Потерпевшие претензий не имеют - Аркадий Вайнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неожиданно заговорил отец:
– Мы с матерью всю жизнь спину гнем – и мы же буржуи! И как сердиться на него? Со всех сторон говорят: он у вас талант, он молодой гений…
– Конечно, теперь вся надежда на него… – почтительно сказала мать. – Вон учительница математики из школы, Белла Семеновна, так и сказала – гений он у вас…
– Очень может быть, – подтвердил я. – А отношения у братьев хорошие?
– Ой, да что вы! – удивилась Степанова, а отец кивнул. – Отец-то наш в Сибирь ездил на заработки, на Шпицберген вербовался, так Сашка был Вадику и брат, и отец, и воспитатель! Он ведь раньше какое влияние на него имел! На семь лет старше! Правда, учиться после армии не захотел. И говорил всегда: наш Вадька большим профессором станет…
– Вы сказали – «имел влияние». А что, сейчас не имеет?
– Нет, я, наверное, не так сказала, имеет, конечно. Но Вадик уже почти взрослый, с учеными людьми больше, вот у него свои мнения, они с Сашкой часто спорят, не соглашаются…
– О чем спорят? В чем не соглашаются?
– Да мы с отцом не вмешиваемся – они молодые, современные. Не знаю я толком, но Вадик часто говорит, что Сашка неправильно живет…
На крыльце протопали быстрые шаги, и в комнату вошел Вадик.
– Мама, быстренько поесть, я убегаю… – Увидел меня и замер.
Неуверенной походкой направился ко мне, протянул руку.
– Здравствуй, Вадик… Вот, заглянул к вам, посоветоваться хотел…
Степанова вскочила, засуетилась:
– Сейчас, сынок, сейчас тебе яишенку сжарю. Сыр, кофе с молоком будешь? А ты, отец, вставай, иди переключи баллон с газом.
Они вышли из «зало». Я спросил спокойно и доброжелательно:
– Жизнь, как и у всех, в гоньбе и спешке?
– Да, ничего не поделаешь… Мне руководитель предложил очень интересную тему – поля Янга-Миллса… Здесь можно было бы применить алгебраическую геометрию… Очень перспективно! Только времени все не хватает…
– Вадик, я хочу задать тебе вопрос, на вид бессмысленный: куда ты так торопишься?
– Сейчас? Или вообще? – удивленно посмотрел на меня Вадик.
– Вообще. Ну… в жизни.
Он усмехнулся, и в улыбке его был тонкий налет снисходительности. И я понял, о чем они спорили с братом до того, как Сашка попал в тюрьму.
– Я думаю, что творческому человеку отпущено довольно мало времени. И кто опоздал в молодости, тому нечем заниматься в старости. Между прочим, князю Александру Невскому на Чудском озере было двадцать три. Великий математик Эварист Галуа вывел свои замечательные «ряды Галуа», когда ему было восемнадцать. А Лермонтов в двадцать шесть уже умер…
Мы помолчали, я слышал, как Степанова гремит сковородкой и чайником на кухне, тяжело тикали часы в углу «зало». Я спросил неожиданно:
– Ты своего брата любишь?
– Конечно! – поспешно сказал Вадик, и еле уловимая тень смущения промелькнула на его лице. – Он ведь мой брат.
– Да, он твой брат. И хорошо бы тебе почаще вспоминать об этом.
– А я и не забываю! – придушенно сказал Вадик, и лицо его привычно залилось румянцем.
– Я не верю тебе. И не верю, что ты проспал все события на автостоянке.
Глядя в сторону, Вадик пробормотал:
– Но… почему…
– Сейчас решается судьба твоего брата, – сказал я сухо. – Подумай об этом…
– Я вам показал на допросе все… – Голос его вдруг окреп, стал жестким. – Все, что необходимо и достаточно… Мама, ты дашь мне поесть наконец?!
Глава 25
Прямо из дома Степановых я поехал в тюрьму. Не знаю, как, почему, что сдвигает последний затвор на пути мысли, но вдруг на свет появляется истина, голенькая, слабая, неоформившаяся. Уже живая. Очевидная. И начинаешь дивиться собственной тупости: как же это раньше тебе не пришло в голову? Ведь это было прямо перед глазами, это было так понятно!
Александра Степанова привели в следственный кабинет, и я с трудом дождался, пока вышел конвойный. Сдерживая изо всех сил внутреннюю дрожь, я сказал:
– Все! Больше убеждать тебя в необходимости правды я не буду…
– Ну и слава Богу! Скорее в суд пойду… – Он закурил сигарету и спросил как бы равнодушно, но и не без ехидства: – А правда больше не нужна?
– От тебя не нужна. Я и сам наконец понял. Как говорят, лучше поздно…
– И что же вы поняли? – с прорвавшимся волнением сказал он.
– Все. Или почти все. Мне теща все объяснила…
– Теща? – поднял брови Степанов.
