Россия: власть и оппозиция - Сергей Кургинян

Сейчас много говорится о программах. Но ведь емкость требований реальных политических сил порой тем больше, чем меньше слов им нужно для предъявления своих целей. Например, национальная (не компрадорская!) буржуазия потребует от политиков трех, казалось бы, элементарных вещей.

Первое. Защита внутреннего рынка.

Второе. Полная проницаемость внутреннего экономического пространства.

Третье. Поддержка государством всех возможных способов завоевания внешнего рынка.

И все. Казалось бы, задача элементарна. Но попробуйте решить ее. Я не пытаюсь абсолютизировать роль национальной буржуазии, возможны и другие сценарии, другие действующие силы, но в общем-то требования, предъявляемые ими, будут во многом сходными.

Кстати, зачастую действительные участники политического процесса предпочитают молчать в ожидании конца той или иной фазы игры и готовясь к следующему ее этапу заблаговременно.

Время делает свое дело, и самые фантастические прогнозы по части катастрофичности происходящего превращаются в общепризнанные и почти банальные факты. И вместо топтания на месте (и без того истоптанном), вместо повторения (в тысяча первый раз) тезиса о катастрофе надо двигаться вперед в осмыслении происходящего.

Не пора ли, например, признать, что мы имеем дело с борьбой не только внешних, но и внутренних сил, с различными политическими и экономическими интересами. Эти силы, что называется, «играют по крупной», и катастрофа для них не более, чем карта в этой крупной игре.

Катастрофа — это та среда, в которой существуют и с помощью которой реализуют свои интересы те или иные корпоративные группы. Изматывая страну, они одновременно изматывают еще и друг друга, и в действительности к осени 1993 года будет окончательно решен вопрос о том, какие из этих групп и на каких основаниях войдут в стабилизационный картель. Но если и далее сырьевики, до сих пор «бегущие впереди паровоза», не умерят свои аппетиты и не признают фиаско изначальной идеи своего безраздельного господства и диктата своих условий лидерам промышленности т. н. группы «А», то острый политический конфликт неизбежен. Если же они проявят гибкость и осмотрительность, то первый крутой поворот в том, пока еще сугубо «линейном» процессе, который «пошел» где-то в начале 1988 г. и завершается на наших глазах, пройдет, быть может, относительно гладко.

Я не знаю, что понимает Президент Ельцин под преодолением кризиса. И понимает ли он вообще что-нибудь в тот момент, когда произносит эти или другие кем-то написанные громкие заявления. Но к августу 1993 г. то, что называет Президент Ельцин кризисом, действительно исчерпает ресурс саморазвития. И некоторые в каком-то смысле несколько более позитивные варианты развития, может быть, действительно замаячат на горизонте, вопреки усилиям Гайдара и его оставшихся у руля сподвижников, типа председателя Госкомимущества Чубайса.

Лихорадка с конституционным процессом, судорожные попытки окончательно рассыпать страну под крики о ее собирании, — это и есть определенный тип реакций на перспективу (не предопределенную и даже маловероятную, но все же реальную!) стабилизации в результате взаимного изматывания всех национальных корпоративных структур, пытающихся вот уже 5 лет достичь одностороннего преимущества во взаимной склоке между собой.

Попытки сброса Верховного Совета и Съезда, конвульсивные кадровые чистки, непрекращающиеся атаки на Председателя Госбанка Геращенко, лихорадочные действия Чубайса по развалу крупных вертикальных концернов даже в сырьедобывающих (!) отраслях — это все из той же политической оперы. Равно, как и конституционная оргия.

Политический анализ показывает, что на деле никто(!) не хочет новой конституции, и меньше всего ее хотят в демократическом лагере, потому что нормальная конституция противоречит их главной цели — окончательному уничтожению российской государственности. Прекрасно понимается ими и то, что при сегодняшнем федеративном договоре нормальной конституции в принципе быть не может. Понимается и то, что конституционный процесс ускорит развал государства. Прекрасно осознается, что ресурсов для авторитарного режима попросту нет, и что любая «путчевая» комбинация продлится буквально несколько часов. В чем же дело? Чего добиваются боящиеся «упустить» какую-то «победу» любители острых ощущений, призывающие к прямому президентскому правлению? Они торопятся, понимая, что на игру им отпущено буквально несколько месяцев вплоть до формирования того самого (ущербного и корявого!) внутреннего рынка, о необходимости которого они же и кричали на каждом углу, рынка, под лозунгом которого они же и пришли к власти, рынка, которого они боятся пуще огня. Понимая, что при его становлении все они становятся никчемными и отработанными фигурами «маргинальной политики», они суетятся, кликушествуют. Инстинкт «политического выживания» толкает их на любые авантюры, сколь угодно бесплодные и губительные. И в этом при определенных условиях демократы могут получить поддержку тех, кого они сегодня именуют «правыми». Снова может заявить о себе политическое инферно с его законом двойничества.

