Больше, чем это - Патрик Несс

Она даже покашляла в ладошку для убедительности.

— Ну, хорошо. — Мама явно не поверила, но, судя по тону, объяснением удовлетворилась. — Тем более идите в дом. Чайник еще горячий.

— Привет, Моника! — радостно поздоровался Оуэн.

— Привет, Оуэн.

— Мы сварили горячий шоколад, — помахав термосом, похвастался он.

Моника натужно засмеялась:

— Оно и видно. У тебя вся мордаха в нем.

Оуэн только улыбнулся в ответ, даже не пытаясь вытереть перемазанный в шоколаде рот.

— Правда, идите внутрь, — повторила мама, ведя Оуэна к машине. — Тут такой колотун. — Она помахала на прощание, садясь за руль. — Пока, Моника.

— До свидания, миссис Уэринг, — помахала в ответ Моника.

Не сводя с них серьезного взгляда, мама покатила прочь, увозя Оуэна на занятия.

— Колотун. Что еще за зверь? — пробормотала Моника.

— Моника… — Сет обхватил себя руками — не только в попытке спастись от холода, пробирающего до костей под тонкой рубашкой. — Говори давай.

Она снова помолчала, переминаясь с ноги на ногу, пересиливая себя.

— Я нашла пару фотографий, — наконец выдавила она. — На телефоне Гудмунда…

Вот и все. Вот так вот просто. Мир рушится с тихим вздохом.

— Прости, Сет. — Моника снова залилась слезами. — Мне так жаль…

— Что ты сделала? Что ты с ними сделала, Моника?

Она поежилась, но не отвела взгляд. Это он запомнит. Что ей хватило храбрости и совести не отвести взгляд.

Но все равно, будь она проклята. Навеки.

— Я послала их Эйчу. И всем остальным из школы, кого нашла у Гудмунда в адресной книге.

Сет ничего не ответил, просто попятился, словно опрокидываясь, и рухнул на каменную скамью, которую родители держали на крыльце.

— Прости, — прорыдала Моника. — Я в жизни так ни о чем не жалела…

— Почему? — прошептал Сет. — Почему ты это сделала? Зачем ты?..

— Я разозлилась. Так разозлилась, что даже подумать не успела.

— Но почему? Ты же моя подруга. То есть все, конечно, знают, что он тебе нравится, но…

— Эти фотки… Там… Это ведь не секс — секс я, наверное, могла бы понять, но там…

— Что?

Она посмотрела ему в глаза:

— Там любовь, Сет.

Она умолкла, и он не стал уточнять, почему любовь задевает ее сильнее.

— Я его первая полюбила. Прости, тупая отмазка, я знаю, но я полюбила его первой. До тебя.

Даже летя в бездну, даже чувствуя нарастающий гул обвала — самое сокровенное теперь известно всем: друзьям, родителям, всей школе, — он думал только о Гудмунде, о том, что жизнь еще наладится, если с Гудмундом все в порядке. Он вытерпит что угодно, если Гудмунд будет с ним.

Сет встал:

— Я должен ему позвонить.

— Сет…

— Нет, мне нужно с ним поговорить…

Он открыл дверь и…

41

Сет просыпается. Он лежит, свернувшись клубком у сигаретной стойки, подложив под голову какие-то задубевшие кухонные полотенца. Сон улетучивается, и Сет пытается не улетучиться вместе с ним.

Один разговор на крыльце. Несколько слов от Моники на пронизывающем холоде. Вот оно — начало конца.

Начало пути, который привел его сюда.

Но почему приснилось именно это? В его жизни случались моменты и похуже, даже в здешних снах возникали куда более мучительные воспоминания. И почему оборвалось именно на этом месте? Он открыл дверь и…

Сет не помнит, что было дальше. Помнит, конечно, как лихорадочно пытался связаться с Гудмундом, но что случилось, когда он вошел внутрь…

Почему-то этот момент не дает ему покоя. Что-то там есть. Что-то неуловимое.

Над ним наклоняется Реджина:

— Плохой сон?

— Я что, кричал? — спрашивает Сет, садясь. На нем, как ни странно, все та же экипировка для бега. Уже попахивает.

— Нет, но ведь обычно они хорошими не бывают.

— Бывают.

— Ага. — Реджина усаживается рядом и протягивает бутылку с водой. — Но даже от хороших потом очень, очень плохо.

— Где Томаш? — спохватывается Сет, отпивая воды.

— Ищет укромный уголок, чтобы сходить в туалет. Он в этом плане хуже какой-нибудь старушки — даже слово вслух произнести стесняется. Просто исчезает, делает свое дело молчком, и ни гугу. Небось расплакался от радости, когда увидел, сколько здесь туалетной бумаги.

