кирпичи и другие. Может, они эти кирпичи с детства берегли для важного дела. А всё-таки кирпичи и есть кирпичи. Что ты на это скажешь?

Ася потеребила пальчиками кудри.

— Может, ты всё-таки преувеличиваешь? — залепетала она. — Дико всё как-то. Убийства эти… И Оленьков… Невероятно!

— Ну конечно, человек в таком отменном пиджаке не может быть негодяем! Да ещё с таким баритоном! Да ещё с таким другом-экспонатом из антропологического музея. Последний — вообще ангел! — обозлился на неё Николай.

Самоваров вспомнил, как Денис хвастался траханьем Аси «сегодня перед обедом», и его снова замутило. Может, неандерталец врал?..

— Ася, ты что, с кем-то из них сегодня спала, что защищаешь как родных?