Битва за Берлин последнего штрафного батальона - Андрей Орлов

Солдаты, грязно ругаясь, осматривали здание. Асташонок поливал свинцом чердачные окна. Поднял взъерошенную голову и отчаянно заморгал напуганный Макс.

– Суки, не остановят они нас, – распрямил сначала спину, а потом и сам поднялся подполковник Слепокуров. Грозно потряс автоматом, зыркнул по сторонам. – Ну что, падлы, угомонились? Нет уже желающих?

Максим ахнул – фигура на вершине баррикады была идеальной мишенью.

– Подполковник, вы бы слезли оттуда, что ли, – предложил Борька. – Вы словно приглашаете фрицев открыть по вам огонь.

– Пусть только попробуют, паршивцы, – Слепокуров сплюнул сквозь зубы.

«Все, довоевался – сорвался с катушек», – подумал Коренич.

– Слезьте, подполковник! – рявкнул Ситников.

Двое солдат, находившихся поблизости, бросились к Слепокурову, чтобы стащить его с баррикады. Тот небрежно отмахнулся, ссутулился, начал сползать. Хлопнул выстрел – подполковник икнул, уселся на острый «краеугольный» камень. Но стреляли не по нему. Вскричал и завертелся лейтенант Черемушкин – будто пчела ужалила его в спину. Он выгибался, выламывал шею, потом напрягся, блеванул – и свалился навзничь, уставясь блестящими глазами в пасмурное небо…

И только коротышка Шульжин не растерялся. Он схватился за бесхозный немецкий «панцерфауст», разглядел сизый дымок…

Граната влетела в окно четвертого этажа – мощный взрыв выбросил из здания шквал огня и дыма. «Отличный реквием по лейтенанту», – подумал Максим.

Люди отбегали от падающих на землю обломков.

– Батальон, строиться! – хрипло орал очнувшийся Кузин. – А то притормозили мы тут чего-то…

– Товарищ капитан! – проорал кто-то. – А баррикаду для танков разбирать не будем?

– Может, им еще и в тапки нагадить? – рассвирепел Кузин. – Не хрен, не маленькие, будем мы тут еще полдня терять… Пусть сами бодаются сколько влезет! Батальон, бегом!

Максим опомнился, бросился к тоскующему Максу, который сидел на корточках и с жалостью в глазах разглядывал мертвые тела. «Просто поразительно, что его никто не пристрелил под шумок!» Хольдер поднял на Максима затуманенный взор, дрогнул небритым подбородком.

– Слушай, тезка, – забормотал Максим, – жалко, конечно, что ты немец… В общем, спасибо тебе огромное, извини, если что не так, но дальше выкручивайся сам. Старайся не встречаться с нашими… не все такие добрые, как мы. Избавься от мундира и топай на запад. Если сдаваться, то лучше западным союзникам. Если к нашим попадешь, то долго еще Германию не увидишь. А если уж без вариантов… то выше поднимай руки, ничего другого посоветовать не могу. Усвоил, тезка? Ну, давай, удачи тебе…

– Я понимать, господин офицер… – вымолвил Хольдер потухшим голосом и опустил глаза. Потом внезапно вскинул голову. – А почему вы звать меня тезка? Что такое тезка?

– А это значит, что имена у нас с тобой одинаковые, – усмехнулся Максим.

– Правда? – серое от грязи лицо чужака озарила улыбка. – Вас тоже звать Максимилиан, господин офицер?..

В строю осталось семьдесят девять человек – включая легкораненых и единственного офицера. Усталость гнула солдат к земле, но они шли, прислушиваясь к вою мин, свисту снарядов. Столица рейха была чем-то однообразным, муторным, бесконечным. Временами окна зданий разражались огнем, стреляли чердаки и подвалы – но к этому уже привыкли, это не впечатляло; солдаты справлялись с проблемами по ходу дела.

В последнее сражение вливались новые силы – раздвинув баррикаду, в прорыв устремились тяжелые ИСы [6] . Проезжали мимо, «гремя огнем, сверкая блеском стали», обволакивали неповторимыми ароматами сгоревшей солярки. Тягачи буксировали тяжелые 203-миллиметровые гаубицы.

Части 1-го Украинского фронта вгрызались с юга в столицу Германии, делая это гораздо успешнее, чем соседи маршала Жукова. Маршал нервничал. Его 8-я гвардейская и 1-я танковая армия с трудом прорывались в двух направлениях – к площади Белле-Аллиансеплац и к Ангальтскому вокзалу. Генерал Чуйков, подгоняемый начальством, приказал левофланговым соединениям своей армии развернуть боевые порядки и наступать впереди танкистов маршала Конева. Генерал Рыбалко об этом не знал, поэтому можно только догадываться, сколько пехотинцев Чуйкова полегло под огнем артиллерии 1-го Украинского фронта…

Солдаты периодически отчаянно крыли матом военачальников, помышлявших лишь о своей славе. Узловой перекресток, на котором сходились несколько улиц, был блокирован подбитыми «тиграми» и советскими Т-34. Возле баррикады копошились какие-то люди. Танки, подходящие с юга к перекрестку, не стреляли, останавливались. Открывались люки, танкисты спрыгивали на землю. Когда подошли штрафники, у баррикады ругались обе стороны.

