Противостояние.Том I - Стивен Кинг

Мгновения.

Одно из самых ранних воспоминаний Фрэнни было связано с тем, как она описала этот сизо-серый ковер с тускло-розовыми розами. Ей тогда было года три, ее не так давно приучили к горшку, из-за чего, вероятно, и не пускали в гостиную от греха подальше, кроме особых случаев. Но однажды она каким-то образом ухитрилась пробраться туда и, видя, как мать не просто побежала, а буквально рванулась, чтобы схватить ее, пока не произошло немыслимое, именно это немыслимое и совершила. Ее мочевой пузырь расслабился, и расплывшееся под ней пятно, превратившее ковер из сизо-серого в темно-серый, заставило мать прямо-таки завопить. Пятно в конце концов сошло, но сколько же понадобилось для этого терпеливых стирок? Только одному Богу это известно, но не Фрэнни Голдсмит.

Именно в гостиной мать, не стесняясь в выражениях, устроила Фрэнни беспощадную и долгую выволочку после того, как застала ее с Норманом Берстайном в амбаре, когда они изучали друг друга, сбросив одежду в одну кучу на стоге сена. Как ей это понравится, спросила Карла под торжественное тиканье дедушкиных часов, отсчитывающих мгновения, если она проведет ее в голом виде туда и обратно по шоссе 1? Понравится? Фрэнни, ей тогда было шесть лет, заплакала, но все-таки не впала в истерику, которую вполне могла вызвать подобная угроза.

А в десять лет она врезалась на велосипеде в почтовый ящик, когда обернулась назад, чтобы крикнуть что-то своей подруге Джорджетте Магуайр. Она поранила голову, в кровь разбила нос, ободрала обе коленки и на несколько секунд потеряла сознание от шока. Придя в себя, она, всхлипывая, заковыляла по подъездной дорожке к дому, напуганная видом обильно льющейся крови. Конечно, она бы пошла к отцу, но, так как он был на работе, она добрела до гостиной, где ее мать — угощала чаем миссис Веннер и миссис Принн. «Выйди вон!» — закричала мать, но уже в следующее мгновение подбежала к Фрэнни и, обнимая ее, запричитала: «Ох, Фрэнни, дорогая, что случилось, ах, бедный носик!» Продолжая утешать дочь, она поспешила увести ее на кухню, где пол можно было легко отмыть от крови, и Фрэнни так никогда и не забыла, что первыми ее словами были не «Ох, Фрэнни!», а «Выйди вон!». Мать прежде всего думала о гостиной, где мерно велся отсчет времени и было не место крови. Наверное, миссис Принн тоже этого не забыла, потому что Фрэнни даже сквозь слезы заметила изумленное, ошарашенное выражение ее лица. С того дня миссис Принн стала бывать у них значительно реже.

В седьмом классе ей поставили в табель успеваемости плохую оценку за поведение, и, конечно, по этому поводу она была вызвана в гостиную для объяснения с матерью. В последнем классе средней школы ее три раза оставляли после уроков за передачу записок, и это тоже обсуждалось с матерью в гостиной. Именно здесь они обсуждали стремления Фрэнни, которые неизменно в конечном счете начинали казаться несколько мелкими; здесь они обсуждали надежды Фрэнни, которые неизменно в конечном счете выглядели не вполне достойными; здесь они обсуждали жалобы Фрэнни, которые неизменно в конечном счете представлялись малообоснованными, уж не говоря о том, что воспринимались как пустое хныканье, нытье и неблагодарность.

Именно в гостиной стоял на козлах гроб ее брата, убранный розами, хризантемами и ландышами, наполнявшими комнату холодным ароматом. А в углу бесстрастные часы все так же мерно отсчитывали мгновения.

— Ты беременна, — еще раз повторила Карла Голдсмит.

— Да, мама. — В горле у Фрэнни пересохло, но она не позволила бы себе облизать губы. Вместо этого она сжала их и подумала: «В мастерской отца есть маленькая девочка в красном платье и всегда будет там. Она со смехом прячется под верстаком, на краю которого укреплены тиски, или, прижав к груди ободранные коленки, свернувшись в клубок, притаившись сидит за большим ящиком для инструментов с тысячей отделений. Это очень счастливая девочка.

А в гостиной матери томе есть девочка, но она намного меньше и не может удержаться от того, чтобы не напрудить на ковер, как ничтожная собачонка. Как паршивый маленький щенок. И она тоже всегда будет там, как бы мне ни хотелось, чтобы она исчезла».

— Ох, Фрэнни, — слова с невероятной быстротой слетали с губ матери, приложившей одну рук у к щеке, как оскорбленная старая дева, — как-же-это-получилось?

Это был в точности вопрос Джесса. Вот что ее в действительности достало тогда. Это был тот же самый вопрос, который задал ей он.