Ибо в новой фазе не будет места и крикунам справа. Нельзя будет держаться на плаву лишь за счет политических заклинаний. Придется работать. И этот страх того, что новая реальность потребует других качеств, другого профессионализма, приводит к неадекватным действиям. Желание казаться и неумение быть порождает политику крикливого аутсайдерства как справа, так и слева. И видит Бог, не за горами момент, когда начнется альянс враждующих двойников. И видит Бог, найдутся силы, которые обеспечат этот альянс. Ибо были, есть и будут силы, заинтересованные в бесконечной эрозии государственности за счет бесконечной митинговой круговерти и самовоспроизводящейся неформальщины как правого, так и левого толка, не дающей обществу вырваться из королевства кривых зеркал. Но если Бог и народ едины, то эти силы не всевластны, а народная оппозиция преодолеет гипноз и патриотического, и демократического салона. Двойники же эти — взаимоуничтожатся или, как говорят в науке, саннигилируют. Но это произойдет не скоро, а пока вращается карусель политического инферно.

Вчера оно вело свое карнавальное шествие под маской западной демократии, сегодня оно танцует танец смерти в обнимку с крайними шовинистами, а завтра… что ж, быть может, завтра Автор даст новые роли и идеологам тотальных революций вкупе с любителями «Ваффен-СС». Но и вчера, и сегодня, и завтра — мне с этим Автором не по пути, и в его пьесе я играть не намерен.

Референдум — это полный крах оппозиционной пропагандистской машины, это крах салонной оппозиционной элиты, но это не крах оппозиционных низов. Даже в сегодняшнем своем виде низовая оппозиция выстояла. Только психически неадекватным людям могло казаться, что с ними весь народ, а против них лишь кучка изменников. На самом деле было изначально ясно, что в расколотом обществе референдум лишь углубит раскол. Что и произошло.

Да, дефектная пропагандистская политика не позволила оппозиции повести народ за собой. Оппозиция не сумела преодолеть навязанный ей «красно-коричневый» имидж. Ей помогли проиграть ее же идеологи и ее же вожди. Опросы в ряде регионов показывают, что рационально, исходя из действительного повышения своего личного благосостояния за Ельцина голосует от 9 до 12% населения. Еще 30–35% голосует, исходя из страха, который навевают ей другие силы, действующие в политическом процессе. А еще десяток процентов — это люди, не приемлющие реставрации и реакции. Театрализованно-мстительный оскал, угрозы расправиться со своими противниками, гекачепистский реакционный романтизм, реставрационная идеология, отсутствие политической прагматики, организационно-идеологическое бесплодие, заигрывание с явно антирусскими силами (немецкий фашизм и, скажем так, чингисханство), литературная смердяковщина и просто тупость, завистливость, ленность, чванливость, — все это привело к потере 15–20% голосов на референдуме.

Добавим к этому двусмысленную позицию, занятую рядом оппозиционных организаций по отношению к четвертому вопросу референдума. Здесь были разыграны все худшие свойства оппозиционного движения — от политической корыстности («нас на следующих выборах обязательно выберут») и политического слабоумия (ибо никто на деле и не думал организовывать новые выборы в сколь-нибудь дееспособный парламент в случае, если этот провалился бы на референдуме, получив более 50% от списка против себя) до шовинизма («злой чечен ползет на берег») и организационной бездарности. Относительную победу (главным был четвертый вопрос, от ответа на который зависела возможность мягко блокировать разрушительный псевдоавторитарный демарш радикалов) принес нам здравый смысл оппозиционной «низовки» (обкомы проголосовали за сохранение Советов и сумели убедить рядовых членов РКП, вопреки мнению центра). Победу принес абсолютно антишовинистический настрой коренных русских областей и русской глубинки, опровергшей все мифы по поводу невероятного накала античеченских настроений. В глубинке вообще не заметили, что Хасбулатов чечен, это приводило в экстаз лишь салонные круги и часть лавочников и люмпенов, — всего не более 1,5 млн. человек. Победу принесло активное включение в кампанию по референдуму сельского населения, имеющего крайний антиельцинский настрой и высокую политическую активность (ожидалось, что оно будет крайне пассивным).