Дождь снаружи прекратился, пешеходная улица около супермаркета погружается в вечернюю темноту. Двигателя по-прежнему не слышно, дыма вроде нет. Мир снова безмолвен, в тишине раздается только их с Реджиной дыхание.

— Я подумала над твоими словами, — признается Реджина. — В смысле, зачем мы создали себе такой тухлый виртуал. — Она кивает на витрину. — Может быть, по сравнению с настоящим миром это был просто рай. Может, нам просто хотелось пожить нормальной жизнью, чтобы вокруг ничего не рассыпалось на глазах.

— То есть ты действительно в это веришь? Что вот это и есть настоящий мир, а остальное был коллективный сон?

Реджина прерывисто вздыхает.

— Я скучаю по маме, — говорит она, утыкаясь взглядом в полумрак. — По той, какой она была в моем детстве, а не какой стала, когда вышла замуж за этого. По прежней маме. Мы с ней классно жили вдвоем, без никого. Хохотали и пели. Отрывались по полной. — Реджина вскидывает бровь. — У негритянок же потрясающие голоса, всем известно. Типа, во власть не суйтесь, в президенты не метьте, и вообще вы никто и звать вас никак, но не расстраивайтесь, зато вы поете божественно.

— Я никогда…

— Так вот, это однозначно не про нас. Честное слово. Мы с мамой выли, как две раненые лосихи, — смеется Реджина. — Но какая разница, правда? Главное, что мы с мамой.

Сет вытягивает ноги:

— Сама ведь говорила, что это все не взаправду.

— Ты нарочно передергиваешь, — обижается Реджина. — Я там была. Мама была. Даже если на самом деле мы беспробудно спали за километры друг от друга. Все вполне реальное. Уж наверное, если бы мы себе это придумали, то пели бы покрасивее.

— Красота всегда найдется, — бормочет Сет. — Если знать, где искать.

— Что?

— Ничего. Один мой знакомый так говорил.

Реджина смотрит на него пристально, очень пристально:

— У тебя кто-то был. Кто-то любимый.

— Тебя не касается.

— И теперь ты не знаешь, взаправду ли. По-настоящему ли вы с… с ним, я так понимаю?

Сет молчит.

— С Гудмундом, — наконец выговаривает он.

— Гуманоидом? Это прозвище, что ли?

— Гудмунд. Имя такое. Норвежское.

— Ага, ясно. И, в общем, ты теперь не знаешь, существовал ли твой норвежец на самом деле. Не померещилась ли тебе ваша сказка. Был ли ты там взаправду. Был ли он там взаправду.

Сет снова вспоминает запах Гудмунда. И как Гудмунд барабанит пальцами по его груди. И поцелуй на тех снимках, и снимки, пошедшие по рукам…

— Он был, — говорит Сет. — Иначе никак.

— Видишь! Вот и я об этом. Иначе никак. Они были, иначе что нам остается?

На улице становится еще темнее, даже за короткое время разговора тени в зале успевают сгуститься, окутывая со всех сторон.

— Я вот что думаю, — начинает Реджина, зажигая сигарету. — Самое настоящее у меня — это я. Ну и, может, Томми. Даже здесь, потому что вдруг это тоже какая-нибудь симуляция, какой-нибудь следующий уровень, от которого мы тоже очнемся. Но независимо от того, где я и что это за мир, мне нужно твердо знать, что я — это я, и я настоящая. — Она выдыхает облачко дыма. — Помни, кто ты такой, — и вперед без раздумий. Если будет больно, значит, все взаправду.

— Угу, от твоей оплеухи до сих пор щека горит.

— Занятно, — роняет Реджина, протягивая руку наверх, к стойке с сигаретами. — Потому что я вот ничего не почувствовала. — Щелкнув зажигалкой, она показывает Сету клочок бумаги, который достала со стойки: — Я нарисовала карту, как добраться до нашего с Томми дома.

— Но мы же…

— Чтобы ты отыскал нас, когда вернешься из тюрьмы.

— Только Томми не говори, — просит Реджина вполголоса. — Скажи, что просто заскочишь к себе переодеться. — Она смотрит на Сета сурово. — Я серьезно.

— Не сомневаюсь.

Сет забирает карту. На ней изображена дорога, отходящая от железнодорожной ветки на север. В переулке стоит крестик, а под ним подписан номер дома.

— На самом деле везде нужно прибавить три, — объясняет Реджина. — То есть ты сворачиваешь на четвертую улицу к северу, добавляешь три к первой цифре адреса и три ко второй. Это на случай, если тебя поймают, чтобы нас не нашли.

— А в тюрьму-то как попасть? Главный вход по прямой от нашего заднего двора, это я знаю.

— Нет, через него никак. Он заколочен и заперт на тонну замков — ты себе даже не представляешь. Словно баррикадировались наглухо от всего мира. Наверное, так и есть. Поэтому тебе надо…