Посолонь - Алексей Ремизов

— Марья Тихоновна, вы бы сказку сказали! — посмотрит Котофей из-под очков на хозяйку глазом.

Хозяйка как вошла в комнату, как встала у теплой печки, так и стоит молчком: некому разогнать тоску, — ей тоже не весело.

Кот и раз позовет, и в другой позовет и только на третий раз начинается сказка. И уж такие сказки, — не переслушаешь.

Клоп тебя кусает, блоха точит, шелестят по стене тараканы, — ничего ты не чувствуешь, ничего ты не слышишь: ты летишь на ковре-самолете под самым облаком, за живою и мертвою водой.

Это ли ветер с Моря-Океана поднялся, ветер ударил, подхватил, понес голос далеко по всей Руси? Это ли в большой колокол ударили, — и пасхальный звон, перекатываясь, разбежался по всей Руси? Прошел звон в сырую землю. Воспламенилось сердце. И тоска приотхлынула. Земля! — земля твоя вещая мать голубица. А там стелятся зеленые ветви, на ветвях мак-цветы. А там по полям через леса едет на белом коне Светло-Храбрый Егорий. Вот тебе живая вода и мертвая. И не Марья Тихоновна, Василиса Премудрая, царевна, глядит на Кота.

Так сказка за сказкой. И ночь пройдет.

За зиму Котофей ни одной сети толком не сплел, все за сказками перепутал и узлов насадил, где не надо. Охотник был до сказок Котофей, сам большой сказочник.

А пришла весна, встретил Котофей с хозяйкой Пасху, разговелся, и понесло Котофея в другие страны, не арабские, не турецкие, а совсем в другие — заморские.

Скриплик

Я не знаю, слыхали ли вы или кто из вас видел — идете вы лугом, вьются-рекозят стрекозы, вы наклонились — тише! в стрекозьем круге на тоненьких ножках, сухой, как сушка, сам согнулся, в лапочках скрипка.

Или на теплой весенней заре, когда жундят жуки, идете на жунд — в жуковом вьюне мордочку видите? Тшь! — скрипочка пилит жуком и в такт хохолят два хохолка.

И в лесу посмотрите, откуда? — пичужки чувырчут — лист не шелести! — в листьях меж птичек со своей скрипкой, узнали? — да это скриплик.

Все его знают — и звери и птицы, всякий жук зовет:

— СКРИПЛИК —

Учит скриплик на скрипке пению птиц, стрекоз рекози, ремезов ремези, жуков жунду, кузнечиков стрекоту, а зайчат мяуку, а лисяток лаю, а волчат вою, а Медведев рыку.

В лугах всякая травка ему шелковит, в лесу светит светляк.

Хорошо по весне, когда птицам слетаться в старые гнезда — идет мордочкой к солнцу со своей со скрипкой, не забудет, обойдет он все гнезда, кочки, норы, норки, берлоги: скоро пойдут у зверья и птиц дети, надо учить.

Я не знаю, слыхали ли вы, кто из вас видел, — учатся звери и птицы и всякий мур и стрекоза, как учится и человек.

Чур

От березы к трем дубам долом через бор

к грановитой сосне —

на меже

чурка старая лежит,

в чурке — чур:

мордастенький, кудластенький

носок — сморчок,

а в волосе, что рог,

торчит чертополох.

Эй ты, чур-чурачок-чурбачок,

— Чур меня, чур!

Нужен чуру глаз да глаз, не проморгай:

что ни час, то беда; ни година — напасть

неминучая.

Вор —

вырвет чурку вор! — Чур зачурился да хвать…

— Чур меня, чур!

А руки сведены и сохнут, как ковыль:

забудешь воровать.

На чурке чур заводит зоркий глаз.

Сердечный друг, постой, не задремли…

Коса —

Звенит коса, поет и машет, машет так —

лязг-лязг по чурбану! — Чур на дыбы да за косу…

— Чур меня, чур!

И вострая изломана, коса моя, коса,

Не размахивайся скоса.

На чураке свернулся чур, хоть чуточку всхрапнуть —

от зорь до зорь

и за лазореву звезду

на стороже стоять

да спуску не давать:

без пальца рука,

без мизинца нога

с башкой голова.

Эй ты, чур-чурачок-чурбачок,

— Чур меня, чур!

Клад присумнится, не рой,

чура зови — знает зарок…

Вон ворон —

«крук» — крадется Корочун — кар-кар…

— Чур меня, чур!

Чур: чрр! — и «крук» за круг: крр-крр…

Спасибо, чур — чтоб лопнул Корочун:

ни дна ему и ни покрышки.

Ве́щица[299]

В Гадояде[300], в стране стеклянной[301], царствовал некогда могучий царь по имени Геген с царицею Марогой[302]. Родила ему царица Марога шестерых сынов и таких красавцев — загляденье.