— Раз ты родила двоих детей, мама, я думаю, ты знаешь, как это получилось.

— Не смей дерзить! — закричала Карла. Ее глаза широко раскрылись и загорелись жарким пламенем, которого Фрэнни в детстве всегда боялась.

Она резко поднялась (такая манера вставать тоже всегда пугала маленькую Фрэнни), высокая женщина с седыми, красиво забранными кверху, всегда ухоженными волосами, высокая женщина в элегантном зеленом платье и бежевых чулках без малейшей морщинки. Как всегда в тяжелые минуты, она подошла к камину. На каминной доске, прямо под кремневым ружьем, лежал огромный альбом для наклеивания вырезок. Карла увлекалась составлением генеалогической хроники. В этой книге была записана полная история ее семьи… по крайней мере начиная с 1638 года, когда самый древний из известных ей предков возвысился над безымянной толпой лондонцев на достаточно продолжительный срок, чтобы его упомянули в некоторых старинных церковных книгах под именем Мертона Даунса, Вольного Каменщика. Генеалогическое древо ее семьи было опубликовано четыре года назад в журнале «Генеалогия Новой Англии» с упоминанием и ее имени как составителя семейной летописи.

Сейчас она дотрагивалась до этой книги, где с такой тщательностью собраны имена предков, как до святыни, которую никто не посмел бы осквернить. Интересно, подумала Фрэнни, не было ли среди них воров, алкоголиков и незамужних матерей?

— Как ты могла так поступить с отцом и со мной? — наконец спросила мать. — Это был тот мальчик, Джесс?

— Да, Джесс. Джесс — отец ребенка.

При этом слове Карла вздрогнула.

— Как ты могла так поступить? — повторила Карла. — Мы сделали все, чтобы правильно воспитать тебя. Это просто… просто…

Она закрыла лицо руками и разрыдалась.

— Как ты могла так поступить? — кричала она. — Так ты нас отблагодарила за все, что мы для тебя сделали? За то, что мы отправили тебя, чтобы ты… ты… спаривалась с каким-то мальчишкой, как сука в период течки? Негодяйка! Негодяйка!

Мать зашлась в рыданиях, прислонившись к каминной, доске. Одной рукой она прикрывала глаза, другой продолжала водить по зеленому матерчатому переплету семейного; альбома. А дедушкины часы все так же мерно тикали.

— Мама…

— Молчи! Ты уже достаточно сказала!

Фрэнни стояла, застыв на месте. Она не чувствовала своих одеревеневших ног, и только дрожь в них напоминала, что они есть. У нее тоже потекли слезы, ну и пусть: она не позволит этой комнате вновь сломить ее.

— Я ухожу.

— Ты ела за нашим столом! — вдруг закричала Карла. — Мы любили тебя… и содержали тебя… и вот что мы за это получили! Негодяйка! Негодяйка!

Ослепленная слезами, Фрэнни споткнулась. Правой ступней она зацепилась за левую лодыжку и, потеряв равновесие, упала, раскинув руки. Она ударилась головой о край кофейного столика и одной рукой опрокинула на ковер вазу с цветами. Ваза не разбилась, но из нее растеклась вода, превратив сизо-серый цвет в темно-серый.

— Посмотри, что ты наделала! — почти торжествующе воскликнула Карла. Тушь размазалась у нее под глазами черными кругами, и ручейки слез избороздили наложенный на лицо грим. Она выглядела измученной и полубезумной. — Посмотри, ты испортила ковер, ковер твоей бабушки…

Потрясенная, Фрэнни сидела на полу, потирая голову и все еще плача. Она хотела сказать матери, что это только вода, но у нее совсем не было сил да и полной уверенности. Всего лишь вода? Или моча? Что?

Все с той же пугающей резкостью и быстротой Карла схватила вазу и стала размахивать ею перед лицом Фрэнни.

— Каков будет ваш следующий шаг, мисс? Собираетесь остаться здесь? Надеетесь, что мы будем кормить и содержать вас, а вы будете демонстрировать себя всему городу? Я так думаю. Не выйдет! Нет! Я этого не позволю. Я этого не позволю!

— Я не хочу здесь оставаться, — пробормотала Фрэнни. — Неужели ты думаешь, что я останусь?

— Куда же ты денешься? Поедешь к нему? Я что-то сомневаюсь.

— Нет, наверное, к Бобби Ренгартен в Дорчестер или к Дебби Смит в Сомерсуэрт. — Фрэнни постепенно взяла себя в руки и встала. Она все еще плакала, но в ней самой начала закипать злость. — Хотя это уже не твое дело.

— Не мое дело? — эхом отозвалась Карла, продолжая держать вазу в руках. Ее побледневшее лицо приобрело пергаментный оттенок. — Не мое дело? То, что ты вытворяешь, находясь под моим кровом, не мое дело? Ах ты неблагодарная маленькая сучка!