– Ну да. Когда мой пацан был поменьше, она ему сказку рассказывала. Притчу. Вышла козочка хозяйская на лужок перед домом и съела молодую траву. Хозяйская собака увидела потраву, стало ей это обидно, загрызла глупую козу. Палка хозяина рассердилась, что собака испортила добро, бросилась на собаку и убила ее. Огонь в очаге пришел еще в большую ярость – полыхнул и сжег палку. Вода в лохани решила наказать огонь за горячность, плеснула – загасила очаг. Явился бык и в гневе на воду выпил ее всю… Как, интересная сказочка?
– Пока еще трудно сказать…
– Тогда слушай дальше. Пришел сосед хозяина, возмутился и зарезал быка. Ангел смерти в ярости поразил соседа за самоуправство молнией. И явились они все к Богу. А тот всех наказал и объяснил: «Каждый из вас был прав в своем суде, да только никто вам права судить не давал…» Тебе понятно?
– Не совсем… Я-то кого судил? Винокурова? Карманова?
– Нет, Степанов, ты закон судил. Ты ни мне, ни закону не доверял, ты нас решил под свое разумение подмять. Ты в трудную минуту поверил не в людскую справедливость, не в мудрость закона, не моему сердцу – ты свою особую правду выдумал, вот и пришлось подпевать жуликам, которых сам ненавидишь и презираешь! Поэтому и оказался тот самый счастливый случай, о котором ты говорил, на их стороне… И теперь они потерпевшие, а ты в тюрьме…
– Я не поэтому в тюрьме, – глухо сказал Степанов.
– Да знаю я уже, почему ты здесь… – махнул я на него рукой. – Я ведь тоже кое-что в жизни повидал. Были случаи: сидит бандит-рецидивист, трогательно раскаивается в совершенной им кражонке или мелком грабеже. Так обложит себя доказательствами – иголку не просунешь. А где-то там, глубоко, на самом дне висит на нем убийство или разбой…
– Мое преступление на поверхности было, прятать нечего, – сказал он упрямо.
– Вот именно! – усмехнулся я. – Из-за этого я и не мог сообразить так долго, что к чему. Пока с тобой лучше не познакомился и не задал сам себе вопрос: почему он так в тюрьму рвется? Что для него тюрьмы страшнее?..
– Теперь поняли? – дрогнувшим голосом спросил Степанов.
– Понял! – твердо ответил я. – И разбираться с вами буду круто…
* * *По городу поехал с утра продуктовый фургон-«люкс». Заехал в ворота с надписью «Санаторий «Родник», потом в кафе «Ландыш», оттуда в детский сад МПС и рядом, в фирменный магазин «Мясо», затем не спеша покатил в сторону Загородного шоссе, проехал самодельные щиты «Шашлычная – 5 км», «Шашлычная – 1 км», вкатил на автостоянку с шашлычной, развернулся, подал задом к мангалу, у которого уже хлопотал Ахмет. Грузовик остановился, из кабины выпрыгнул Плахотин, они поговорили с Ахметом, потом шофер открыл тяжелые створки кузова, забрался в фургон и начал сбрасывать на руки Ахмету и его подмастерью бараньи туши.
Выгрузка заняла пару минут. Плахотин выскочил из кузова, помог оттащить шашлычникам мясо, пожал руку Ахмету и направился в кабину своего фургона.
А в кабине уже сидел я и покручивал на пальце оставленные им в замке зажигания ключи. Рассеянность понятная, легкообъяснимая – волновался парень, сильно торопился. Самое опасное – три минуты перегрузки уже украденного мяса.
Он смотрел на меня молча, выпучив глаза, а я ему пояснял:
– Мне кажется, Плахотин, что вы и так сильно намотались с утра. Наверное, будет правильно не утруждать вас больше баранкой, а отвезти в город пассажиром. И притом на легковушке…
Плахотин оглянулся на мангал и сник совсем – там стояло несколько «жигулей», вся площадка была полна людей, выправкой мало похожих на фланирующих автотуристов. Двое обыскивали Ахмета, Уколов доставал мясо из-под разделочного стола, из картонной коробки вынимали и пересчитывали выручку…
Дежурный сержант закончил «откатывать» на дактилоскопическую карту пальцы Плахотина, дал ему смоченную керосином тряпочку протереть руки и сказал мне:
– Минут через пять высохнет, я заполню формуляр, запросим на него справочную картотеку…
– Тоже мне злодея отыскали, – трусливо сказал Плахотин. – Отпечатки берут, как у Ионесяна, убийцы детей…
И жалобно зашмыгал огромным носом. Глядя на него, я думал, что для Плахотина неповторимо индивидуальным признаком должны быть не папиллярные узоры на пальцах, а этот удивительный нос.
– Нет, вы, Плахотин, конечно, не убийца, – успокоил я его. – Но злодей настоящий. Форменный. И доставать я вас буду до самых печенок!