– У меня приказ! – в исступлении орал с северной стороны крутолобый майор в излохмаченной пулями фуражке – вокруг него теснились автоматчики с суровыми лицами. – Здесь наступает 1-й Белорусский фронт, остальным тут не место! Нечего путаться под ногами! Имеется приказ Ставки Верховного Главнокомандования – войска 1-го Украинского фронта должны быть выведены из Берлина в кратчайшие сроки и отправиться на Прагу! Их позиции займут части нашего фронта! Товарищ майор, прикажите своим людям остановиться на достигнутом рубеже, ей-богу, товарищ майор, у меня приказ, не доводите до греха!

Автоматчики с суровыми лицами держали автоматы на изготовку, исполненные решимости «не пущать».

– Майор, ты охренел?! – орал, потрясая планшетом, командир танкистов, сменивший вышедшего из строя Чаковского. – Ты хоть соображаешь, что несешь? Мы тебе что – немцы? Или западные союзники? Пойми своей дурьей башкой, мы одно дело делаем! А ну, убирай своих людей!

– Я не идиот, майор, – отвечал крутолобый офицер. – Я всё понимаю… Но и ты меня пойми – приказ есть приказ, а не веришь, держишь за фрицев переодетых, то давай – перебирайся сюда, да потопали в штаб дивизии, там тебе доходчиво и популярно всё объяснят! Пойми, майор, это не шутка, а директива по всем фронтам! А пойдете на прорыв – это трибунал, майор!

Представители фронтов ругались, как дети в песочнице. Похоже, в сложном искусстве плетения интриг маршал Конев был менее искушен, чем его ближайший коллега и партнер.

Угрюмые штрафники, ведомые Кузиным, направились к баррикаде, потеснив удивившихся автоматчиков.

– Эй, а вы, бродяги, куда лезете? – возмутился майор. – Вам все заново объяснять, тетери глухие?

– Свои, майор, не ори, – огрызнулся Кузин. – Отдельный штрафбат 27-й стрелковой дивизии 8-й гвардейской армии. В связи с неразберихой и путаницей оказались на 1-м Украинском – следуем в расположение своей дивизии… Вы из 27-й дивизии, товарищ майор?

– Нет, из 39-й стрелковой… – пробормотал офицер. – Это что же выходит, капитан… уклоняетесь от службы со своим подразделением?

– Десять дней уже уклоняемся, товарищ майор, – челюсть Кузина побелела, кулаки непроизвольно сжались – что майор немедленно отметил и оробел. – Как 16-го пошли на Зееловские высоты, так с тех пор и уклоняемся. Вы что, ослепли? – не сдержался бывший замполит, и окружающие его штрафники одобрительно загудели. – Мы похожи на уклонистов? В батальоне выжил каждый десятый, десять дней не вылезаем из боев, и вы нам собираетесь что-то предъявлять?

– Ладно, капитан, не бузи, – миролюбиво отозвался майор, давая знак своим людям пропустить подразделение. – Иди, ищи свою дивизию. Только хрен ты ее найдешь – где-то севернее она наступает, у Александерплац… И не жалоби меня, капитан, что у тебя остался каждый десятый. У нас сейчас все батальоны такие. Это нормально – планируемые потери…

Осажденный город плавал в пороховом дыму, стонал, трещал по швам, сопротивлялся из последних сил. Советские войска давили отовсюду. Немцы отходили к центру города, цепляясь за каждый дом. Городские электростанции уже не работали; не было ни газа, ни воды, ни телефонной связи; встало метро. Советские войска уже не действовали наобум – они подбирались к врагу под покровом темноты или за дымовой завесой. 47-я армия вторглась в северо-западные районы германской столицы, захватила Шпандау. 5-я ударная армия рвалась к центру города со стороны Трептов-парка, 8-я гвардейская и танки Катукова – от Нойкёльна, 3-я ударная штурмовала Ангальтский вокзал, Моабитскую тюрьму. Чем ближе к центру, тем жестче дрались. Солдат и техники было невероятно много. Любое место, откуда стреляли снайперы или фаустпатронщики, немедленно накрывалось огнем тяжелой артиллерии или залпом «катюш» – артиллеристы не могли, да и не хотели выяснять, не заденут ли они мирных жителей. К двадцать шестому апреля германские войска в Берлине защищали участок земли шириной менее пяти километров, а длиной – около пятнадцати. Эта полоса тянулась от Александерплац на востоке до Шарлоттенбурга и Олимпийского стадиона на западе. Во владении фашистов оставались последние водные преграды перед правительственными кварталами – реки Хафель и Шпрее, Ландвер-канал…

К вечеру двадцать пятого числа полумертвые от усталости бойцы штрафбата оказались в расположении 39-й стрелковой дивизии, оседлавшей Плантерштрассе и южную часть района Карлхорст.