Славно царство Гегеново, не сосчитать богатств, золотой казны и скота и тучных нив.

Привольны поля — не окинет глаз.

Там пахали железной сохой до самого моря, вышина борозды — целая сажень. А лес что в небе дыра, нет деревца кривого в лесу. Завернулись золотые бережки по рекам и по светлым озерам.

Дивности исполнена стеклянная Гегенова страна. И было все поживу, подобру да поздорову: ели, пили, кручины над собой не ведали.

И вот в некое время, как снег на голову, нашло на царство страшное войско комариное, ввалилось войско в Гадояд, пошло потоптом: хочет, голодное, крови пососать.

Скликнул царь Геген своих бояр и дружину и всяких людей, ударил всей стеклянною силой и одолел войско комариное. Старого комара, комариного начальника, царя их, в темницу посадил заключенную, в глубокую яму.

И взмолился из темницы старый комар, говорит царю:

— Дай мне твоей крови пососать! Запечется тело твое, что еловая кора, погибнешь сам, и все твое царство погибнет. Дай мне твоей крови пососать!

Слыша такие слова и угрозы, разгневался царь, шлет палачей, велит казнить комара немилостиво.

И день казнят и другой казнят, — выломали руки, выломали ноги, порют грудь по живот, три дня казнят, не могут извести комара. На третьей вечерней заре извели комара, — погиб комар. На третьей вечерней заре из-за холодных гор показалась Ве́щица:

— Эй, Геген, ты выведи детей своих к холодным горам, зарежь детей, нацеди горячей крови их, помажь голову старому комару, эй, царь Геген!

Посмеялся царь словам Ве́щицы, устроил пир и пировал всю ночь.

А наутро не стало царских детей — шестерых сынов.

Схватился наутро царь, посылает в погоню гонцов. И вернулись гонцы, не вернули царских сынов.

Всякий день — на молоду и под полн, на перекрое и на исходе месяца[303] показывалась Ве́щица из-за холодных гор.

И горе тому, на кого упадал ее глаз.

Она смыкала уздою уста, высасывала душу и оставляла одни глаза на немилый свет, на постылую землю.

И горе тому, кто отзывался на ее оклик.

Она входила, ложилась в сердце и щемила сердце неведомой тоской, недознаемой грустью, недосказанной кручиной, и тот кручинный с утра и до вечера кидма кидался из дверей в дверь, из ворот в ворота, из села до села — на погост в могилу.

И горе тому, кто в напущенном сне любился с нею.

Она бросалась в голову, в тыл, в лик, в очи, в уста, в сердце, в ум, в волю, в хотенье, во все тело и кровь, во все кости и жилы. И думать тому не задумать, спать не заспать, есть не заесть, пить не запить. Тот нигде пробыть уж не мог и мыкался всю свою жизнь, ровно червь в ореховом свище.

Стало все с толку сбиваться, настало лихолетье, задряхлело царство Гегеново, расползался Гадояд.

В коробах да амбарах завелись мертвые мыши[304], не рожалось младенцев, — подкатывала рожаницам порча под сердце и лежала там, как пирог.

Призывал царь колдунов.

Страшные колдуны водились в стеклянной стране, в Гадояде.

Знали колдуны порчи временные и вечные: временные, которые отговариваются заговором, и вечные, которые остаются до конца жизни. Знали колдуны, как занимать чертей. Они посылали чертей вить веревки из воды и песку, перегонять тучи из одной земли в другую, срывать горы, засыпать моря, дразнить слонов, которые поддерживают землю. И, зная много чар и заклятий, на такое не могли пойти — не могли колдуны осилить Ве́щицы, — вернуть царских сынов.

Ходил царь по указу колдунов пешком в Окаменелое царство ко Скат-горе, ел там царь пену с заклятых гробов, силы набирался богатырской[305], да только попусту.

Всякой ночью — на молоду и под полн, на перекрое и на исходе месяца укладывала Ве́щица тело свое под ступу и летала бесхвостой сорокой, спускалась в трубы, похищала детей из утробы, а на их место оставляла головню либо голик или краюшку.

Разведет огонек на шестке, там дите и сожрет.

И, до зари налетавшись бесхвостой сорокой, на заре надевала Ве́щица тело и за зарю до белого дня плескалась в море, пела свои вещие песни.

Кто Ве́щицу слышал, навеки становился негодным.

Сидел царь с царицею в золотом Гадоядском дворце на двойных запорах, за крепкими стенами да глубоким, вострыми торчами утыканным, рвом. Ночи не спали — не со́билось[306] — горькую думу думали. Они тужили о потерянных сынах своих да молили Богу, чтоб дал им Господь еще дите последнее — наследника всему царству стеклянному.