Кровь страсти – какой ты группы? - Виорэль Михайлович Ломов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
***
В немецкой книге о собаках прочитал, что ирландский сеттер – очень мужественная собака и лучший друг лошади. И когда Молли лезла под кровать от салюта и от испуга лаяла на лошадок, я вполне авторитетно заявлял ей: «Молли! Не будь хуже того, чем ты должна быть!» Она слушала и лезла под кровать, и лаяла на коня.
«Молли, – продолжал я, чтобы хоть как-то отвлечь ее от der Mut (мужества), – хочешь быть членом Союза писателей России? Или композиторов? Подавай заявление. Я тебе рекомендацию напишу. Представь: ты член СП или СК. Ты там будешь самой мужественной и красивой».
Молли, трясясь, глядела на меня, дышала, высунув язык, думала.
***
Приснился сон.
Молли покакала в углу. Дочь стыдит ее.
Молли:
– Тебе что, не нравится, где я покакала?
Аня:
– А ты разве умеешь говорить?
– Умею.
– А что же не говорила?
– А ты меня не спрашивала ни о чем.
Долго разговаривали.
– Хочешь, я в другом месте буду какать? – предложила Молли.
– Надо подумать, – сказала Аня.
Этот сон помню лучше всей своей трудовой биографии.
***
Собаке надо обязательно свои деяния хоть на другой стороне улицы, но закопать. Это собачий талант. Чтобы Молли не пачкала лапы в земле, я ей запрещал делать это. Как-то поймал себя на том, что говорю: «Спасибо. Копать не надо».
***
На прогулке свой круг собачников. Знакомых выбираешь не по своему вкусу, а по собачьему. Ведь это не мы выгуливаем собак, а они нас. Всех собак знаешь по именам, а собачников как «папа Джефри» или «тот, что с Джефри» и почти никогда «хозяин Джефри».
Типичный разговор:
– Это не вы лаяли? – спрашивает «мама Лили».
– Нет, он, – указываю на «папу Джефри».
– У вашей красавицы чудная расцветка! Красили?
– Я – нет. Может, жена?
***
На прогулке часто встречаю пожилого мужчину с песиком Блейком. Каждый раз он бодро спрашивает, указывая на ищущую по кустам и на асфальте всякую гадость Молли: «Что она ищет?.. А, счастье ищет!». И в глазах «папы Блейка» появляется печаль.
***
Глянул Молли в глаза и увидел в них ответ на мучивший меня вопрос: есть сейчас, и больше ничего. И будь добр ко мне сейчас, так как завтра может и не быть.
***
Собаки стареют незаметно. Как-то дернул поводок – не туда пошла, совсем не сильно, а Молли упала на асфальт. Гляжу, а она старенькая совсем. Будто старушку повалил, и так нехорошо стало на душе.
***
Утром, еще в потемках, вышел с Молли на прогулку. Вдруг передо мной по асфальту в жидком свете фонаря проползла серая тень, а над головой прошелестели крылья. Пакет пролетел. Большой и желтый. Молли мужественно поджала хвост, а мне так жутко стало, будто крылья те подхватили и унесли ее в небытие.
***
Пригляделся к Молли, как она с трудом спускается по лестнице, как с трудом ложится и встает с пола, как тяжело бежит, как часто с тоской глядит на меня, будто прощается навеки, и так стало жалко ее! Ведь с ней прошла не самая худшая пора моей жизни, тринадцать лет. Для нее я – вообще вся ее жизнь, а может, даже ее мир.
***
Собаки, в отличие от нас, людей безучастных к окружающим, остаются преданными до конца. Мы не в состоянии это понять при их жизни. Собаки могут пробудить в человеке совесть, потому что она есть в них самих.
***
Молли умерла. Ветеринар сказал: ей очень больно, не мучайте собаку, усыпите, уже ничто не поможет. Отвез в ветеринарную клинику, и там ее, бедняжку, усыпили. Этот проклятый миг, когда жизнь ввинчивается в воронку собачьих глаз! Как-то всё теряет смысл. Угрызения совести мучают тогда, когда уже поздно. Хоть и совести той осталось наполовину.
***
…Еще жива была Молли и черная, как пантера, кошка Лиза. Сидел я на кухне и в безмятежном состоянии духа поглощал творожный сырок в шоколадной глазури. Из приемника лилась нежная мелодия Дебюсси. Было утро. За окном чирикали воробьи. На полу Молли задумчиво грызла кость. Лиза сидела на табуретке и глядела на меня круглыми глазами, в которых под бесстрастной желтизной, нет-нет, да и проблескивал слабый интерес к пище…
Наскучив сидеть, Лиза спрыгнула с табуретки, и я, понятно, тут же забыл о ней. Но она сама напомнила о себе.
Еще таяла мелодия Дебюсси, во рту таял сырок, Молли тоже от восторга закатывала глаза, как вдруг страшный грохот обрушился на нас, и со всех сторон на пол посыпались кастрюли, банки, гречка, рис, сахар. Валилось из шкафа, падало с подоконника.
Лиза, как ворона, перелетела через ошалевшую Молли, взлетела по ковру на шкаф и улеглась там, а Молли чуть не поперхнулась от страха и, выбив дверь в мою комнату, забилась под стол.
Оказывается, Лиза, не дождавшись от меня милостей, решила сама взять их в свои лапы. Открыла дверцу шкафа, залезла на верхнюю полку, неосторожно повернулась там – контейнер с гречкой стал клониться и падать, Лиза спрыгнула на пол, смахнув всё, что было на полке, с пола метнулась на подоконник, снесла и с него все банки с кастрюлей, и, преследуемая грохотом и звоном, смылась с места преступления.
Я с трудом проглотил ставший вдруг сухим сырок и благодарил Провидение, что в этот миг ел его, а не грыз, как Молли, кость или сухарь.
Было, было у меня садистское желание – прикрепить Лизу к палке и, как шваброй, смести ею весь образовавшийся мусор.
Глянув в мои добрые глаза, Лиза всё поняла и тут же шмыгнула под диван.
Молли ходила вокруг меня, колотила по стенам и моим ногам хвостом и, как могла, утешала меня и даже помогла подмести кухню, выбрала для этого кучку сахарного песка и со вздохом брякнулась на нее своей широкой грудью и ненасытным брюхом.
А я сидел на табуретке, глядел на Молли и думал о том, как хорошо поутру бежать с ней по тропинке навстречу восходу…
…Солнце слепит. Всё, что вблизи, покрыто яркими пятнами, засохшие травинки и соломинки на земле блестят, как золотые нити, роса на траве, как жемчуг, а дальше сплошное черное пятно, вспыхивающее еще более черным огнем; сама тропинка льется ровной полосой серебряного расплава, и следы лап бегущей впереди собаки проявляются на ней через пару мгновений, когда она уже бежит на три корпуса впереди этого места, будто бежит собака-невидимка. А над рекой туман, и кажется, что река эта – и есть та самая
